Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове
Борис Гопник
Гопник Борис Иосифович (1923 — середина 2000-х, Киев) — спортивный журналист.
Участник Великой Отечественной войны. Служил в Красной Армии до 1947 года.
В 1950 году окончил Киевский государственный университет им. Т. Шевченко.
Работал собственным корреспондентом 20 лет в «Спортивнiй газетi», еще 20 лет в московском «Советском спорте» (Г. Борисов), а затем в «Спорт-экспрессе» (Борис Осипов).
Слово о Вике
«Ренессанс» (Киев), № 5, 1993, с. 129—134
Предисловие
Пожалуй, трудно найти личность, более популярную в Киеве, чем Виктор Некрасов. В этом году исполняется шесть лет со дня его смерти и шестнадцать с тех пор, как он покинул Киев.
Но и сегодня город любит и помнит его, как живого. Говорят, что люди часто смотрят в смерть близкого человека потому, что не видели его мертвым. Примерно такое же чувство владеет многими, кто знал Некрасова.
Еще в 60-е Некрасов стал «ходячей» легендой Киева, а после смерти на чужбине будто прорвался поток публикаций и воспоминаний о нем, не прекращающихся по сей день. Одни пишут апокрифы, другие рисуют иконы... У каждого на то есть свой человеческий резон. Я же намеренно не хочу давать определений личности Некрасова и не стремлюсь приблизить время окончательных оценок. Мне кажется, что такая однозначность, которая сможет устроить всех, будет означать, что в сознании нашем Виктор Некрасов действительно умер, что мы как бы смиренно увидели его мертвый лик. Слава Богу, это время еще не пришло и, думаю, еще долго не придет.
Галина Булгакова.
О времени, о друге и вообще...
Интервью Галины Булгаковой с Борисом Гопником о Викторе Некрасове
Разговор о Викторе Некрасове с его другом Гопником Борисом Иосифовичем состоялся после моих настоятельных просьб. Старый журналист и переводчик, он долго отказывался писать воспоминания О Некрасове, но наконец согласился на которткую беседу. Вопреки желанию собеседника я упорно переводила разговор на обстоятельства его собственной жизни, подробно записывая все, что он говорил.
Мне всегда казалось, что личность Некрасова во многом определяла круг его близких друзей, и я пыталась и из того, что сказано, и из того, как сказано, воссоздать атмосферу и дух того сложного времени.
Борис Гопник. Вы приготовили вопросы?
Корреспондент. Да, но мне не хотелось бы диктовать ход разговора. Расскажите просто то, чтобы вам бы хотелось.
Б.Г. Ладно, сразу расскажу, как мы познакомились. Было это в 1952 году, когда я ходил без работы.
Корр.. Почему без работы?
Б.Г. Я же говорю: 52-й год, а я — еврей. Просто нигде не брали.
Корр. Долго вы были без работы?
Б.Г. В 50-м закончил Киевский университет, факультет, как он тогда назывался западно-европейских языков и литературы, а после университета остался без работы. Другие протестовали, жаловались, даже пробивались в аспирантуру, а я пошел по линиинаименьшего сопротивления. Я ведь еще во время войны писал и печатался в «Советском патриоте», да и в 52-м надо было зарабатывать на сигареты, на водку. Стал писать в киевские газеты, делать переводы для «Всесвiта». Юрий Макивчук, главный редактор «Перця», спасибо ему, много помогал. У них тогда была рубрика «Нотатки про їхнi порядки». Я заходил в Публичную библиотеку, в зал иностранной периодики, и по материалам хроники делал подборки для «Перця». Потом Гориловский, мой фронтовой друг (четыре года вместе на фронте), поэт и тогда сотрудник «Радянського спорту», пригласил меня в свою газету внештатником. Я был мальчик шустрый и спортивный, и у меня получалось. А однажды двое сотрудников «Радянського спорту» подрались (не поделили, кому первому читать свежие газеты), и подрались видно хорошо, к тому же прямо в помещении редакции, слух об этом дошел до ЦК. Покойный Павел Данилович Добровольский — главный редактор — просто был вынужден был их уволить и тут же предложил временно место корреспондента мне. Я, конечно, согласился, и через полтора месяца в моему вящему удивлению — приказ: «Зарахувати до штату». Я и сегодня спортивный журналист — лет 20 работал в «Спортивнiй газетi», столько же в московском «Советском спорте» (Г. Борисов), а теперь в «Спорт-экспрессе» (Борис Осипов).
С Виктором же Некрасовым я, собственно, и познакомился потому, что ходил без работы. Времени на вольные переводы было много, и я носил их в теперешнюю «Радугу», которая в то время называлась «Советская Украина». Там образовалась своеобразная студия из внештатных авторов, и этой студией руководил Виктор Некрасов. Приходило обычно 8—10 человек. Собирались мы в угловом домике напротив памятника Лысенко, где раньше был букинистический магазин. Ужасный памятник, великого композитора будто посадили... унитаз, но это так... И вот эпизод: один студент читает рассказ. Сюжет такой: сильно умелый слесарь-токарь сделал изобретение и повысил свою производительность труда. Товарищи попросили его поделиться секретом, но он отказался. Приходит этот слесарь домой, выпивает рюмку водки, кушает свой ужин и ложится с женой спать. В постели он рассказывает жене о своем производственном конфликте: вот, мол, какой я умный-хитрый. А жена — праведница — послушала, возмутилась и отказала ему в вечерней взаимности.
Корр. Прекрасный сюжет. В духе времени.
Б.Г. И язык тоже соответствующий. Так вот, рассказ прочитал, его надо обсуждать, но все молчат. И тут Вика говорит автору: «У вас хороший материал, рассказ психологический, интересный сюжет и так далее». Вышли мы покурить, и я спрашиваю Вику… Виктора Некрасова... Но он был Вика, Вика и Вика, везде так звали. Я спрашиваю: «Зачем ты его хвалил?» — «Ну… человек писал, мучился…»
Такой Вика был добряк! Но зато, когда видел подлость, то буквально выходил из себя. Жил в Киеве один художник — Зиновий Толкачев. Однажды Вика зашел в редакцию «Радянськой культури» и травил там с сотрудниками. Один из присутствующих стал рассказывать, как встретил он художника Зиновия Толкачева. Толкачев пригласил его к себе, показал свои работы, был откровенен и поведал о творческих проблемах. Рассказчик похвалился, что выслушал художника внимательно, рассмотрел все хорошенько и написал разгромную статью. Некрасов просто взбесился, услышав этот «смешной случай». Его еле оттащили от рассказчика, он стал белый, дрожал от гнева и, уходя, так хлопнул дверью, что посыпалась штукатурка.
Однажды Вика приходит ко мне на работу и говорит: «Мы едем в Коктебель» — «Я работаю» — «Возьми отпуск…» — «Я не могу» — «Можешь. Я уже всем взял путевки» И мы поехали на месяц в Коктебель. Я, Ян Богорад, Рюрик Немировский – искусствовед, его жена – композитор Диди Рожавская, один из редакторов «Нового мира» москвичка Ася Берзер и еще масса знакомых. Тогда Вика был еще здоров.
Корр. Путевки он достал, когда был секретарем Союза писателей Украины?
Б.Г. Может быть, но в то время никто из нас, близких друзей, даже не знал, что он был секретарем, во всяком случае, сам он никогда об этом не говорил.
Был у Вики большой приятель Митя. Отличный парень, простой работяга. Вика его очень любил. Вечно тянул меня на самогон к Мите Поправко. Митя был мастер на все руки и в своей квартире на первом этаже соорудил индивидуальный большущий погреб, где хранил соления, огурцы и всяческие припасы. Очень колоритная личность этот Митя Поправко. Помню у Вики, когда его спрашивали о самочувствии, была любимая присказка: «Я с винцом в груди и жаждой двести».
Корр. Простите, Борис Иосифович, на сколько вы были моложе Некрасова?
Б.Г. По-моему, на десять, нет, на одиннадцать лет. Вика был 11-го года, а я 23-го.
Корр. Значит, вы тоже воевали?
Б.Г. Да, на второй день войны я с группой студентов и преподавателей Киевского университета ушел на фронт и считаю, что вся моя дальнейшая жизнь, начиная с лета 41-го года по сию пору – премия чистой воды. Когда осенью 41-го года окружили и разбили нашу 37-ю армию, я оказался в немецком плену. Ровно два дня пробыл я в роли пленного, а потом потопал к своим.
Корр. Как «потопал»? Бежали из плена?
Б.Г. Бежал — это громко сказано. Нет, я просто взял какое-то дырявое ведро и пошел будто за водой. Тут нет моей заслуги: просто немцы в те дни решили, что уже всё и охраняли пленных спустя рукава. Словом, прошел пешком чуть ли не всю Украину — Лубны, Полтава, Харьков. Никто на меня не обращал внимания. Может, от того, что мне было только 18 лет, а выглядел я гораздо моложе. Шел себе и шел, в стогах сена не прятался. Может, и пронесло от того, что шел открыто днем по большаку, ни на кого не обращая внимания. Вышел я к своим уже недалеко от Харькова. И тут мне повезло: меня не направили в проверочный лагерь, как окруженца, а попал в политуправление Юго-Западного фронта в 7-й отдел (отдел по работе среди войск и населения противника). Там работал мой товарищ по университету Николай Дятленко. Он быстро сообразил, что к чему, и я без лишней нервотрепки получил назначение во вновь сформированную 37-ю армию в такой же 7-й отдел. В 42-м году — Кавказ, в 44-м — Болгария, в 45-м в Германии получил звание капитана и до 47-го служил в Лейпциге окружным цензором по печати, кино и зрелищам.
Корр. Многие друзья Некрасова были моложе его?
Б.Г. На то было много причин. Он был человеком чутким и доброжелательным. Молодые очень тянулись к нему. Он, к примеру, очень дружил с совсем юным Леней Киселевым. Это был очень талантливый поэт, сын писателя Владимира Леонтьевича Киселева. Умер совсем мальчиком – на 21-м году.
Но часто Некрасов и страдал от своей открытости и доступности. С началом опалы в доме у него появилось много каких-то чужих людей. Они лебезили перед ним, соглашались буквально с каждым словом.
Корр. Но это не были молодые литераторы?
Б.Г. Какие там литераторы! Мускулистые мальчики с Владимировской, которые фиксировали каждое его слово и доносили о его контактах. Мы пытались ему это объяснить, но он ничего не желал слушать. Что вы! Это ведь молодое поколение! Он просто не мог поверить в чужую подлость — как это так — без доказательств заподозрить человека?! Для этого он был слишком светел душой и простодушен.
Корр. Как переносил он период гонения и травли?
Б.Г. Очень достойно. Он вообще был храбрым человеком и абсолютно никого не боялся. Конечно, это неприятно, когда тебя обливают грязью и в печати, и на собраниях Союза писателей. Но я помню тот день, когда его исключили из партии. Он приехал ко мне и сказал: «Фу-х! Исключили — гора с плеч».
Корр. А кто исключал?
Б.Г. Парторганизация Союза писателей Украины и райком партии, ни одной его книги в Союзе писателей Украины не представляли, да и печатался он в основном в Москве. Когда Корнейчук начал против него кампанию, постепенно пространство вокруг него пустело. Понимаете, Вика умер, и имя его сразу стало популярным. Объявилось огромное количество его друзей, а тогда многие от него отдалились, а то и просто отказались. Это не было демонстративно, резко. Нет, просто реже стали звонить, в разговоре старались обойти имя Виктора Некрасова. Как будто его просто не было. Я думаю, что просто боялись. Людей ведь вызывали в органы, связанных с Некрасовым.
Корр. Вас тоже вызывали?
Б.Г. Меня лично не трогали.
Корр. А других?
Б.Г. Да, если и вызывали, то кто бы об этом рассказывал? Знаю только, что вызывали Еву — эта наше общая подруга, её муж учился с Некрасовым на архитектурном факультете. Так вот, она под большим секретом рассказала мне, что её вызывали на Владимировскую и там слово в слово повторили её беседу с Некрасовым. Ева еще недоуменно возмущалась: мы же, говорит, разговаривали в садике, как эти гады смоги подслушать?
Корр. С органами понятно, а как Виктор Некрасов переносил всю эту разреженную обстановку, отдаление друзей?
Б.Г. Как? Да очень просто. Однажды я на этом проиграл ему бутылку. Идем мы с Викой по Крещатику, а там столбы с такими массивными тумбами. И вдруг Некрасов говорит: «Смотри, кто идет. Видишь? Сейчас он увидит нас и спрячется за столб. Хочешь поспорим на сто граммов?» И в это время человек, о котором шла речь, увидел нас и действительно спрятался за широкую тумбу. Я проспорил сто граммов, то есть мы зашли в ближайший гастроном, купили «пол-литру» и мирно её распили. А что у него действительно творилось на душе, это… На эту тему он не откровенничал… Когда же уехал за границу – «его уехали», – практически никто ему не писал. Но он не вставал в обиженную позу, никого не осудил, а когда умер Богорад, прислал телеграмму вдове, всего три слова: «Третьи сутки плачу». Добром была переполнена его душа, а зло или обиду он в себя не впускал. Они не приживались.
Корр. Сейчас Некрасова видят как диссидента. Что вы можете о нем сказать, как о диссиденте?
Б.Г. Могу сказать, что он был не бóльшим диссидентом, чем любой из нас. Для этого достаточно было быть умным и информированным человеком. Оболванивающая пропаганда никогда не мешала ему видеть настоящую жизнь. Он прекрасно знал цену нашим властям, но он их не любил пассивно, просто создавая свой мир из друзей и близких и оберегая его, а они активно его за это ненавидели и травили его. Ведь от писателя требовались клятвы и уверения в преданности партии, требовалась любовь. Другие убили себя или притворялись: клялись в любви. Некрасов никогда этого не делал и никогда не сделал бы. Для властей эта его независимость была просто-таки вызовом. Они не могли с ним расправиться так, как расправились с его другом Гелием Снегиревым. Некрасов был известным всему миру писателем. Единственно, чем они могли ему отомстить, — это выслать за границу, лишить его родных, друзей, Родины, которую он безоглядно любил. Но ни правозащитным движением, ни самиздатом он не занимался, не собирал и не передавал никаких сведений для тамиздата. Со стороны властей травля Некрасова не была защитой своей идеологии. Это была низкая месть нравственных уродов Некрасову за его моральное превосходство.
Корр. А сближение Некрасова с Иваном Дзюбой, поддержка его в национальном вопросе? Недавно в «Праве Украины» была опубликована статья Некрасова в поддержку Ивана Дзюбы, хранившаяся в архивах КГБ. Говорят, он даже называл себя оуновцем.
Б.Г. Статью об Иване Дзюбе я читал еще до её ареста КГБ. Вика её не скрывал. Его поступок был продиктован не столько четко сформировавшейся системой взглядов, сколько чисто человеческой солидарностью, восхищением смелостью, умом и благородством Ивана Дзюбы, не побоявшемся открыто заявить о своих взглядах. Отблеск личности Ивана Дзюбы отразился и на восприятии Некрасовым его взглядов, хотя я не думаю, что Дзюба был с Некрасовым настолько откровенен, чтобы обсуждать проблемы вооруженной борьбы ОУН. Да и сам Некрасов был по природе и по характеру интернационалистом. Я просто не представляю себе, чтобы он сказал о себе: «Я — оуновец». Но выступать за равноправие украинской мовы, поддерживать по-человечески опальных «националистов» — это совершенно естественный для Некрасова поступок. Хотя его политические симпатии были скорее на стороне белой гвардии. Позиция русского офицерства, русского дворянства — в них была близкая Некрасову по духу романтика. Впрочем, это сейчас бывшая оппозиция раскололась на непримиримые крайности, а в те времена перспектива одного лагеря их сближала. И действительно, чтобы выступать открыто против всеподавляющей власти, требовалось мужество, и это мужество Ивана Дзюбы по достоинству оценил и Виктор Некрасов.
Корр. То есть приоритет он отдавал не политическим идеям, а нравственности поступков.
Б.Г. Безусловно, что человечность была для него выше политики. Думаю, что и сейчас он оценивал политику и политиков, исходя прежде всего из нравственных критериев.
Фотография Виктора Некрасова,
подаренная Борису Гопнику
Виктор Некрасов на Таймс-сквер, Нью-Йорк, 1960
Сопроводительно письмо к фотографии
(на оборотной стороне)
Сопроводительное письмо
Содержание письма
Ах, Боря, Боря… Как мне стыдно, что я тебе подарил фотографию, снятую в Таймс-сквер — одном из самых порочных мест в мире… Как хотелось бы мне подарить тебе фото на фоне Кремлевской стены или хотя бы гостиницы «Россия». Что делать? Мне стыдно и больно… Прости, Боря… Учти только одно, — что глядя в небо Нью-Йорка (на этом фото), я все понимаю… Трущобы, дискриминация, безработица, поддержка агрессора!.. Больно… Особенно мне, коммунисту… Больно…
Виктор Платонович Некрасов среди друзей (Фото № 1).
Киев, возле корреспондентского пункта «Литературной газеты» на ул. Большой Подвальной (бывшей улице Ярославов Вал, Полупанова, Ворошилова и теперь снова Ярославов Вал), во дворе дома № 10, 9 мая 1966 г.
Виктор Платонович Некрасов среди друзей (Фото № 2).
Киев, возле корреспондентского пункта «Литературной газеты» на ул. Большой Подвальной (бывшей улице Ярославов Вал, Полупанова, Ворошилова и теперь снова Ярославов Вал), во дворе дома № 10, 9 мая 1966 г.
1) Виктор Некрасов
2) Маркс Коростышевский
3) Леонид Волынский
4) Григорий Кипнис
5) Борис Гопник
6) Лазарь Лазарев
7) Рафаил Нахманович
8) Владимир Киселев
9) Исаак Пятигорский
10) Яня Богорад
11) Мирон Зильберман
12) Ефим Либов
13) ?
14) ?
15) Михаил Пархомов
16) Антон Зелинский
17) Иона Деген
18) Александр Волынский
19) Дмитрий Поправко
(Идентификация изображенных на снимке друзей Виктора Платоновича Некрасова выполнена Виктором Кондыревым)