|
Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове
Анатолий Гладилин
 Гладилин Анатолий Тихонович (21 августа 1935, Москва — 24 октября 2018, Кламар) — писатель, диссидент.
Работал электромехаником во Всесоюзном НИИ Министерства станкостроения.
В 1954—1958 годах учился в Литературном институте им. А.М. Горького.
Работал редактором на киностудии им. М. Горького.
В шестидесятых годах Гладилин считался талантливым и перспективным молодым советским писателем.
Гладилин открыто выступил против суда над А. Синявским и Ю. Даниэлем.
В 1976 году был вынужден эмигрировать из СССР.
Жил в Париже. В эмиграции работал на радио «Свобода» и «Немецкая волна».
Последние дни
Фрагмент из книги Анатолия Гладилина «Меня убил скотина Пелл»,
М. : Издательство Советско-Британского совместного предприятия СЛОВО/SLOVO, 1991, 270 с., с. 77—91
 |
 |
Обложка книги
Анатолия Гладилина «Меня убил скотина Пелл» |
Титульный лист с дарственной надписью
для Галины Некрасовой |
Посвящение Анатолия Гладилина
Перепечатан в сборнике «О Викторе Некрасове. Воспоминания (Человек, воин, писатель)», К. : Український письменник, 1992, стр. 43—53
 Впервые Говоров заподозрил что-то неладное, когда Виктор Платонович отказался поехать в Шотландию. Приглашает университет, все оплачивает, интересно, но не хочу. Это было так не похоже на Вику, обычно он пользовался каждым удобным случаем, чтобы сбежать из дому, особенно в путешествие за казенный счет. Может, подумал Говоров, для Вики после Австралии, Новой Зеландии, Японии и Бразилии Шотландия кажется близкой и скучной провинцией, вроде Курской области, а может, начинают сказываться годы? Все-таки Вика в возрасте, когда мелькание пейзажей за окном утомляет.
Впрочем, он даже был рад, что Вика остался в Париже. Ведь теперь каждый номер «Нового мира», «Знамени», «Дружбы народов» и других толстых советских журналов приносил сенсацию. Печатались «Белые одежды» Дудинцева, «Ночевала тучка золотая» Приставкина, рассказы Битова, ожидались «Дети Арбата» Рыбакова. Если раньше Говоров требовал, чтоб ему, как главному куратору (или чтецу, как хотите) советской прессы, добавляли молоко за вредность, то нынче журналы рвали из рук, за ними выстраивались очереди. Если Говоров не успевал первым распечатать конверт с «Огоньком» и припрятать журнал в стол, то «Огонек» бесследно исчезал, испарялся в воздухе. Концов не найдешь, хоть полицию с розыскными собаками вызывай. И это «Огонек», который при Софронове можно было заставить читать разве что по приговору народного суда! Пришлось Говорову завести железный ящик, складывать туда журналы и запирать на ключ.
Обозревать, комментировать советские журналы стало одним удовольствием, и Вика был идеальным партнером для таких бесед.
Как и следовало ожидать, многие на Радио, особенно авторы из парижской «Вселенной», встретили горбачевскую политику в штыки, считая ее обманом, надувательством и пылью в глаза доверчивому Западу. Виктор Платонович и Говоров заняли иную позицию: если в экономике мало надежд на положительные сдвиги, то в искусстве, особенно в литературе, результаты налицо, число ранее недозволенных, невозможных публикаций растет, как снежная лавина, поэтому перестройку надо всячески поддерживать и приветствовать. В Гамбурге у них был союзник, Сережа, зав. культурной редакцией. Говоров и Сережа старались заказывать рецензии тем авторам, чье мнение они могли предсказать заранее. Самые интересные вещи предлагались Вике. Так постепенно менялась политика Радио.
Лев Левицкий, Виктор Некрасов, Анатолий Гладилин, Париж, июль 1976
Анатолий Гладилин, Мила и Виктор Кондыревы, Виктор Некрасов, Париж, июль 1976
Галина Вишневская, Анатолий Гладилин, Париж, декабрь 1978.
Фотография Виктора Кондырева
Анатолий Гладилин, Булат Окуджава, Владимир Максимов, Виктор Некрасов,
Париж, декабрь 1978.
Фотография Виктора Кондырева
Однажды Толя с мрачным видом заглянул к Говорову.
— Андрей, пойди послушай, что Платоныч натворил. Говоров утром подписал скрипт Вики «Обзор «Нового мира». Все было в порядке. Наверно, у Шафранова очередной приступ усердия, когда Толя начинал вырезать малейшие паузы, крошечные запинки. Цель — доказать, как он горит на работе. Но для «горения» Толе требовался зритель, иначе — кто же оценит. Говоров вздохнул и пошел в студию.
Прослушав пленку, он понял, что дело — швах. Вика читал с трудом, не выговаривал слова, голос срывался. Толя прав, в таком виде передачу нельзя пускать в эфир.
— Мы отдыхали, я поил его чаем, он перечитывал фразы...— Толя словно оправдывался.— Я думал, что вытянем... Но сам видишь.
Говоров вспомнил: утром Вика показался ему больным — глаза слезились, много кашлял. Но раз Вика ничего не сказал, Говоров решил, что это от перекура.
— А не съездил ли Вика втихаря «в Гонолулу»? «Съездить в Гонолулу» — означало, что Виктор Платонович позволил себе маленький запойчик. Лет пять тому назад Вика был в отключке, а в Гамбурге потребовали его передачи. Тогда в редакции кто-то предложил: давай скажем, что Платоныч уехал в Гонолулу. С тех пор этот термин прижился...
Шафранов отрицательно покачал головой:
— Уверен, что нет. Ведь врачи категорически запретили ему пить.
— И курить тоже.
— Но Вика сегодня мне похвастался, что идет на побитие мирового рекорда: полтора года на сухом законе.
— А пиво?
— Пивом, конечно, иногда балуется.
Говоров набрал номер Вики. Трубку подняла Галя, жена В. П.
— Андрюша, я как раз собиралась тебе звонить. Уговори Нику вызвать врача. Несколько дней он какой-то не такой... Он прилег. Если не спит — позову.
— Ну что, начальничек,— спросил Вика бодрым голосом,— Галка тебя накрутила?
— Нет, невинный вопрос. Ты случайно вчера не погулял по ниву?
— Комиссару по трезвости товарищу Говорову отвечаю: к сожалению, не гулял. Пил, как последняя сука, минеральную воду. А давно надо бы пропустить сто грамм с прицепом, потому что ты из меня пьешь кровь стаканами, загнал старика, заставляешь работать и работать.
— Заставляю зарабатывать деньги,— машинально ответил Говоров. Его поразило, как за время произнесения нескольких фраз утончился Викин голос, перешел в срывающийся фальцет, тот, который был слышен на пленке.
— Викочка, на этот раз я прошу тебя не работать. Сегодня ты плохо читал. Не волнуйся, мы зачтем этот скрипт в зарплату. Возьми бюллетень. Придешь через неделю — перечитаешь. Отдохни, Вика.
Наверное, Говоров пережал. Вика почувствовал, что его жалеют, и взбеленился...
— Вика, ты сначала реши, кто ты — Зоя Космодемьянская или Александр Матросов.
— Почему? — заинтересовался Вика.
— Потому что ты одновременно хочешь ходить босиком по снегу и закрывать грудью пулеметы. Не беспокойся, в жизни всегда есть место подвигу.
Говоров удачно сменил топ, и разговор наладился. Вика сказал, что он просто немного устал. Вот и прекрасно, завтра по почте я пришлю тебе журналы и свежие газеты. Сиди, читай, выбирай темы. Только вызови врача. Пусть оформит бюллетень. Бюллетень мне нужен для Беатрис, тогда ты ничего не потеряешь в зарплате. Смотри телевизор и радуйся жизни. Когда придешь в бюро, мы спустимся в кафе и я ставлю пиво. Зажмешь, сказал Вика. Клянусь, ответил Говоров, вот тебе крест на пузе.
Вика не пришел ни через неделю, ни через месяц. Больше никогда он не появлялся в бюро.
* * *
В хорошем застолье у Говорова была любимая новелла про Виктора Платоновича:
В. П. приезжает в Женеву к друзьям — писать книгу. Друзья, швейцарцы русского происхождения, выделяют В. П. самую большую комнату, приносят утром горячие круассаны, подают кофе, ходят на цырлах, не смеют дышать — писатель работает. Условия лучше, чем в любом советском доме творчества. В. П. с вдохновением отмахивает страниц пятьдесят. Однажды за ужином В. П. распивает с хозяином бутылку вина. Хозяин в восторге: В. П. такой прекрасный собеседник, знает кучу смешных историй! Утром В. П. исчезает из квартиры и появляется лишь вечером, пошатываясь, но еще бодрый. Серия рассказов продолжается, правда, хозяин только успевает открывать бутылочки с пивом. На третий день энтузиазм хозяина улетучивается: В. П. в мрачном настроении лежит на кровати, ничего не ест, потягивает из горлышка коньяк. Хозяйка в панике звонит в Париж жене В. П. Галя в ужасе: все признаки того, что В. П. «едет в Гонолулу». Галя дает категорическое указание: убрать из квартиры все спиртное. Напрасно В. П. шарит по буфету и холодильнику — там лишь молоко, соки, лимонад и прочая мерзость. Тогда В. П. нетвердыми шагами направляется прямиком в ванную. Очистить ванную комнату швейцарцам в голову не пришло! Методично В. П. опустошает запасы райских напитков — одеколон, туалетную воду, лосьон, духи, лак для ногтей. Потом в прекрасном расположении духа садится к телефону и, пользуясь автоматической связью, обзванивает пол-Москвы. Особенно оживленно происходит разговор с Юликом Кимом. После обмена новостями и объяснениями во взаимной любви (у В. П. это звучало так: «Умираю, соскучился по тебе, з.......) В. П. упрашивает Кима спеть несколько новых, а потом несколько старых его песен. Ким поет, В. П. на другом конце провода подпевает. В соседней комнате хозяйка в третий раз стаскивает хозяина с табуретки, ибо тот уже намастырил петлю и упорно пытается повеситься: после такого телефонного счета не только семейный бюджет — швейцарский банк лопнет.
— И что вы думаете? — спрашивал Говоров.— Швейцарцы, которые готовы удавиться за каждый свой твердый франк, рассорились с В. П., отказали ему от дома? Куда там! Остались лучшими друзьями, зовут к себе, ждут не дождутся, когда В. П. снова осчастливит их своим посещением.
Гости (когда-то у Говоровых бывало много гостей) обычно сползали под стол, а Вика, участник подобных сборищ, жмурился и невозмутимо повторял:
— Про лак для ногтей — перебор, это, Андрюха, твоя чистая писательская фантазия!
Может, фантазия, хотя Сима Маркиш, преподававший в Женевском университете, клялся, что так оно и было, н подозревал, что В. П. употреблял лак не в состоянии беспамятства, запойной горячки, нет, это был акт протеста или злостного хулиганства — дескать, раз вы так со мной, то я так, и не смейте мне запрещать, меня спасать, беречь мое здоровье — сам разберусь, давно вышел из пеленок.
Вика всегда удивлял Говорова полной свободой своего поведения. Казалось, в характере Вики вообще отсутствует понятие «должен», которое давило на Говорова и определяло его поступки. Вика делал то, что хотел, тогда, когда ему было удобно, писал то, что хотел (и писал много, легко, не мучаясь), встречался с теми, с кем хотел встречаться (для него не существовало обязаловки, мол, иначе люди обидятся. Обидятся — черт с ними!). Весь ритуал ответных визитов, ответных звонков, необходимых присутствий Вика откровенно презирал. И ему не только прощали то, что никогда бы не простили другим, его все, за исключением активных подонков с больным самолюбием, любили. Видимо, люди чувствовали, что в тот момент, когда Вика с ними, это не вежливость, не отработка номера, нет, они ему действительно интересны. Вика не суетился, не налаживал связи, не устраивал жизнь, но у него была квартира в Женеве (тех самых швейцарцев), куда он мог приезжать, запереться и работать; вилла на Лазурном берегу (принадлежавшая бывшему французскому послу, но всегда в распоряжении Вики); за Вику хлопотали доброхоты, устраивали ему выступления в Америке, поездки за моря и океаны; когда Вика болел или «путешествовал в Гонолулу» (последнее время все реже и реже), вокруг него сама собой сплачивалась команда спасателей; у Вики был свой госпиталь (около Нанси), свой личный русский врач...
Вот этот врач и позвонил Говорову через пару недель после того, как Вика лег к нему в больницу на обследование.
— Мы сделали все,— сказал врач,— все возможное и невозможное, мы будем его лечить, проведем курс интенсивного облучения, но будьте готовы к тому, что это может случиться в любой день, лично я даю ему срок не больше трех месяцев...
— Он паникер,— ответил Савельев.— Он и мне звонил, всему Парижу раззвонил. Ты был еще в Москве, когда здесь враги приговорили Вику к смерти. А он выкарабкался. Я верю в Платоныча. Он выберется и на этот раз.
— На что они будут жить? — спросил Говоров.— Я не уверен, что он в скором времени сможет работать.
— А вот теперь мы запустим твой вариант, который ты давно предлагал. Сделаем Вику консультантом с постоянной зарплатой. Солдат спит, служба идет.
— Ты думаешь, в Гамбурге поймут? — усомнился Говоров.
— Я думаю, что только такие вещи американцы и понимают.
Фатима Салказанова, Анатолий Гладилин, Виктор Некрасов, Анатолий Шагинян,
Париж, на балконе Радио Свобода, 1982
* * *
Раньше Говоров плутал в лабиринтах Ванва, теперь маршрут был освоен наизусть. И ритуал тоже. В девять вечера Говоров подъезжал к многоэтажному корпусу, где жил В. П. От дальней, освещенной высокими уличными фонарями двери отделялась фигура, и Кира спешила навстречу, чтобы взять Вику под руку. Мелкими шажками,— то нагоняя свои тени, то обгоняемые ими,— Кира с Викой приближались к машине. Тем временем Говоров как бы одевал маску: деловая озабоченность? Да! Дружелюбие? Естественно! Внимательность? Конечно! Но никакого болезненного сочувствия Вика не должен был заметить на его лице. Говоров не должен был подниматься за Викой в его квартиру («сцены у постели не будет»,— раз и навсегда отрезал В. П.), не должен был помогать Вике пересечь двор («я до Парижа сам добираюсь, не инвалид»), однако от Кириной поддержки Вика не отказывался. Кира сразу находила какие-то ничего не значившие, но ласковые слова, и на заднее сиденье они забирались, как два воркующих голубка. «На порт Версаль, шеф!» — говорил Вика, как давал приказ таксисту, и они колесили по темным парижским пригородам, пока не врывались в огни Версальских ворот, и тут, у кафе с прыгающими разноцветными лампочками, Говоров тормозил. Кира осторожно выводила Вику из машины, а Говоров рулил дальше и поисках стоянки.
Виктор Некрасов и Анатолий Гладилин. Париж, апрель 1984
Анатолий Шагинян, Виктор Некрасов и Мария Гладилина, Париж, 1986
Припарковавшись, Говоров не торопился в кафе, делал круг по ближайшим переулкам, якобы, как он объяснял Вике, проветрить голову — на самом деле проверял, прочно ли прикипела маска. Ведь недавно Говоров чуть не сморозил глупость, с его языка чуть не сорвалась фраза: «Скоро на этом кафе вывесят мемориальную доску»,— в последний миг он спохватился, проглотил слова, даже покраснел. Впрочем, Говорова особенно и не ждали. Вика явно предпочитал общество Киры, она была для него идеальным собеседником, все старые байки про Корнейчука и Соколова-Микитова выслушивались с неподдельным вниманием, они ее искренне развлекали. Говорову казалось, что Кира разговаривает с В. П., как с Денисом,— о чем бы ни болтал Денис, для Киры это было важным.
При появлении Говорова Вика заказывал еще пива. Официанта В. П. подзывал несколько по-барски (в Париже официанты отвыкли от такого обращения), но молодой испанец (или бразилец), нисколько не обижаясь, отвечал колкими шуточками, взамен получал такие же — и с официантом у Вики был свой, особый, контакт, официант как должное принимал манеру поведения В. П.
Говоров извлекал из чемоданчика свежую советскую прессу. Разговор переходил на профессиональные рельсы. Теперь Говоров чувствовал себя в своей тарелке, будто, как раньше, они сидят в редакции и совместно намечают для Вики темы дальнейших выступлений по Радио. «Это я никому не отдам, оставляю за тобой, как сможешь — сделаешь два скрипта».— «Андрюша, будь спокоен, как кончат меня облучать, с удовольствием напишу». И тут не было игры или притворства ни с чьей стороны — В. П. был уверен, что, как соберется с силами, напишет, а Говоров — что рано или поздно получит этот материал. Кончалась публикация «Детей Арбата», и В. П. с нетерпением ждал последних номеров «Дружбы народов». Как только журнал приходил в редакцию, Говоров прочитывал его за вечер и на следующий день сам доставлял Вике или передавал через Савельева и Шафранова, тоже встречавшихся с В. П. в том же кафе. О романе Рыбакова спорили в редакции, и отголоски этой дискуссии вспыхивали за столиком у Версальских ворот. В который раз мнения В. П. и Говорова совпадали: роман написан так себе, но образ Сталина очень интересен, особенно для советского писателя, в этом и основная ценность «Детей Арбата». Ну, Савельев и Шафранов — максималисты, требуют от советского писателя невозможного, мы-то с тобой были советскими писателями, помним всю обстановочку. А никто из «Вселенной» не прорезался, сам Лева Самсонов голос не возвысил? Прорезались, но я сказал, что «Дети Арбата» за тобой. Товарищ Самсонов, разумеется, свой руководящий голос возвысил. Четко выразился в том духе, что Рыбаков написал роман но заказу КГБ, дескать, теперь у них такая установка. Даже ко всему привыкший Боря принес мне его скрипт несколько потрясенный. Я выбросил его в корзинку. За что люблю Леву, так это за постоянство. С ним никаких неожиданностей. Я о Рыбакове сделал беседу с Мишей. On против романа, но он профессор-историк, у него серьезные аргументы. Побил он тебя? Не думаю, в конце концов, у нас свободная трибуна. Вот я приступлю к работе, и мы вернемся к этой теме.
И, обсуждая так редакционные дела, Говоров все больше убеждал себя, что, конечно, врач — паникер, вышел же Вика из больницы, вон как у него прекрасно работает голова, ну да, слабость, но это от облучения, курс скоро кончится, Вика выкарабкается, иначе быть не может, иначе это нелепость, глупость, бред собачий!
Иногда вдруг голос Вики срывался, на глазах выступали слезы. Вика вытирал лицо платком, закуривал, круто матерился.
— Извините, ребята. Мучают меня врачи. Говорят, осталось месяц терпеть. Потом заживу как человек.
И тогда Говоров думал, что если советские товарищи увидят В. П. в таком состоянии, то кто-нибудь непременно напишет, мол, плакал В. П. от тоски по Родине, затюканный нищетой и эмиграцией. Неужели не поймут, что слезы — от боли, от физической немощи, от того, что тело твое перестает тебе подчиняться? Но мысль, что Вика мог плакать в предчувствии смерти, Говоров начисто отметал: не знал В. П. диагноза своей болезни и был уверен, что проживет до ста лет.
А если знал, да только вида никому не показывал?..
Упрямо, вопреки всем медицинским рекомендациям, просиживал В. П. почти каждый вечер в кафе у Версальских ворот. Потом это место ему надоело, устроил себе вечернюю «резиденцию» на Монпарпасской площади. Чаще всего на свиданку к В. П. приезжали молодые ребята, Сережа и Женя. В. П. правилось, что ребята общаются с ним запросто, без подобострастия и сюсюканья, принимают за своего. Не забывали В. П. Савельев и Шафранов. Бывали там его старые друзья из Москвы. А вот из «Вселенной» никто ни разу не появился.
Плотно опекал В. П. его приемный сын Витя. Привозил в кафе и отвозил домой. Возникал в середине вечера, как бы проверяя. Шутил:
— Ну что, старый Мазай, разболтался в сарае? Исчезал куда-то, возвращался к одиннадцати, заказывал себе пива, смотрел на часы:
— Напозволяли себе, Платоныч, ох, напозволяли. Ладно, погуляли, и хватит.
В. П. соглашался, не капризничал. Он и впрямь уставал к этому времени. Витя вел его к машине, слегка поддерживая плечом.
Это то, чему свидетель был Говоров. Наверно, так происходило и в другие вечера. Во всяком случае, Говорову хотелось, чтоб когда-нибудь Денис так же заботился о cвоем отце.
* * *
Гамбург, после письма Бориса Савельева и бесчисленных переговоров с Парижем, утвердил для В. П. должность консультанта. Говоров присутствовал при последнем разговоре, когда все уже было подписано и Боря благодарил какого-то высокопоставленного американца за чуткость и внимание к больному русскому писателю. Как бы между прочим, Борис сказал:
— Вы же понимаете, что, в сущности, это формальность, на несколько месяцев...
Говорова неприятно кольнули эти слова, но он решил, что Борис прав, с американцами так и надо, пусть думают, его дешево отделались. Теперь В. П. получит зарплату за все месяцы болезни, а дальше будет, не напрягаясь, что-нибудь пописывать или комментировать. Раз ставку выбили — ее не отберут. Вика прошел Сталинград, тяжелое ранение в Польше, две серьезнейших операции, где ему пророчили смертельный исход. Вика — везунок, у него железный организм. Он подмигнет и покажет фигу врачам, а гамбургская бухгалтерия может повеситься в полном составе от тоски и перерасхода фондов.
Потом прошло две педели, когда Говоров был абсолютно замотан личными делами и Вику не видел.
Однажды вечером Кира предложила:
— Давай подъедем на Монпарнас.
— Ты уверена, что он в кафе? Может, позвонить домой, проверить?
— Не надо. Если не застанем, будет у тебя повод для прогулки.
Все столики внизу были заняты, к стойкам прилипла публика. Они поднялись по лестнице в верхний зал. Пустыня, освещенная блеклым светом ламп с красными пластмассовыми абажурами. И лишь в углу, спиной к ним, сидел человек в старой выцветшей ковбойке, знакомый коротко остриженный затылок. Человек читал «Литературную газету». На их шаги человек обернулся. У него было совершенно мертвое лицо.
— Ребята,— сказал Вика,— вы приехали? Вы приехали! Отвернитесь, я сейчас вставлю челюсть, приведу себя в порядок.
Они позвали официанта, что-то заказали, начались тары-бары-растабары. Потом, сославшись на головную боль, Говоров отлучился минут на двадцать сделать круг по улицам. На самом деле ему нужно было время осознать очевидную истину: это не только возможно, это неотвратимо. И еще он понял, что не хочет видеть Вику таким, пусть навечно в его памяти В. П. останется прежним. Говоров понимал, что этой мыслью ни с кем не поделишься, выглядит не очень красиво, и постарался загнать ее куда-то под ворох первейших дел и обязанностей, что крутились в его голове.
Вернувшись, он увидел, что у Вики оживленные глаза, и вообще, кажется, все нормально. Говоров малодушно поспешил отогнать мрачные предчувствия. Мало ли что померещилось? Вечер покатился по привычному кругу. К одиннадцати возник улыбающийся Витя. Расставались с шутками. Договорились почаще встречаться...
Вскоре Вику опять положили в больницу на обследование, и Говорову это показалось разумным и естественным — поближе к врачам, так спокойнее.
Первого сентября, листая советские газеты, Говоров обнаружил в «Московских новостях» статью писателя Вячеслава Кондратьева. Кондратьев писал, что книги В. П. входят в золотой фонд советской военной литературы, и надеялся на их скорейшее переиздание в Союзе.
В кабинете Говорова собралась вся русская редакция. Газета переходила из рук в руки. Праздник! Впервые с момента эмиграции В.П. о нем хорошо отозвалась советская пресса. говоров сделал одобрительный комментарий к статье Кондратьева и послал корреспонденцию по телефону в Гамбург — пойдет в сегодняшней программе. Кто отвезет «Московские новости» в больницу к Вике? Толя Шафранов вызвался поехать сразу после работы.
Говоров чувствовал, что надо бы ему самому. Ведь он не был у Вики с того вечера.
— Поздравь Вику,— сказал Говоров Шафранову,— и передай от меня, что я замотался, но обязательно навещу его на днях.
Утром Шафранов рассказывал, как радовался Вика, даже заплакал. Просил не забывать, привозить побольше советских журналов и какого-нибудь легкого чтива. Желательно Сименона.
На следующий день, третьего сентября, Вика умер. Последние слова он успел сказать сыну:
— У меня ощущение, что я ударился мордой об пол...
Париж, 1989.
Дарственная надпись Анатолия Гладилина
на книге «Репетиция в пятницу»
для Виктора Некрасова
 |
 |
Обложка книги
Анатолия Гладилина «Репетиция в пятницу» |
Титульный лист с автографом для Виктора Некрасова.
Из книг Сергея Израйлевича |
Фрагмент из книги Виктора Кондырева
«Всё на свете, кроме шила и гвоздя.
Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове.
Киев — Париж. 1972—87 гг.». — М. : Астрель, АСТ,
2011, стр. 387—388
 «…На радио ВП ходил по утрам, никогда в это время ни с кем за столом не сидел, ни в коем случае не являлся на передачи выпивши. При крайней нужде звонил Толе Гладилину и просил перенести запись. Толя ворчал, строго как бы выговаривал и устанавливал жёсткие сроки – сегодня-завтра можешь погудеть, но в пятницу явись хоть тресни! Я отвечаю за передачу, и будь любезен меня не подводи. Вика не подводил, старался.
Гладилина он любил и уважительно отзывался как о хорошем начальнике. Дескать, не дает спуску подчинённым, но и в обиду не даёт.
Анатолий Гладилин заведовал тогда литературными передачами на «Свободе», был редактором и, главное, раздавал время, как говорил ВП. Каждая передача длилась примерно десять минут. Оплачивали хорошо, то есть чем больше передал, тем больше получил. Время на «культуру», естественно, ограничивалось, и поэтому Толя играл роль рачительного кормильца. Играл искусно и весело.
Поначалу всё было прекрасно. Некрасов довольно бойко писал по две статьи в неделю. Три-четыре страницы на машинке на каждый сюжет. Лафа и малина!
Но пробовали ли вы написать подряд сотню разных статей? А потом и второй год, и третий, четвёртый? Кажется, ерунда, но после первой сотни вы начинаете мучительно придумывать, о чём же вам сегодня писать? Помня, что всё должно иметь хотя бы отдаленное отношение к культуре, а не к политике, индустрии, спорту, исчезновению ленивцев в лесах Амазонки или половой эмансипации подростков…
…Однажды я нашёл сюжет для Некрасова и собственноручно написал текст. ВП вернулся домой довольный и с улыбкой сообщил, что Гладилин похвалил передачу, мол, сегодня как никогда получилась удачной! Это укрепило меня в уверенности, что Толя действительно разбирается в своём деле...
— Ты знаешь, Витька, всё-таки Толя мировой парень! Вот устроил мне сдвоенные передачи, даёт заработать, — говорил мне ВП. — И редактор он что надо!
Некрасов звонил Гладилину, чтобы записать сразу пяток передач и уехать на две недели в Америку. Просил, чтобы «круглый стол» устроил после обеда — утром надо в поликлинику... Да мало ли чем тебе может помочь хороший начальник!...»
|
|