Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове

Павел Рафес

Рафес Павел Михайлович (1903—1991) — доктор биологических наук, в профессиональных кругах известный лесной энтомолог.

Ему принадлежат три объемных монографии в области геобиоценоза и более двухсот научных работ по теоретической и прикладной энтомологии.

Воевал.
Награжден боевыми орденами.
Свой военный путь от Дона до Берлина описал в «Дневнике переводчика дивизионной разведки».

Его хобби — художественная фотография (портрет, жанр, пейзаж) — в итоге стало второй профессией.

Фотографии П. М. Рафеса неоднократно выставлялись на московских и международных выставках, портреты известных поэтов публиковались.

Некрасов в Париже

«В самых адских котлах побывал...». Сборник повестей и рассказов, воспоминаний и писем. — М. : Молодая гвардия, 1991, 446 c., с. 419—422

Так случилось, что первый раз я приехал в Париж вскоре после знакомства с Виктором Некрасовым и невольно сопоставлял свои впечатления с его очерком «Месяц во Франции». Париж действительно ослепителен и при этом прост, весел и непосредствен.
И вот я вновь провожу здесь свой отпуск. Днем гуляю: Сена, платаны с еще мелкой весенней листвой, толпы туристов, музеи... Спать ложусь пораньше, чтобы сколько смогу почитать. Скажете — глупо парижское время тратить на чтение? А «Архипелаг ГУЛАГ» вы прочитаете дома? Я читал его с пропусками. Всего не успеешь (не один том), да и уж очень жутки описания унизительных и мучительных обысков, допросов... Поэтому, когда дали мне номер «Континента» со статьей Некрасова, я сразу переключился на нее.
Вначале — рассказ про двухдневный обыск, который ничего криминального не выявил. Потом вызвали в ГБ и предложили выступить с печатным осуждением Солженицына. Некрасов отказался. Грозили недопущением в печать его произведений. Не сдался. Тогда спросили, не пожелает ли он пару лет прожить за рубежом и подумать. Согласился. Вторая половина статьи посвящена прощанию с Киевом. Элегическое описание любимых улиц, домов, уголков. Признание в любви Киеву, Москве, Ленинграду.
Родные, у которых я жил, покинули Россию во время войны 1914—1917 годов и давно опарижанились. Обычно по-русски не говорят, но сохранили живой интерес ко всему, что происходит в нашем Союзе. Как с Лысенко? Почему я в Париже покупаю изданный в Москве сборник Булгакова? В Москве нельзя достать? Почему?
Однажды показали по телевизору интервью Солженицына. На вопрос о настроениях советской эмиграции он сказал, что она очень разнолика. Наиболее крайнюю позицию занимает он сам, полагая, что России свойственна православная монархия; советский уклад ей чужд. На другом краю — люди, в чем-либо повздорившие с советской властью, но при взаимных компромиссах способные помириться.
— Куда отнести Некрасова? Что ты знаешь о нем?
Я пересказал статью в «Континенте» и пояснил, что наше начальство считает его произведения не всегда правильными. Близок к «Новому миру», то есть к таким, как сам Твардовский, Ахматова, Эренбург, Булгаков. В «Новом мире» печатался и Солженицын.
— А за что требовали осудить Солженицына?
— По рукам ходили «В круге первом», «Раковый корпус», которые в «Новом мире» публиковать было запрещено. А напечатанный «Один день Ивана Денисовича» был раскрытием страшных порядков в лагерях. Не надо, мол, было разглашать эти дела; пусть бы забылись. Сталинская жестокость была раскрыта на XX съезде партии, но зачем же эти дела расписывать? С этим согласиться Некрасов не мог. В очерке «Месяц во Франции» (1960-е годы) он между прочим пишет, что ему пришлось выступать перед русскими эмигрантами; у нас их зовут невозвращенцами. Им Некрасов рассказывал о теперешнем Сталинграде, Киеве, Москве, то есть об изменениях у нас к лучшему, упомянул при этом о Солженицыне. Мог ли он теперь выступить с его осуждением?
— Вам будет интересно, что Некрасов провел раннее детство в Париже, так как его мать работала здесь в госпитале. По-настоящему же он знакомился с Францией только в описанный месяц. Тогда он влюбился в Париж и увез нарисованный Пельтье план Парижа «с птичьего полета». Повесил план над своим диваном и каждое утро начинал мысленной прогулкой по любимым местам.
— Теперь он их посещает наяву.
— Некрасов в Париже?
Это ошарашило меня. Мы можем встретиться?
...В 1966 году мне повезло познакомиться с ним в одной литературной компании. Шли интереснейшие разговоры о делах вокруг «Нового мира», о Твардовском. Но главное для меня было, что я мог не только слушать Некрасова, но и фотографировать его. Вот тогда и ожили для меня его строки.
Мне дали его телефон. Навестить? Но ведь я — советский гражданин, в Париже — по приглашению... Не дойдет ли моя выходка как-нибудь до наших властей? Что тогда? Была не была!
~ Виктор Платонович? Вряд ли Вам что-либо скажет моя фамилия. Мы виделись лишь однажды. Припомните, пожалуйста, в Комарове под Ленинградом компанию литераторов: Кардин, Нинов, Карп и с ними еще несколько человек...
— А Вы снимали меня и потом прислали фотографии. Я узнал Вас по голосу, но как зовут Вас?.
— Павел Михайлович. А можно мне с Вами встретиться?
— Завтра в два Вас устраивает? Пишите адрес.
Мне открыла дверь женщина.
— К Виктору Платонычу? Пожалуйста, пройдите к нему в комнату и чуть-чуть подождите. Он звонил о Вашем приходе.
Первое, что я увидел, — план Парижа над диваном. Парадоксально: план Парижа в парижской квартире роднит ее с киевской!
— Я заставил. Вас ждать, простите...
Он, но с сединой. И не только на висках. Мешки под глазами. И что-то еще незнакомое...
— О чем, будем говорить?
— Я Вашу статью в «Континенте» читал, так что о прощании с Киевом знаю. Как Вы сейчас?
— Швейцарию бросил, жил сколько-то под Парижем, теперь — вот здесь. Обвыкаю в «Континенте», читаю письма, статьи, хорошие стихи прислал Коржавин... Он — в Штатах, знаете? А о чем мы тогда говорили в Комарове?
— О разном, о новомировских делах. Вы тогда по-смеивались, что хорошие стихи Твардовский не очень-то жалует. Что прозаикам легче.
— У нас была Ася Берзер... Для «Нового мира» тогда уж пошли тяжелые времена. Если бы не мужество Твардовского...
В какой-то момент он заметил, что мои руки, тянутся к висевшему на шее аппарату.
— Хотите, снимать, как тогда? Ну что ж... Он продолжал, говорить. Я старался снимать, не делая резких, движений.
— Когда Вы возвращаетесь?
— Я-то возвращаюсь, мелькнуло у меня, а он?
— Мне в Париже неделя осталась.
— Значит, больше не повидаемся... Что же еще сказать Вам?
Он- немного подумал и, видимо, решился.
— И «Континент» переживает трудные дни... Знаете, он ведь не такой уж антисоветский, как другие диссидентские журналы, Так вот, многих Максимов, как главный редактор не устраивает. Словом, уговорили меня стать его замом...
Мы оба задумались. Значит, кого-то Максимов устраивает? А как сложатся отношения Некрасова с ними и с Максимовым?
—У меня ведь еще особая сложность. У меня еще пока советский паспорт... Думаю пойти в посольство и сдать, а Синявский, например, не советует: «Вдруг захочешь вернуться?» Но как совместить советский паспорт с редактированием «Континента»?
Я понял: с паспортом Некрасов еще юридически наш. Быть «ненашим» ему претит, но этика...
— Скажу Вам все. Вскоре после выезда я побывал в Штатах с выступлениями. В посольстве сказал, что еду, возражений не было. Выступая, рассказывал то, что Вы читали в «Континенте». Конечно, выглядел диссидентом. Вернувшись во Францию, поставил в известность. Сначала я был в «Континенте» случайным автором, а теперь...
Два часа разговора он сидел, почти не меняя позы, и курил, не переставая. Тут встал, прошелся и остановился перед шкафом.
— Хотите почитать, как Лидия Чуковская написала об Ахматовой? Возьмите. Не отнимут на границе?
Я с жадностью проглядел несколько страниц... Отнимут непременно. Боюсь рисковать.
Стоя у шкафа, он вдруг как-то посветлел лицом.
— Вот как семья приехала, мне легче стало. Можно жить и в Париже...
Теперь я понял: грусть все время была на его лице. Застыла и не исчезала до этих слов.
Трудно вспомнить, о чем мы говорили еще. Прощались как-то неловко. Фотографии я обещал прислать. Если сумею. Как?
Выйдя из подъезда, огляделся. Малолюдная улица. Ничем не замечательный парижский дом...