|
Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове
Кирилл Привалов
 Привалов Кирилл Борисович (род. 20 марта 1954, Москва) — журналист-международник, писатель, публицист.
В 1971 году поступил в МГПИИЯ имени Мориса Тореза, но в 1973 году перевёлся на вечернее отделение факультета журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова, которое окончил в 1977 году.
В 1975—1977 годы — корреспондент газеты «Дружба» УДН имени Патриса Лумумбы.
С 1977 года — член Союза журналистов России (Союз журналистов СССР).
В 1977—1979 годы — корреспондент газеты «Социалистическая индустрия».
В 1979—1984 годы — специальный корреспондент журнала «Советский Союз».
В 1984—1986 годы — собственный корреспондент «Комсомольской правды» во Франции.
В 1986—1993 годы — собственный корреспондент «Литературной газеты» во Франции и Италии.
В 1993—1998 годы — собственный корреспондент газеты «Российские вести» во Франции.
В 1998—2001 годы — представитель медиагруппы «Медиа-Мост» во Франции.
В 2001—2004 годы — собственный корреспондент во Франции журнала «Итоги» и газеты «Время новостей».
В 2004—2006 годы — политический обозреватель журнала «Итоги».
С 2005 года — обозреватель Радио России — Культура и Радио России (ВГТРК), ведущий авторских программ «Елисейские поля», «Французская эволюция», «На балу удачи», «Радиогурман» (последняя — совместно с известным журналистом и продюсером Леонидом Загальским).
В 2006 году — редактор отдела политики газеты «Известия».
В 2007 году — исполнительный продюсер Телерадиовещательной организации (ТРО) Союзного государства Беларуси и России.
В 2007—2014 годы — политический обозреватель журнала «Итоги».
Старший преподаватель кафедры зарубежной журналистики и литературы факультета журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова.
Был представителем медиагруппы «Медиа-Мост» во Франции во время разработки проекта НТВ-Интернейшнл-RTVi (первое российское телевещание за рубежом). Разрабатывал и представлял в Париже в 2009—2010 гг. проект создания 2RF — первого российско-французского радио во Франции.
Кавалер Ордена Искусств и литературы, «За заслуги». Золотое перо России (2009).
«Это вам говорю из Парижа я...»
Встречи с Виктором Некрасовым
С. 5
Что-то сбудется, что-то не сбудется...
Перемелется все, позабудется...
Но останется эта вот рыжая,
У заборной калитки трава!
... Если плещется где-то Нева,
Если к ней долетают слова —
Это вам говорю из Парижа я
То, что сам понимаю едва.
(Георгий ИВАНОВ)
Виктор Платонович Некрасов сидел на втором этаже кафе «Монпарнас» и пил пиво. Матовое, морщинистое лицо, усеянное крупной росой родинок. Отвислые седые усы. Он застыл на плетеном стуле в самом углу убранного зеркалами зала. За соседними столиками — никого.
Здесь он завсегдатай. Ему нравится, когда друзья зовут это кафе «некрасовским». Некрасов привычно расположился за холодным мраморным столиком. Свернут калачиком на соседнем стуле плащ. Пенится бокал с пивом... Но не покидает ощущение, что этот одинокий человек чужой здесь, что он лишь экзотический посетитель царства зеркал и официантов в смокингах.
— Никому мы здесь не нужны. Общего с французами ничего не имеем и не хотим иметь. Где бы русский человек ни жил, он все равно останется русским. Да, всегда жмется только к своим, — Некрасов смотрит на меня поверх очков, старых, еще киевских. — Хотите черных сухариков? Только что прислали. С детства люблю черные сухарики, особенно с маслом. Значит, не будете...
Некрасов снимает очки и кладет их рядом с выпущенной в Москве книгой А. Смелянского «Михаил Булгаков в художественном театре».
— Читали? Нет? А зря... Хорошо написано. И предисловие стоящее Олега Николаевича Ефремова. Он — талант настоящий. Легче ли стало работать в перестроенном здании МХАТа?.. Послушайте, правда, что издали книгу М. Чудаковой о Булгакове? Это теперь тема модная... А что же стало с булгаковским домиком в Киеве?
— Не знаю. К стыду своему, никогда в Киеве не был.
— А чего стыдиться! Не были — и бог с вами! Я сам, наверное, ничего там теперь не узнаю. Поломали весь старый город к чертовой матери... Или, как сейчас говорят, реконструировали. Так ведь?
Постарел Некрасов. Как-никак семьдеся пять! Ковбойка в клетку с широким воротом, морщинистая, тонкая шея, трогательные, сухие, маленькие ключицы, как у мальчишек и стариков. Джинсы. Зеленые спортивные туфли...
Для человека его возраста наряд необычен. Но Некрасов носит его легко и свободно, с мушкетерским изяществом...
— Знамя прямо держать трудно. Сам много лет держал, потом устал. Надоело... Эх, mon ami! — позывает он официанта — Еще пива! Как вы относитесь к этому напитку? — спрашивает Некрасов, щелкнув пергаментным ногтем по золотистому бокалу.
— Положительно!
— Mon ami! — повторяет Некрасов, делая знак официанту, — Ненавижу это парижское «garcon»... Странное для нас слово. Mon ami, друг мой, еще пару!
Пару бокалов сменяет другая, потом — третья, четвертая...
— Хорошо ведь сидим! В Москве поди сейчас днем с огнем не сыщешь? Все пивбары — «стекляшки-деревяшки» — позакрывали небось к чертовой матери?
— Да не в пиве суть, Виктор Платонович. Домой-то когда?
— Домой? Хоть завтра! На недельку-другую. Посмотреть, как народ живет, о чем в очередях за водкой толкует...
— У вас, извините, на эти очереди ни сил, ни терпения не хватит!
— Эх, сударь мой... Да я водку за тридевять земель привезу, лишь бы с мужиками пообщаться! Сколько таможня дозволяет? Бутылку, две?.. Грустно! А для ветеранов войны нет скидки?
Некрасов улыбается:
— Люблю, знаете ли Париж, Монпарнас. Сидишь на втором этаже, а за окном реклама мигает — «Тосибы» или еще какой-нибудь франко-японо-американской муры... Красиво! Весело... Газетки с собой нет? Жаль... Впрочем постойте! В магазине русской книги я тут кое-что прихватил...
Он пошарил в полиэтиленовом пакете с маркой американского издательства «Имка-пресс» и выловил какие-то листовки-объявления: «Русский студент с превосходными рекомендациями по сходной цене дает уроки русского языка. Обращаться «...» И вдруг на мраморный стол парижского кафе торжественно опускается... неправдоподобно русский вяленый лещ! Как он к Некрасову попал? Прежде чем лещ лег на призыв «русского студента», Некрасов постучал им об стол. Потом начал вдохновенно сдирать чешую:
— Изящно, рыбка под пиво?
Некрасов знает дело: ловко распотрошенный лещ замирает на призывах «русского студента» и в считанные секунды исчезает.
— А теперь только остается уничтожить улики, — заговорщически подмигивает Некрасов и свертывает остатки леща в чешуйчатую трубочку.
Он встает, чтобы вынести мусор в туалет. Поднимается тяжело, опираясь на стол руками. Когда же возвращается, я задаю ему вопрос. который раньше, до леща, никогда бы не решился задать:
— Виктор Платонович, как вам здесь работается?
Он упирается в меня темным, долгим, саркастическим взглядом и вдруг неожиданно легко, каким-то высоким голосом:
— Никак! Книги наши здесь никому не нужны... И на них не проживешь. Эх, гонорары-гонорары, берег левый, берег правый!
— Чем же вы тогда занимаетесь? На что живете?
— Клевещу помаленьку... На историческую родину... — Передо мной появляется прежний Некрасов. — раз в неделю по «Свободе», трудоустроен... Так ведь наши бюрократы говорят?
Он все повторяет «наши», «наше», когда речь идет о Советском Союзе. О России. Таганка? «Наш театр», «Новый мир»? «Наш журнал»...
— Удивительный процесс происходит сейчас у нас в России! Прихожу на днях в редакцию «Русской мысли»1, а навстречу мне Юрий Кублановский. «Представляешь, Вика! Получил письмо от одного «бича», давнишнего знакомого. Он пишет, что осел в Таллине и начал новую жизнь. Я, говорит, верю Горбачеву и не могу его не поддерживать. За таким человеком готов пойти куда угодно. Боюсь только этих бюрократов, не любят они Горбачева. Надо тщательнее его охранять. Написал, говорит, письмо самому Горбачеву, чтобы принял его в свою личную охрану!.. И это «бич», бродяга и пропойца, Вика! Что творится в России!» Что? Жизнь! Лучше поздно, чем никогда. Дай бог Горбачеву здоровья! Удивительно, откуда он такой взялся? Жалко, что с водкой воюет. Несолидно, да и пустое все это...
_________________________
1 «Русская мысль» — издающаяся в Париже эмигрантская газета, выступающая с воинствующе антисоветских позиций.
— Виктор Платонович, а вам не предлагали подписаться под заявлением «Интернационала сопротивления»2? Помните, оно было напечатано сначала в «Фигаро», потом в «Русской мысли», в американских изданиях. В нем от Горбачева требовали доказательств искренности и т.д. и т.п.
— Знаю, от кого это идет — от Максимова, Буковского, Плюща... Я в эти игры не играю. Вика Некрасов всегда был сам по себе. Всегда! Я и им говорил, и вам скажу. Проще чохом, огульно осуждать все, за что бы ни брались в СССР. Труднее другое — поддерживать здесь, на Западе. добрые начинания Москвы. Мне нравится, как взялся за дело Горбачев. Я — за то, что происходит в Союзе. И если это называется «перестройкой», я — за перестройку.
— А как вы восприняли переезд из Горького в Москву академика Сахарова?
— Ах, милый мой, со сколькими «переездами» вы уже безнадежно опоздали! Андрей Дмитриевич — честнейший человек. То, что с ним раньше делали, — это моя боль. Но гораздо больнее другое — судьба генерала Григоренко. Вам говорит о чем-нибудь это имя?
— Да, немного.
— Нельзя сейчас говорить о войне и не называть генерала Григоренко. Помните «Полководца» Карпова? Григоренко — такой же рядовой герой войны, как и генерал Петров. Только он умер вдали от дома. на чужбине, в США. Его вынудили покинуть Родину, за нестандартный образ мысли и независимость припечатали как «предателя». Но люди не хотели, не могли поверить в то, что он враг. И в Америку однополчане писали генералу письма. Он обычно не отвечал: боялся осложнять людям жизнь... Петр Григоренко воспринял изгнание как рок, удар судьбы, но всегда верил, что его имя вернется к народу, армии. Помню, незадолго до смерти генерала встретились мы с ним под Новый год. Григоренко был уже очень болен, врачи запретили ему спиртное, за соблюдением этого «поста» следила жена генерала. А мы тайком хлопнули коньячку «За Новый год! За Родину!»
Некрасов прикуривает сигарету от сигареты. Горка окурков растет в пепельнице прямо на глазах.
Как там в родных пенатах бабушка Одоевцева? Хорошо, что она вернулась в Петроград. «Чтоб ей так жить» — как говорят в Одессе. Но надо думать и о людях живой, нынешней нашей культуры. О Бродском, Коржавине, Шемякине, Рабине...
— Прошел слух, что Бродского считают одним из претендентов на Нобелевскую премию.
— Был шлюх... Ха-ха!.. Не люблю этих слухов. Впрочем, Иосиф Бродский — поэт не по номенклатурной иерархии, а от бога. Как, скажем, Булат Окуджава. Кстати, вы читали последний рассказ Окуджавы? Мне перепечатали его на ротапринте из какого-то московского журнала, западный самиздат, если хотите... Так вот: Окуджава рассказал о возвращении своей матери из лагеря в Тбилиси. Сын решил сделать матери подарок и повел ее в кино, на модный фильм с Марикой Рокк, а мать ушла из переполненного зала в разгар сеанса. «Девушка моей мечты»... Какой непересказываемый, по-настоящему булатовский рассказ!..
... Мы спускались на ночной омытый дождем бульвар Монпарнас, когда из кафе терпеливые официанты выживали последних посетителей. Некрасов оказался без шапки, в коричневом видавшем виде плащике... Прощаясь, старый писатель наклонился ко мне с верхней ступеньки лестницы и посмотрел в глаза:
— Я верю вам и прошу о помощи. Надо одному молодому человеку из бывших москвичей вернуться домой. Ни он, ни я не знаем, с чего начать. А парень твердо решил ехать домой. Дома будет лучше, правда?
_________________________
2 «Интернационал сопротивления» — созданная в Париже в начале восьмидесятых годов эмигрантская организация, состоящая из бывших граждан социалистических стран и финансируемая из американских источников.
* * *
Воблу, кулек с черными сухарями я упаковал отдельно для Некрасова. Убрал все в специальный чемодан с подарками, который как правило, берет каждый, кто отправляется из Москвы в Париж. Вместе с некрасовскими сухариками вез я для парижских друзей и знакомых набор московских сувениров: черный хлеб, конфеты «Мишка косолапый», селедку...
Едва приехал в сентябрьский, не успевший проснуться от летней, отпускной спячки Париж, раздался телефонный звонок:
— Т-т-ты слышал! В-в-виктор Платонович умер...
Это был тот самый «молодой человек из бывших москвичей», за возвращение которого ратовал Некрасов при нашем прощании в кафе «Монпарнас». Он заикался больше обычного, и я услышал в его прерывистой речи точки и тире «С-О-С!»
— Когда это случилось ?
— Три дня назад... Легкие. Рак...
Три дня назад — третье сентября — я как раз пересекал Берлин. Глядя на колючую проволоку у Берлинской стены вспомнил некрасовскую книгу «По ту сторону стены», изданную, кажется, в Англии. Одну из сделанных им за рубежом книг, где он в радужных тонах описывал свою жизнь на Западе. Стоит только захотеть, писал Некрасов, и мы садимся с приятелем в машину и едем на Женевское озеро, в Кёльн или Гёттинген. Попьем там кофе, пройдемся по музеям и... обратно в Париж. Проблем никаких!
Искренен ли был Некрасов? Верил ли на самом деле в эту свою «беспроблемную» жизнь? По-моему, вряд ли. Рассказывают, что после того, как Некрасов подарил «По ту сторону стены» одной из русских дам, которые работают в расположенном в Латинском квартале магазине советской книги «Глоб», ему вернули книгу, немотря на сердечную дарственную надпись. Женщине, давным-давно живущей в Париже, но так и не сумевшей отдать полностью свое сердце чужой земле, не понравились пассажи писателя, в которых он с едким, даже злобным сарказмом проходился по житью-бытью советских людей.
— Э-э-э! Зря вы это, — удивился в ответ Некрасов. И улыбнулся своей многозначительной, невеселой улыбкой: — Жить-то надо! Даже если вы и по ту сторону стены.
А по какую сторону был он? Его книги, написанные не в Киеве или в Москве, а под Парижем? Передо мною лежит «Маленькая печальная повесть» — одна из последних книг Некрасова, изданная в Англии. История друзей детства — трех актеров, трех ленинградев. трех мушкетеров. Двое из них выехали всеми правдами и неправдами за рубеж. Один остался жить и творить дома. Распалась дружба, проверенная годами, но разбитая границами, таможнями и визовыми режимами. Казалось бы, finita la commedia, каждый умирает в одиночку. Но случается чудо! Когда-то неразлучные друзья встречаются вновь. На этот раз в Париже. Один прилетел из США с балетными гастролями. Другой привез из Москвы свой фильм на кинофестиваль. Третий, пробавляющийся случайными заработками, просто обосновался во Франции, женился на француженке. Они встретились, чтобы затеять чисто русский разговор обо всем на свете — о кино и театре, философии и искусстве, доме и «загранице»... Беспорядочный, долгий разговор, от которого чище на душе и легче на сердце. Встретились, чтобы через несколько часов расстаться. Навсегда? Или чтобы вновь найти друг друга через много лет вдали от дома, на перекрестке чужих дорог?
Грустная и несколько сумбурная сказка, «Маленькая печальная повесть». Вся жизнь Некрасова — это повесть. Только не маленькая, но от этого еще более печальная...
Я не готов к этой разлуке и, пытаясь найти силы для нее, провел всю первую половину дня в Доме русской книги на рю д'Эперон — улицы Шпоры в Латинском квартале. Листал книги Некрасова, советские и изданные на Западе. Последних было больше, старые советские давным-давно раскупили. Даже «В окопах Сталинграда», экземпляр которой я разыскал на стеллажах, была издана не то в Америке, не то в ФРГ... Потом заглянул в соседний «Глоб» на улице Бюси. Поболтался и там.
— Слушайте, хватит вам без дела маяться! — сказала мне Ольга Михайловна Солед, ангел-хранитель, старейший работник «Глоб», — Лучше отвезите меня к Некрасову.
Так мы и появились, взявшись, чтобы подбодрить друг друга, под руку, в соборе Александра Невского на улице Дарю. С большой, безумно алой гвоздикой. Потом по одному из западных радиоголосов, вещающих на русском языке, нас назовут «делегацией советского посольства».
В храме было душно и влажно.
Разные люди собрались проводить Виктора Платоновича Некрасова в последний путь. Рядом с седоголовыми детьми «героев» первой русской эмиграции — белогвардейской — застыли в джинсах потомки израильской волны «выезжанцев» так и не доехавших до «земли обетованной». Были тут и люди, случайно занесенные во Францию: депортированные гитлеровцами на трудработы и оставшиеся потом на Западе, вышедшие замуж за французов и женившиеся на француженках... Большинство знакомы друг с другом. Нашел знакомые лица и я.
Положив на грудь седую бороду, напряженно, будто на карауле, застыл Андрей Синявский, Усталый, тихий. Казалось, что странные, словно остановившиеся глаза Синявского видят не только, что творится в церкви, но и за пределами ее, далеко-далеко... А может, наоборот, он ничего не замечал вокруг в эти минуты? Просто ушел в прошлое?
В отдалении от негустой толпы — человек тридцать, от силы сорок — стоял Владимир Максимов. Я не сразу узнал его по сравнению с фотографиями, публикуемыми в эмигрантской печати. Выходит снимки сделаны много лет назад, может, еще в Москве... Да, постарел Максимов. Седой, как лунь, он неотрывно глядел на стоящий на паперти гроб, увенчанный тяжелым крестом, наглухо запаянный.
Виктор Некрасов лежал в закрытом металлическом гробу.
Впрочем, для такого погребения имелись свои причины. Слишком долго решался вопрос с похоронами Некрасова. И не только потому, что на траурную церемонию не было денег. Дело в том, что для захоронения Виктора Платоновича на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем не было места. Не подумал вовремя Некрасов об эмигрантском будущем, загодя не купил куска земли, как делают бывшие дроздовцы, алексеевцы, марковцы, чьи приобретенные еще во времена генерала де Голля надгробные плиты десятилетиями ждут траурных русско-французских надписей. Местный муниципалитет запретил расширять территорию кладбища; каждый метр — на вес золота. Оставался лишь один выход — хоронить в старых могилах. — «Что творится, господи, — сетовал, мелко крестясь, отец Силуан, он же на французский манер «папаша Сильвен», кладбищенский священник из эмигрантов первого поколения. — В девяти без малого тысячах могил захоронены почти 30 тысяч! В том слое лежат, господи помилуй...» После недельных торгов удалось наконец приобрести место для Некрасова. В чужой могиле. Как не так давно было с Галичем, Лифарем, Тарковским.
... Запел хор, и появились священнослужители. Поп, старенький и уставший, запричитал монотонным дискантом. От этого сделалось еще тяжелее на душе.
— К тебе, господи, возношу душу мою, — возглашал батюшка.
У меня за спиной одна парижская дама рассказала другой последние новости. «Слыхала, какой кошмар случился с «Петроградом»? С антикварной лавкой, что напротив храма! Какие-то арабы взломали ночью замки, залезли и вынесли все подчистую!» — «А почему ты думаешь, что арабы?» — «Кто же еще на такое способен? Говорю тебе, вынесли все до последнего гвоздика»...
Отпевание закончилось. Настала пора прощания.
Ложатся на гроб цветы — осенние, но не по-российски грустные, а по-парижски яркие. Вслед за другими людьми, объединенными общей скорбью, я целую холодный крест, жму руки родственникам, сыну, невестке, жене. Иссохшая, почерневшая Галина Викторовна больна, и, чувствуется, серьезно.
— Живу холостяком. Определил жену в больницу. К Володьке, врачу из наших. Вы о нем, наверное, слышали. Его в Париже каждая русская собака знает, — говорил Некрасов, попыхивая коротенькой сигареткой, во время нашей случайной встречи в какой-то парижской гостинице.
Прежде чем гроб поставили на катафалк, у ступеней храма прошла короткая гражданская панихида. Слово берет Владимир Максимов. Достает бумажку с текстом и выдерживает паузу. Когда все вокруг затихают, начинает читать, щурясь от яркого солнца.
Сколько кривотолков вызвало потом у жителей «некрасовского» Парижа это выступление! Ведь, как рассказывают, в свое время Максимов выгнал Некрасова из «Континента». Говорят, что предлогом послужила борьба с «зеленым змием». «Нечего пить с кем попало!» — заявил Максимов. Но дело в другом: Некрасов не мог не встречаться с советскими писателями, приезжающими в Париж, он не мог жить лишь по ту сторону стены, и ему этого не простили.
Все же именно Максимов выступал на улице Дарю. Он взял на работу приемного сына Некрасова. Парня уволили с завода «Рено», где он работал, кажется, художником. Максимов же приютил безработного у себя в «Континенте». Неужели такова цена права на прощальное слово?
Голос Максимова глух и негромок. И тем не менее все услышали фразу, которую Максимов произнес в ряду других: «Виктор Платонович Некрасов никогда не был убежденным антисоветчиком».
Все. Грустный спектакль завершен. Максимов аккуратно свертывает бумажку и кладет в карман.
Гроб с Некрасовым поднимают крепкие руки парней из русской похоронной конторы и ставят в похоронную машину. В последнюю свою поездку по Парижу отправился Виктор Платонович. У меня же перед глазами проносится тонкогубая улыбка Некрасова. «Мы, месье, на вуатюрах кататься не привыкли. Мы больше на метрополитене имени Кагановича!» — так ответил Некрасов на мое предложение подвести его до дома тогда, когда мы прощались на Монпарнасе. Он поехал к себе домой — в парижский пригород Ванв — на метро...
Но в Сен-Женевьев-де-Буа метро не ходит. Только электричкой или по скоростной автостраде можно добраться до этого дачного местечка, где в двадцатых годах с легкой руки княгини Мещерской обосновались под Парижем русские. Построили церковь, создали два пансиона для инвалидов и престарелых (они так и называются — «Русский дом»), разбили кладбище, куда даже из-за Атлантики потянулись соотечественники на вечный покой.
Я приехал на русское кладбище в ноябре. Желтые, красные листья усеивали присыпанные битым кирпичом дорожки. Звонко, созывая на службу редкую паству, колокол церкви, где служит отец Петр — батюшка-англичанин.
Был День для святых. Я купил у торговки, раположившейся на ящиках из-под апельсинов прямо у кладбищенских ворот, горшочек незабудок и пошел искать могилу Некрасова. Хотя ориентир мне дали четкий — рядом похоронена Ольга Преображенская, известная русская балерина — могилу я нашел не без труда. На серой, выщербленной солнцем, дождями и ветром плите выцветшими буквами было выведено: «Рома Клячкина». И тут же похожей, пока не стершейся вязью — «Виктор Платонович Некрасов».
ПАРИЖ — МОСКВА
- Вячеслав Кондратьев «Не хватило чуткости...»
- «Радио Свобода», передача «Писатели у микрофона» — «Памяти Виктора Некрасова». Ведущий Александр Воронин беседует о Викторе Некрасове с Владимиром Войновичем и по телефону с Львом Копелевым. Анатолий Шагинян читает стихотворение Владимира Корнилова «Памяти Виктора Некрасова». 10.09.1988.
|
|