Боровский Давид Львович (2 июля 1934, Одесса — 6 апреля 2006, Богота (Колумбия); похоронен в Москве) — театральный художник, сценограф. Народный артист России. Лауреат Государственной премии РФ. Член-корреспондент Российской академии художеств.

С 1947 по 1950 г. учился в Киевской художественной школе.

С 15 лет начал работать в профессиональных театрах Киева (в том числе в театре русской драмы имени Леси Украинки и театре оперы и балета имени Тараса Шевченко) — вначале как художник-исполнитель, затем как художник-постановщик.

Творчество Давида Боровского во многом повернуло развитие российской сценографии второй половины XX века, обновило ее язык, помогло возвращению на сцену открытий Мейерхольда.

В 1965 году в Киеве в качестве художника поставил свой первый спектакль на оперной сцене — «Катерина Измайлова» Д. Шостаковича.

В 1966 году Б. А. Львов-Анохин пригласил его в Москву главным художником Московского драматического театра имени К. С. Станиславского, а в 1967 году он перешел в Театр на Таганке для работы над спектаклем «Живой» по Б. Можаеву.

С тех пор более 30 лет Боровский проработал главным художником Театра на Таганке.

Эта сцена стала для него творческим домом, мастерской, постоянным партнером, присутствие которого не скрывают от зрителей. Здесь художник поставил с Ю. П. Любимовым свыше 20 спектаклей. По существу он стал соавтором таких известных постановок Таганки, как «Обмен», «Товарищ, верь...», «Живой», «Мать», «А зори здесь тихие...», «Гамлет», «Дом на набережной», «Высоцкий» и др.

Последняя по времени работа — спектакль «Шарашка» (по роману А. Солженицына «В круге первом»).

Вместе с Любимовым Боровский ставил спектакли и на многих драматических и оперных сценах Европы.

Автор книги-воспоминаний «Убегающее пространство» (2006).

Отрывок из книги
Давида Боровского «Убегающее пространство»,
М.: Эксмо, 2006. - 432 с.

В театре комната монтировщиков (монтов) декораций находится под сценой.
Там у них узкие пеналы-шкафы, где они переодеваются. И — отдыхают.
При общем непостоянстве и текучести рабочих, как-то сложилась основная группа молодых ребят.
Четверо из них — студенты-заочники.
В накуренной тесноте разгорелся спор о гражданских правах. В газетах, радио и телевизорах ежедневно обсуждалась новая конституция, которую в народе уже окрестили Брежневской. Жили по Сталинской, а вот теперь предстояло жить по Брежневской. Как и в тексте устаревшей конституции, в новой тоже часто упоминалось слово «свобода».
— Да что там свобода, — прервал вдруг чтение газеты старший из всех Витя, — с красным флагом пройти по улице нельзя, если не идешь с демонстрацией Первого мая. А вот так, в обычный день... Сегодня что, пятница? Вот пойди, попробуй, с красным флагом.
— И попробую, — завелся Коля, — только сначала давай пари.
Ясное дело — на бутылку.
Завелись и все остальные монты.
Достать красный флаг в театре — было парой пустяков. У коменданта Инны, в ее каморке, куча праздничного кумача.
Вытащили первый подвернувшийся на древке стяг, развернули и всей кодлой свидетелей вывалились на улицу.
Естественно, что хоругвь гордо держал Николай.
Вышли из переулка.
Свернули.
И направились в сторону Таганской площади.
Не прошли и сорока метров, как от входа в метро отделился милиционер и остановил компанию:
— И куда это вы направляетесь?
С врожденной осторожностью монты принялись объяснять менту, что они работают вот в этом театре, и что относят флаг отремонтировать в мастерскую, которая находится вон там, на противоположной стороне площади.
— Заверните-ка флаг и тогда ступайте, — строго заявил представитель власти.
— А что, разве с красным знаменем нельзя ходить? — спросил, уже чувствуя, что проигрывает бутылку, Коля.
— Конечно, можно, — вяло ответил мент. И добавил твердо:
— Можно. Но не положено.

Эту веселую историю я рассказал Виктору Платоновичу Некрасову в его парижской квартире.

«Когда вернешься в Москву, — хриповато, прокуренным голосом, посоветовал Некрасов, — погляди аттестат зрелости Ленина. Там сплошные пятерки и только по логике — четыре»...
<...>