|
Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове
Зиновий Гердт
 Гердт Зиновий Ефомович (8 (21) сентября 1916, Себеж, Витебская губерния — 18 ноября 1996, Москва) — актёр театра и кино. Народный артист СССР (1990)
В 15 лет окончил ФЗУ Московскую электрозавода имени Куйбышева и работал слесарем-электриком на строительстве московского метро. При заводе был Театр рабочей молодёжи (ТРАМ), в котором актёр играл свои первые роли.
Окончил театральную студию А. Н. Арбузова.
С 1937 года — актёр Театра кукол при Московском Доме пионеров.
Ушёл добровольцем на фронт. 12 февраля 1943 года начальник инженерной службы 81 гвардейского стрелкового 25 гвардейской стрелковой дивизи Воронежского фронта гвардии старший лейтенант Храпинович Залман Афроимович лично принимал участие в разминировании минных полей для обеспечения прорыва танков к г. Харькову и получил тяжелое ранение в ногу. Четыре года он мог передвигаться только на костылях, перенес 11 сложнейших операций, но одна нога все равно навсегда осталась короче другой на целых восемь сантиметров. За подвиги в годы Великой Отечественной войны, как инвалид, представлен к награждению Тимирязевским ПВК г. Москвы и награжден Указом Президиума Верховного Совета СССР.
В 1945—1982 годах — актер в труппе Центрального Театра кукол под руководством С. В. Образцова.
С 1983 года — актёр театра имени М. Н. Ермоловой.
Мастер эпизодических, преимущественно комедийных ролей. Обладал красивым запоминающимся тембром голоса, много работал на дубляже и озвучании фильмов от автора. Зиновию Ефимовичу было за 50, когда Пётр Тодоровский дал ему главную роль в своей картине «Фокусник».
Первый ведущий «Кинопанорамы». Уже будучи смертельно больным вёл передачу «Чай-клуб».
В 1998 году в Киеве в сквере на улице Прорезной открыт памятник персонажу — Паниковскому в исполнении Гердта (герой знаменитой книги Ильфа и Петрова подрабатывал слепым на углу Крещатика и Прорезной).
21 сентября 2011 года в Себеже накануне 95-летия Гердта открыли скульптурную композицию в память об актёре. Памятник из бронзы и гранита изготовлен и установлен на средства жителей города. Скульптор — Олег Ершов. На церемонии открытия памятника присутствовали вдова Зиновия Гердта Татьяна Правдина и народный артист РСФСР Александр Ширвиндт.
О Викторе Некрасове
Фрагмент из книги «Зяма — это же Гердт!»
(Воспоминания о Зиновии Гердте).
Составители Я. М. Гройсман, Т. А. Правдина. — М.: Деком, 2001, стр. 219—223
 В этой книге, как я уже сказала во вступлении, собраны воспоминания о Гердте, статьи и стихи, посвященные ему людьми, которых он любил. Ниже — поздравление. Виктор Платонович Некрасов поздравил Зяму с семидесятилетием по радио "Свобода" из Парижа и потом прислал это поздравление в Москву. Я знаю, что и Зяма, и Вика (так он попросил звать его с первой минуты нашего знакомства) были бы довольны нашей публикацией. (Для меня — без "были бы".)
Хорошо зная и ценя деятельность друг друга, Вика и Зяма (и я рядом) лично познакомились на пляже в Ялте. Ощущения "нового знакомства" не было. Даже со стороны было понятно, что это близкие друг другу люди. Достаточно было видеть следы глубоких военных ран, полученных одним под Сталинградом, а другим — под Белгородом. О войне при этом не говорили вовсе, а только о литературе, советской власти, имея о ней одинаковое мнение, и, конечно, о выпивке. К ней тоже интерес был общий. Несмотря на жуткую худобу, оба выглядели очень мужественно и привлекательно — восхищенных дам вокруг хватало. Зяма платонически (глупо, но надеюсь!) очаровывал их, а Вика был занят одной — своей мамой, замечательно лежащей в морском прибое с английским детективом и ласково смотрящей на своего загорелого до черноты "мальчика", изувеченного войной, когда он подходил проверить, не обгорает ли она.
В Москве, когда Вика приезжал, виделись эпизодически и всё больше на людях. А в восемьдесят третьем году Зяма и я приехали в Париж не работать, а просто в гости по приглашению замечательного Лёли, Льва Адольфовича Аронского, хозяина самого старого в Париже русского ресторана "Доменик". Они с Зямой стали друзьями во время гастролей театра еще в семидесятые годы. Доменик (так его звали в Париже) был театральным критиком, и все приезжавшие на гастроли русские артисты его знают. Но он такой удивительный человек, что заслуживает отдельного рассказа. Если Бог даст, постараюсь это сделать.
Так вот, все три недели в Париже мы виделись с Викой ежедневно или в ресторане у Доменика, или на втором этаже постоянного Викиного кафе на Монпарнассе, или у него дома, или дома у Анатолия Гладилина, или просто гуляли по Люксембургскому саду.
 |
 |
Зиновий Гердт в парижском метро 1984.
Фотография Виктора Некрасова |
Зиновий Гердт с женой Татьяной, Париж, 1984.
Фотография Виктора Некрасова |
Наталья Круглая, Ефим Эткинд, Татьяна Правдина (Гердт), Зиновий Гердт, Лев Круглый.
В гостях у Некрасова, Ванв, май 1983 г.
"Ребята, вы ничего не боитесь? Вам ничего не будет?" — спрашивал Вика, потому что это было еще время, когда "советским" нельзя было видеться с "уехавшими" и теми, кого "уехали". Но мы к тому времени так устали терять собственное достоинство "боясь", что полностью плюнули на этот позорный страх и жили как люди. Разговоры были разные, то грустные, то веселые. При том, что у Вики не было никаких проблем с языком — он знал французский с детства и даже учился во Франции, — что элементарный достаток был, он работал, — что жил в семье, всеми мыслями он был в Киеве и Москве. Вроде бы и смешно, но на самом деле очень печально звучал его рассказ о том, что в Париже стало нельзя позвонить из уличного телефона-автомата в СССР. "Вообще-то мое благосостояние от этого повышается, потому что после принятия даже небольшого количества граммов, идя по городу, я не миновал ни одного автомата до тех пор, пока не спускал все имеющиеся в кармане франки на звонки в Москву и Киев", — говорил Вика. Но чтобы мы не огорчались, переходил к приятным воспоминаниям:
— А помнишь нашу скалу?
— Это была не скала, а мол, — сказала я.
— Какая разница? Была шикарная драматургия!
Это о Ялте. Слева от нашего пляжа был высоченный мол, с которого непрерывно ныряли ялтинские мальчишки. "Я тоже хочу прыгнуть", — сказала я. "С ума сошла?! Даже думать не смей!" — грозно крикнул Зяма. Но тут вступил Вика: "Я вот тоже все время об этом думаю". И мы, несмотря на Зямины протесты, договорились, что через день прыгнем вместе. На следующий день Вики на пляже не было. А я подумала, что надо попробовать нырнуть одной, потому что вдруг мы завтра придем, а я испугаюсь. И я пошла на мол и прыгнула. Конечно, солдатиком, иначе не умела. Сердце почти выскочило! На следующий день пришедший Вика сказал: "Идем!" — "Конечно, — ответила я, — но, если честно, я вчера уже прыгнула". Вика радостно захохотал: "Я тоже!" Как выяснилось, по тем же причинам. И вместе с Зямой, радостным оттого, что "идиотства больше не будет", мы пошли пить вино.
Вика и внешне, и внутренне был редкостно мужественным. Он был не склонен к сентиментальности, а чувствовал глубоко и теплокровно, и отрыв от дома был, конечно же, страданием. Работалось тоже не очень просто. Его парижским начальником по "Свободе" и "Континенту" был Владимир Максимов, ставший, вероятно, в силу "западных" обстоятельств, достаточно жестким. Светлыми моментами жизни Вики были приезды в Париж друзей. Тогда отпускало, он веселел, хотя глаза оставались грустными. Булат написал ему после их встречи:
Мы стоим с тобой в обнимку возле Сены,
как статисты в глубине парижской сцены,
очень скромно, натурально, без прикрас...
Что-то вечное проходит мимо нас.
Расставались мы где надо и не надо —
на вокзалах и в окопах Сталинграда
на минутку и навеки, и не раз...
Что-то вечное проходит мимо нас.
Вика, архитектор, строитель, человек с высоким художественным вкусом, серьезный русский писатель, рассказывавший "скромно, натурально о людях и путешествиях и так необыкновенно сильно, "без прикрас" о войне, как никто другой незаслуженно нахлебался от советской власти. Мы, российская интеллигенция (нахально себя к ней причисляю), медлительны, инертны, не умеем защитить лучших. Хотим, чтобы дети, внуки выросли хорошими, нравственными, а книга "В окопах Сталинграда" не включена в школьную программу...
Мы всё ищем, кто может быть если не идеалом, то примером, "героем наших дней". Думаю — люди с чистой биографией, такие, как Виктор Платонович Некрасов.
Тамара Александровна Правдина
Ефим Эткинд, Зиновий Гердт с женой Татьяной, Виктор Кондырев, Лев Круглый.
В гостях у Некрасова, Ванв, май 1983 г.
Виктор Некрасов
ГЛЯДЯ НА НЕГО, Я НЕ ДУМАЮ О ВОЗРАСТЕ
— Зиновий Ефимович! Куда ты лезешь? Тебе почти семьдесят лет! Я боюсь за тебя!
— Нахал! Здесь дамы. Что за бестактность!
Эта перепалка произошла на съемках телеспектакля "Фауст", в котором почтенный артист исполняет роль Мефистофеля. И лез он на самый верх декораций, чтобы там, сидючи как на насесте, спеть, обращаясь к находящейся внизу толпе, заключительный куплет из гетевской баллады "Крысолов".
Так начинается статья в "Советской культуре", посвященная замечательному артисту Зиновию Гердту. Называется она "Семьдесят лет? Не может быть!". И написана она Фаустом из того же спектакля, большим другом Гердта Михаилом Козаковым.
Обоих я хорошо знаю и люблю. И не только потому, что они прекрасные артисты, а потому, что оба они умны, интеллигентны и с ними просто приятно проводить время.
Зиновия Ефимовича, в просторечье Зяму — друзья иначе не называют, — я знаю лет двадцать, если не больше. Познакомился я и сразу же влюбился в него в Ялте, в Доме творчества. И ужасно огорчен был, что произошло это после другого, очень веселого ялтинского лета, когда мы с другом Леонидом Волынским снимали любительский фильм. Приключенческий, со всякими погонями, снимались в нем все отдыхающие, вплоть до моей мамы, и, конечно же, участвуй в нем Зяма, он вошел бы в золотой фонд мирового кино. К сожалению, этого не произошло.
Знал я его, конечно, задолго до знакомства. Вернее, его голос. Когда он работал в театре кукол. Потом театр "Современник", кино — у Ролана Быкова, Петра Тодоровского, Михаила Швейцера в "Золотом теленке".
До войны Зиновий Гердт был артистом ТРАМа, участником знаменитой Арбузовской студии. Потом ушел на фронт. Добровольцем. Лейтенант саперной роты, он был тяжело ранен в 1943-м. И стал хромать. Долгое время считал, что это закрыло ему навсегда дорогу на сцену. Тем не менее веселый, остроумный конферанс его в "Необыкновенном концерте" С. Образцова сразу всех покорил. С этим концертом он объездил весь мир, от Японии до Америки. И острил на любом языке — немецком, французском, импровизировал на арабском, финском.
"Дар импровизации — моцартианство в искусстве, — пишет Михаил Козаков и вспоминает, как потихоньку от гастролера пришел в Одессе на рядовой, как он полагал, творческий вечер З. Е. Гердта.
"Какой там рядовой, очередной, — пишет он. — В переполненном зале технологического института состоялся праздник, который устроил Зиновий Гердт. Размышления о жизни, о профессии, о друзьях, о коллегах и, конечно же, стихи, стихи, стихи... Рассказы о Твардовском, Пастернаке — и тут же стихотворения обоих поэтов. И читает не просто замечательно, он читает их, как дышит, потому что живет стихами.
Этот вечер Гердта мог бы длиться бесконечно. Ему есть что рассказать людям. Он личность. И этим все сказано. Это неоспоримо!"
Так рассказывает Михаил Козаков. От себя же могу добавить. Бывал я с ним и в ресторанах, и не раз, но главное, он бывал у меня дома. И визиты эти он тоже всегда превращал в праздник.
Признаться, когда-то в молодые годы и я любил шумные застолья. С возрастом охладел к ним. Малость выпив, все считают себя невероятно остроумными и, перебивая друг друга, изощряются в юморе до одурения. И я не был исключением. Сейчас все эти остряки мне кажутся просто глупыми.
Единственное исключение — Зяма Гердт. Он не острит, упаси боже, он просто рассказывает. Причем всегда к слову, к месту, по-французски "а пропо". И кратко, и метко, и до того смешно, что весь стол трясется и вино проливается. Анекдотами он не увлекается, хотя рассказывает их превосходно и вообще он не хохмач. Отнюдь не стремится быть центром компании, но само собой как-то получается, что он им становится. Достаточно только приоткрыть ему рот, как все умолкают. А ведь каждый из присутствующих хочет перед Зямой тоже блеснуть. И не получается, не выходит.
Повторяю и настаиваю — он не хохмач. Просто в нем удивительно как-то сочетаются талантливость и веселость. Он веселый человек. А как важно это в жизни — и ему самому, и окружающим.
В то же время он бывает и грустным, и серьезным. Потому что есть о чем грустить и о чем-то говорить вполне серьезно. И никогда, ни при каких обстоятельствах нет в нем фальши. Как на сцене, так и в жизни.
— Семьдесят лет? Не может быть! — восклицает Михаил Козаков, а в это время Зяма карабкается куда-то на самую верхушку декорации. Может или не может быть — для меня нет такого вопроса. Глядя на него, я просто не думаю о возрасте. Передо мной веселый, органичный, удивительно талантливый человек. Не актер, а человек. И не боясь банального выражения — а Зяма их терпеть не может, — скажу: его появление всегда как луч солнца. Становится тепло и радостно...
Знай это, дорогой наш Зяма, и единственное, чего мы тебе желаем, — это здоровья. Остальное всё у тебя есть!
13.10.1986, Париж
Отрывок из статьи Владимира Козловского "Я молчал, когда надо было кричать...". Выступление Зиновия Гердта в Нью-Йорке. "Новое Русское Слово" (Нью-Йорк), 2 июня 1989, № 28047.
|
|