Главная Софья Мотовилова Виктор Кондырев Александр Немец Благодарности Контакты


Биография
Адреса
Хроника жизни
Семья
Произведения
Библиография
1941—1945
Сталинград
Бабий Яр
«Турист с тросточкой»
Дом Турбиных
«Радио Свобода»
Письма
Документы
Фотографии
Рисунки
Экранизации
Инсценировки
Аудио
Видеоканал
Воспоминания
Круг друзей ВПН: именной указатель
Похороны ВПН
Могила ВПН
Могилы близких
Память
Стихи о ВПН
Статьи о ВПН
Фильмы о ВПН
ВПН в изобр. искусстве
ВПН с улыбкой
Поддержите сайт



Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове

Сергей Довлатов

Довлатов Сергей Донатович (по паспорту — Довлатов-Мечик; 3 сентября 1941, Уфа — 24 августа 1990, Нью-Йорк) — писатель и журналист.
Отец — театральный режиссёра Донат Исаакович Мечик (1909—1995), мать — литературный корректор Нора Степановна Довлатова (1908—1999).

В столицу Башкирской АССР его родители были эвакуированы с началом войны и жили три года.
С 1944 года жил в Ленинграде.
В 1959 году поступил на отделение финского языка филологического факультета Ленинградского государственного университета и учился там два с половиной года. Из университета был исключён за неуспеваемость.
Затем три года армейской службы во внутренних войсках, охрана исправительных колоний в Республике Коми (посёлок Чиньяворык).
Довлатов поступил на факультет журналистики ЛГУ, работал в студенческой многотиражке Ленинградского кораблестроительного института «За кадры верфям», писал рассказы.
Был приглашён в группу «Горожане», основанную Марамзиным, Ефимовым, Вахтиным и Губиным. Работал литературным секретарём Веры Пановой.
С сентября 1972 до марта 1975 года жил в Эстонии.
Работал экскурсоводом в Пушкинском заповеднике под Псковом (Михайловское).
В 1975 году вернулся в Ленинград. Работал в журнале «Костёр».

Писал прозу. Журналы отвергали его произведения. Рассказ на производственную тему «Интервью» был опубликован в 1974 году в журнале «Юность».
Публиковался в самиздате, а также в эмигрантских журналах «Континент», «Время и мы».
В 1976 году был исключен из Союза журналистов СССР.

В 1978 году из-за преследования властей эмигрировал из СССР, жил в Нью-Йорке, где стал главным редактором еженедельной газеты «Новый американец». Печатался в престижных журналах «Партизан Ревью» и «The New Yorker».
За двенадцать лет эмиграции издал двенадцать книг в США и Европе.



С Сергеем Довлатовым в редакции журнала «Новый американец», Нью-Йорк, 1986 г.
 

В окопах «Континента»,
или Малая земля Виктора Некрасова

Из заметок «Литература продолжается»
(После конференции в Лос-Анджелесе)1,
впервые опубликованных в газете «Новый американец» (Нью-Йорк),
№ 74, 12—18 июля 1981 г.

 
Виктор Некрасов.
Рисунок Сергея Довлатова

Гражданская биография Виктора Некрасова — парадоксальна. Вурдалак Иосиф Сталин наградил его премией. Сумасброд Никита Хрущев выгонял из партии. Заурядный Брежнев выдворил из СССР.
Чем либеральнее вождь, тем Некрасову больше доставалось. Виктор Платонович часто и с юмором об этом рассказывает.
Многие считают Некрасова легкомысленным. В юности он якобы не знал про сталинские лагеря. Не догадывался о судьбе Мандельштама и Цветаевой.
Это, конечно, зря. Тем не менее, вспомните, как обстояли дела с информацией. Да еще в провинциальном Киеве.
И вообще, не слишком ли мы требовательны? Вот бы часть нашей требовательности применить к себе!
Некрасов воевал. Некрасов писал замечательные книги. В расцвете славы и благополучия — прозрел.
После этого действовал с исключительным мужеством. Всегда поддерживал Солженицына. Помогал огромному количеству людей. И это — будучи классиком советской литературы. Будучи вознесен, обласкан и увенчан...
На конференции он был представлен в двух лицах (Слово "ипостаси" — ненавижу!). Как независимый писатель и как заместитель Максимова.
Литературная судьба Некрасова тоже примечательна. Сначала он писал романы. Хорошие и прогрессивные книги. На уровне Каверина и Тендрякова.
Потом написал знаменитые "легкомысленные" очерки. С этого все и началось.
Мне очень нравится его теперешняя проза. Мне кажется, эти легкомысленные записки более органичны для Некрасова. Неотделимы от его бесконечно привлекательной личности...
В Лос-Анджелесе Некрасов представлял редакцию "Континента". Формально он является заместителем главного редактора.
В действительности же Некрасов — свадебный генерал. Фигура несколько декоративная. Наподобие английской королевы.
Возможно, он и читает рукописи. Рекомендует лучшие в печать. Красиво председательствует на совещаниях. Мирит главного редактора с обиженными писателями (Виктор Платонович так себя и называет "облезлый голубь мира").
Практическую работу выполняют Горбаневская и Бетаки. Распоряжения отдает Максимов.
А вот отдуваться пришлось Некрасову.
"Континент" — журнал влиятельный и солидный. Более того, самый влиятельный русский журнал. Огромные его заслуги — бесспорны. Претензии к нему — естественны. Предъявлять их можно и нужно. Но — по адресу.
Некрасов приехал, чтобы увидеться с друзьями. Обнять того же Нему Коржавина. Немного выпить с Алешковским. Короче, прибыл с мирными намерениями. К скандалу не готовился.
И тут восстало молодежное крыло — Цветков, Лимонов, Боков.
— Почему "Континент" исказил стихи Цветкова?
— Почему Горбаневская обругала Лимонова?
— Почему Максимов дает интервью в собственном журнале?..
И Некрасов, мне кажется, растерялся. К этому, повторяю, он не был готов...
Я не говорю, что журнал Максимова — вне критики. Что претензии Цветкова, Лимонова, Бокова — несостоятельны. Я сам имею претензии к Максимову. Все правильно... Я только хочу спросить — при чем здесь Некрасов?
Да еще — втроем на одного. Да еще — такие молодые, напористые, бравые ребята!
Если можно так выразиться — это было неспортивно.
Максимов отсутствовал. Человек он сильный, резкий и находчивый. Сиди он за круглым столом, не знаю, чем бы кончилась дискуссия. Как минимум, большим скандалом...
После этого заседания Некрасов ходил грустный. И мне было чуточку стыдно за всех нас...

____________________

1 В мае 1981 г. в Лос-Анджелесе проходила международная конференция "Русская литература эмиграции: Третья волна".

 * * *

Эти заметки были перепечатаны в журнале «Синтаксис» (Париж),
№ 10, 1982 г., c. 132—145

Стр. 132-133

Стр. 139-141

Стр. 145

* * *

 


Писатели Петр Вайль, Сергей Довлатов, Виктор Некрасов и Александр Генис. Нью-Йорк. 1980-е




С. Довлатов, В. Юрасов, В. Некрасов, Ю. Дулерайн. «Радио Свобода», Нью-Йорк, 1980

Выступление Сергея Довлатова
в годовщину смерти Виктора Некрасова
по «Радио Свобода», 17 сентября 1988 г.





После смерти Виктора Платоновича в «Московских новостях» появился, в связи с этим грустным событием, маленький некролог, подписанный самыми достойными людьми – Григорием Баклановым, Булатом Окуджавой, Лакшиным, Кондратьевым. На том этапе гласности, некролог по поводу кончины писателя-эмигранта можно было бы считать отчаянно-смелой выходкой и я отдаю должное всем тем, кто подписал этот документ. Но с тем, ЧТО говорится в некрологе, особенно в конце его, я решительно и категорически не согласен. А говорится там, что Виктор Некрасов, будучи талантливым писателем и имея заслуги перед отечественной литературой, уехал в 1974 году на Запад и не создал с тех пор ничего значительного. Это утверждение, мягко говоря, не соответствует действительности. При этом я говорю даже не о качестве того, что писал здесь Некрасов, качество это, что называется, дело вкуса, о нём можно спорить. Я говорю хотя бы о количестве, имеющем, кстати, свойство переходить в качество. За четырнадцать лет в эмиграции Некрасов написал чуть ли не вдвое больше, чем за тридцать лет на Родине – у него с сорок шестого по семьдесят четвертый год вышли три книги: «В окопах Сталинграда», «В родном городе» и «Кира Георгиевна». То есть выходили они с интервалами в десять лет. Я люблю его роман «В окопах Сталинграда», с интересом прочёл в свое время «В родном городе», помню сильные страницы в «Кире Георгиевне», но вообще-то я гораздо больше ценю поздние вещи Некрасова, считаю более органичными для него, более соответствующими его внутреннему строю. Мне кажется, Некрасов прошел в литературе странный и необычный путь от традиционной художественной прозы с её привычными аксессуарами – героями, образами, стилистическими приемами и так далее к безыскусным дневниковым записям, лишенным всяческих условностей. Автор говорит в них о реальных событиях, высказывается от собственного имени и превращается, таким образом, из писателя, стоящего, как правило, над аудиторией, в собеседника, который среди нас и с нами. Ещё в Союзе Некрасов опубликовал свои путевые очерки, в которых были им решительно нарушены каноны жанра, с неизменными заморскими контрастами, дворцами и трущобами, с эксплуататорами и честными трудящимися. Ничего этого в очерках Некрасова не было. А было откровенное любование Америкой, стремление понять чужую душу и, что очень существенно, юмор, умение смеяться на всем, что этого заслуживает и в первую очередь над собой. На закате хрущевской оттепели зять генсека Аджубей напечатал в своей газете «Известия» об этих очерках довольно хамскую статью под заглавием «Турист с тросточкой». Вероятно, он хотел смертельно уязвить Некрасова, а мне это заглавие кажется единственным, что есть удачного в этой статейке. «Турист с тросточкой»! Вероятно, тросточка есть намёк на непролетарское происхождение Некрасова или на отсутствие в нём политической сознательности. А между тем, как мне кажется, Некрасов именно таким и был — туристом с тросточкой, человеком легким, изящным, чувствующем себя в Париже как дома. Было в нём что-то от героя Чарли Чаплина, я говорю о добродушии, о самоиронии и органическом отсутствии злобы, хотя реальной, фактической трости я у Некрасова что-то не припомню. Может быть я преувеличиваю, но в этом определении, турист с тросточкой, отображена, как мне кажется, еще одна черта органически присущая Некрасову, помимо легкости и юмора. Я говорю о любви к свободе, причем о самой элементарной свободе, о свободе идти туда, куда глаза глядят и делать то, к чему лежит душа.
В одном из бесчисленных интервью Некрасова спросили: «Не будем говорить, чего Вас лишила эмиграция, скажите, что она Вам дала?». Некрасов, не задумываясь, ответил – свободу! И добавил: «Я знаю, что свобода – мудреное философское понятие, но обсуждать все эти философские аспекты можно лишь после того, как достигнешь свободы – я говорю о свободе передвижения, о свободе печати». Виктор Платонович любил повторять – жизнь моя сложилась парадоксально. Тиран и убийца Сталин наградил меня премией, либеральный Хрущев выгнал из партии, а добродушный хапуга Брежнев заставил эмигрировать. И верно, Сталин питал необъяснимую склонность к Виктору Некрасову, кстати, ни разу не упомянувшему его в своем романе. Фадеев имя Некрасова из списков кандидатов на Сталинскую премию в 1946 году вычеркнул, а Сталин собственноручно это имя обратно вписал, что не помешало Виктору Платоновичу, в отличие, скажем, от Веры Пановой, ко всем без исключения вождям относиться, в лучшем случае, с юмором. Двадцать девятого сентября шестьдесят шестого года отмечалась годовщина массовых расстрелов у Бабьего яра. Многотысячная толпа собралась на неофициальный митинг. К микрофону подошел член партии, русский писатель Некрасов. Из толпы раздался выкрик — здесь похоронены не только евреи! Да, ответил Некрасов, верно, здесь похоронены не только евреи, но лишь евреи были расстреляны только за то, что они евреи. Я назвал и перечислил самые, на мой взгляд, характерные черты Некрасова – легкость, изящество, добродушие, юмор, но не сказал, может быть, о главном. О врожденном благородстве, которое для него было также естественно, как свежая сорочка или стакан вина за обедом. И еще – о потомственном чувстве чести, которое Некрасов унаследовал от своих дворянских предков, и которое часто оказывалось для него источником трений с властями. Но тут я умолкаю, потому что если бы Виктор Платонович Некрасов услышал по отношении к себе такие слова, как чувство чести и благородства, то он был бы крайне смущён и конечно же принудил меня замолчать. Виктор Платонович Некрасов производил впечатление счастливого человека: он много путешествовал, встречался с друзьями, все его любили, книги его выходили на нескольких языках, но улыбка у него при этом была грустной, как и у всякого порядочного человека в наши дни. Таким я его и запомнил — веселый человек с грустной улыбкой.

* * *

Сергей Довлатов

Глава из книги Виктора Кондырева
«Всё на свете, кроме шила и гвоздя.
Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове.
Киев — Париж. 1972—87 гг.». —
М. : Астрель, АСТ, 2011, стр. 478—482

Вика включил телефонный громкоговоритель, чтоб и я принял участие в разговоре. Его собеседник говорил тихо и вяловато. Угадав голос Сергея Довлатова, я, приложив руку к сердцу и тыча пальцем в телефон, попросил знаками: мол, привет от меня передайте, от его почитателя.
Вика радостно закричал в трубку, что вот сын пришёл, прочёл вчера твой «Чемодан», говорит, смеялся, очень ему понравилось!
— Мне такое он не говорит! — слишком уж бодро шутил В.П.
— Молодёжь нынче пошла непочтительная и, не побоюсь этого слова, развязная! — грустновато ответил на шутку Довлатов, обманутый, видимо, словом «сын» и посчитав, что к Вике забежал этакий пострелёнок.
Закончив разговор, Виктор Платонович сообщил уже безрадостно:
— Вчера, говорит Серёжа, закончился у него загульчик. Обещает, что сейчас закруглился окончательно.
Будучи год назад в Нью-Йорке, Вика зашёл к Довлатову домой, когда Сергей только что выскользнул из недельного запоя.
— Сидит на кровати, а вокруг пустых бутылок столько, что я охренел. Полсотни бутылок виски! Другого, говорит, не пьёт. И это за неделю! Даже я слегка испугался!
— Да какие ж это деньги нужны! — пожалел и я Довлатова.
— Что деньги! — вздохнул В.П. — Такими темпами он себя быстро угробит!
Потом в письме от 14 марта 1980 года Довлатов напишет:
«Спасибо Вам за письмо и одобрение. А Вашему сыну — тем более. Даже Тургенев заискивал перед молодыми людьми, чёрствыми и несентиментальными. А я — и подавно».
Через неделю пришёл черёд Некрасова вкусить запойные тяготы. Выпив с утра, писатель проспал весь день. Ночью звонить можно было только в Америку. В том числе и Серёже Довлатову.
«Спасибо, что позвонили, — написал потом Довлатов. — Алкогольный звонок — исключительно близкая мне когда-то форма общения. Сейчас я, увы, не пью. Но люблю саму идею по-прежнему».
Перезванивались они в то время интенсивно. А будучи трезвыми — так же активно переписывались. Переписка эта бурлила, причём Довлатов не гнушался писать внушительные письма с прекрасными деталями и штришками.
Прислал тогда же свою книжку «Наши»: «Дорогому Виктору Платоновичу, основному Некрасову русской литературы».
Некрасов радовался такому общению. Ведь в Париже настоящих юмористов не было. Возьмите Израиль — княжество изумительных остряков. Или Америку, где царил Довлатов, которого, кстати, Максимов первое время не принимал всерьёз, считал бесталанным зубоскалом. А у нас, в парижской эмиграции, у писателей в основном было всё как-то надрывно, сумрачно, мудаковато. Слишком многим хотелось, наверное, чтоб считали их серьёзными писателями...
Три имени, три эмигрантских корифея иронии и юмора почитались Некрасовым — великая Тэффи, несравненный Дон Аминадо и потрясающий Сергей Довлатов.
Это сейчас Довлатова чтят, а память о нём холят. Тогда же в Нью-Йорке шла борьба, которую Некрасов, посмеиваясь, называл нью-йоркской батрахомиомахией, войной мышей и лягушек.
Сергей Довлатов перманентно находился в состоянии неравной, многотрудной и страстной борьбы с Яковом Моисеевичем Цвибаком, главным редактором нью-йоркского «Нового русского слова». Который, как мы знаем, для удобства стал именоваться Андреем Седых.
Вначале Довлатов обвинял Седыха в желании умертвить его нежно-любимое дитя «Новый американец», подозревая, что Седых не будет особо огорчён и исчезновением лично его, Довлатова, как минимум с газетного горизонта. Не зря, я думаю, обвинял и подозревал. Рыльце у милейшего Якова Моисеевича было-таки в нежном пушку...
В 1982 году Довлатов решил окончательно обличить злокозненного Андрея Седых. Пульнул очередной булыжник в болото, то есть в «Новое Русское Cлово», «в единственный серьёзный источник зла в эмиграции, учреждение гораздо более отталкивающее и вредоносное, чем КГБ и советская цензура вместе взятые» — в письме Некрасову в октябре 1981года.
Перед этим Некрасов отписал ему большое послание в защиту обиженного «НРС» и своего сердечного приятеля. И вот в длинном письме к Некрасову Довлатов отводит душу:
«...Почему считается нормальным из года в год разоблачать в эмигрантской публицистике какого-нибудь покойного злодея, но про живого, успешного и сравнительно моложавого прохвоста Андрея Седых — следует молчать? Почему?..
...Мне известно, что Вы, в ситуациях, более ясных для Вас, вступались за людей не только в Союзе, но и во Франции, и даже теряли работу, вступившись, например, за Гладилина. Просто здешняя, американская обстановка Вам плохо известна, и потому кажется, что “злобствующий неудачник Довлатов” (так меня поименовал в “НРС” Александр Глезер) терзает обаятельного и невинного старика Андрея Седых. Между тем Ваш любимец Седых — не более и не менее, как главарь бандитской шайки, просто грабит он в данном случае не Вас, а неизвестных Вам людей. Мне эти люди хорошо известны. Я от всего сердца желаю Андрею Седых прожить до 120 лет, чтобы у него было время осознать все глубины своей низости и покаяться хотя бы на уровне Раисы Орловой, на которую в “НРС” опрокинули три ведра помоев не потому, что она была дурой и советской патриоткой, а потому, что осмелилась об этом написать.
Вам же я желаю прожить до 120 лет по другим причинам, а именно — потому, что Вы добрый, прекрасный человек и замечательный легкомысленный писатель.
Крепко Вас обнимаю. Будьте здоровы. С. Довлатов».
— Да-да, обстановочка в Америке та ещё! — вздыхал В.П. — Даёт дрозда Серёжа! Теперь их с Седых примирит только сырая земля...
Некрасов ошибся, к счастью.
В трудный момент, когда редактора «Нового американца» оставили с носом мерзавцы-компаньоны, Седых великодушно помог Довлатову, и тот, не откладывая, известил об этом Некрасова.

Письмо от 27 декабря 1981 года:
«...Мы ушли и оказались на улице, буквально — в кафе. Народ уполномочил меня звонить Якову Моисеевичу, просить содействия. Самолюбивый горец, я, втянув голову в плечи, пошёл в “НРС”, был принят великодушным образом, именовался “голубчиком”, Седых проявил благородство...»
«...И последнее. 21 декабря (в день рождения товарища Сталина) моя жена родила ребёнка мужского пола по имени Николай. Седых прислал смешную открытку, заканчивающуюся словами: “Надеюсь, он не вырастет журналистом — со следующим поколением Довлатовых воевать я уже не в состоянии”».
Некрасов просиял и уселся звонить в Америку. Поздравить, а заодно и посплетничать. О самом сокровенном — иными словами, о выпивке.

* * *

Сергей Довлатов

Филиал


Сергей Довлатов «Филиал» Эта повесть была написана Сергеем Довлатовым в 1987 году в Нью-Йорке.

Полная грусти и иронии история, в которой журналист-эмигрант случайно встречается в Лос-Анджелесе со своей первой любовью.

Писатель Игорь Ефимов в книге своих воспоминаний «Разлад и разрыв» пишет:

«...Между тем в Лос-Анджелесе открылась конференция русских писателей в эмиграции. Профферы уехали на нее, “забыв” объяснить мне, куда они едут. Довлатов впоследствии забавно описал происходившее там в повести “Филиал”. Имена участников спрятал за прозрачными псевдонимами: Владимир Максимов — Большаков, Андрей Синявский — Беляков, Виктор Некрасов — Панаев, Наум Коржавин — Ковригин. Только Эдуард Савенко был оставлен под своим собственным псевдонимом — Лимонов...»


Сергей Довлатов «Филиал»


 



 

 * * * 

Фрагмент книги: Марианна Волкова, Сергей Довлатов. "Не только Бродский". Русская культура в портретах и анекдотах. М.: РИК "Культура", 1992. - 112 с.

(Фотографии - Марианны Волковой, тексты - Сергея Довлатова)

Стр. 58-59


 
 

2014—2024 © Международный интернет-проект «Сайт памяти Виктора Некрасова»
При полном или частичном использовании материалов ссылка на
www.nekrassov-viktor.com обязательна.
© Viсtor Kondyrev Фотоматериалы для проекта любезно переданы В. Л. Кондыревым.
Flag Counter