Швейцария
C 1912 до конца лета 1913 года Виктор Некрасов жил вместе с матерью, бабушкой и братом Колей в Лозанне.
После отъезда в эмиграцию, в Швейцарии был в сентябре 1974 г., октябре 1974 г., ноябре 1975 г., апреле 1976 г., декабре 1976 г., январе 1978 г., сентябре 1979 г., январе 1980 г., августе 1980 г., январе 1981 г., октябре 1981 г., июле 1982 г., декабре 1982 г., марте 1983 и октябре 1985 г.
Отрывки из книги Виктора Кондырева
«Всё на свете, кроме шила и гвоздя.
Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове.
Киев — Париж. 1972—87 гг.». — М. : Астрель, АСТ, 2011,
с. 266—272, 282—289, 294—295
Майя, Мария, Машка
В Цюрихе прилетевших из Киева Некрасовых поджидала Мария Синявская, которая в начале их знакомства звалась Майей.
В знак добрых чувств вручила симпатичный презент — карманный атлас Парижа. С душевным автографом мужа, знаменитого диссидента: «Дорогому Виктору Платоновичу Некрасову — с приездом в наш Вольный Город. Андрей Синявский. 12.9.1974».
Ироничная, чрезвычайно разговорчивая и чудовищно энергичная Майя очень понравилась Некрасову. В мгновение ока ему были рассказаны не только все парижские, но и планетарные эмигрантские новости, слухи и побасенки. Патетически продекламирована масса наставлений и жизненных правил. Объявлено её личное участие в хлопотах о визе во Францию.
Обуянный симпатией к этой привлекательной особе, Вика с места в карьер решил называть её Машкой, что означало признание своей. Она обрадовалась. Машка, сказала, подходит. Но в литературном мире, заметила полушутливо, она известна как Мария Розанова.
Подарок Андрея Синявского Виктору Некрасову с дарственной надписью, 12. IX. 1974
И выждав немного для приличия, заговорила о Солженицыне, посвятив опешившего слегка Вику в бесхитростную, но важную интригу. По-свойски открыв глаза приехавшему из заштатного Киева, сообщила, что автор «Архипелага Гулага» на самом деле патентованный мракобес, циничный эгоист и дикий склочник. И знаться с ним здесь как-то неприлично, горячилась она, даже противоестественно! Людям тонким и интеллигентным это не к лицу! На Западе все уважаемые граждане, левого, естественно, толка сразу раскусили реакционера и открестились от него!
Было ясно, что по какой-то глухой и скрытой причине жизненное благополучие Майи прямо связано с тем, как скоро все эмигранты возненавидят Солженицына.
Виктор Платонович подивился такому обороту. Для него Александр Исаевич бесспорно входил в когорту богоподобных наряду с Хемингуэем, Булгаковым и Твардовским. Майе было твёрдо обещано, что во Франции Некрасовы остановятся у них, в пустынном трёхэтажном доме в городке Фонтене-о-Роз под Парижем. Майя уехала, очень кстати забрав с собой самые тяжёлые чемоданы и Джульку, чем сильно облегчила жизнь...
А наши тем временем навестили в Лозанне дядю Колю, совершившего благое деяние с вызовом в Швейцарию. Известнейшего геолога, награжденного за свои труды орденом Почетного легиона. Старику было крепко за восемьдесят, он одиноко доживал век в небольшой квартире, уставленной книгами.
Из письма ко мне от 16.9.1974
«… дядя Коля. Прелесть! Очаровательнейший из всех мудаков, которых я встречал в жизни. Маленький, сухонький, абсолютно неутомимый… с внешностью Эйнштейна и бровями невиданной густоты, но не скрывающими милых, добрых глаз… С деньгами у него таки-да туговато… Прижимист. Но не скуп. Вернее (увы) — не жаден. Насколько я понял, всякие его заказчики обводят его вокруг пальца. А он не из торгующихся…»
В общем, туманные, ласкающие слухи о дядюшкином богатстве оказались всецело дутыми. Что нас огорчило, наверное, больше, чем Некрасова.
Виктор Некрасов, первый день на Западе,
Цюрих (Швейцария), 13 сентября 1974 г.
Николай Ульянов (дядя ВПН), Виктор Некрасов, Лозанна, 1974
Николай Ульянов (дядя ВПН), Дина Верни, Галина и Виктор Некрасовы, Лозанна, сентябрь 1974
Виктор Некрасов и бывшая киевлянка Жанна Павлович, Лозанна, сентябрь 1974
 |
 |
Обложка книги Владимира Варшавского
«Ожидание», Париж : Имка-пресс, 1972 |
Титульный лист
|
Дарственная надпись Владимира Варшавского
для Виктора Некрасова, Женева, 31 октября 1974
Просторнейший дом Синявских в Фонтенэ-о-Роз напомнил Некрасову достопамятную московскую квартиру Лунгиных.
Трехэтажная коммуналка, обрадованно заключил ВП.
Сразу бросился писать мне письмо.
«Очень хорошие наши хозяева. И жутко разные. Она — утомительно деятельная, он — тихий, спокойный, не суетливый и удивительно располагающий. В доме полный бардак».
Комнат не счесть. Столько же коридоров и переходов. Лестниц еще больше. Пропасть тупичков и укромных местечек. На каждом шагу ванны и туалеты, в том числе и действующие. Мебель самая необходимая, в большинстве своем непокупная. Уборка дома делается лишь при крайней необходимости. Гора немытой посуды в кухонной раковине, в передней – прорва распарованной обуви, везде кипы бумаг.
Куда ни глянь — иконы шестнадцатого века. Громадные древнерусские фолианты и инкунабулы аккуратно лежат на полках.
В фотоальбоме 1974 года — надписи под фотографиями: «Первое убежище — Синявские...» «Приветливая, доброжелательная хозяйка!» И тут же коллажик — на открытке с билибинской Бабой-Ягой в деревянной ступе вместо головы старухи приклеено лицо Марьи...
Некрасов предложил было накормить золотых рыбок в маленьком, размером в лоханку, бассейне перед домом, но получил взбучку — эти деликатные твари могли умереть от излишка корма. Собакам же смерть от переедания не грозила. Все начиналось вот с таких мельчайших песчинок...
«Пишу письма и читаю Набокова!» – сообщал нам Некрасов.
Повидались они с Владимиром Набоковым в Женеве, когда после долгих переговоров Некрасов был допущен к знаменитости. До этого капризуля Набоков не принял опоздавшего на встречу Солженицына.
— У меня время рассчитано до мелочей! — заявил знаменитый писатель, хотя делать ему, откровенно говоря, было абсолютно нечего.
Разговор с Некрасовым занял минут десять, считая паузы со вздохами и причмокиваниями. О чём говорили, Вика начисто забыл. В дальнейшем при случае и как бы невзначай ронял: да-да, мы с Набоковым встречались. Для нас не было секретом, что о существовании писателя Набокова он узнал лишь незадолго до отъезда из Союза. А прочитав его, испытал более чем легкое разочарование.
Из письма ко мне от 14.6.74 г.
«...Совсем отупев, возвращаюсь домой и, умяв творог со сметаной, предаюсь лёгкой дрёме. Очнувшись, начинаю борьбу с набоковским “Даром”. Все в восторге, а я мучительно продираюсь сквозь дебри литературное кокетства. Сам себя назвал “Искателем словесных приключений”. Холодный, как собачий нос, изысканный сноб, истекающий ностальгией по вещам и блистательно описанной прочей фуйни. Действия никакого. Лишь на 200 (!) странице намечается роман. У*бёт ли, сомневаюсь...»
Первые серьёзные стычки с Синявской произошли через несколько недель.
Амикошонские покрикивания и командирский норов Машки, на правах желающей добра опекунши, нисколько не злоупотреблявшей волшебным и просто добрым словом, поддерживали в доме постоянную боязнь быть обтявканным и затюканным кстати и некстати.
Удручённая бедламом на кухне, мама попыталась было разобраться с немытой посудой. В том смысле, что после еды тарелки хорошо бы вымыть. Оскорбительный намёк! Мария гаркнула: не лезь, куда не просят, нужная посуда моется лишь перед самой едой. Мама пришибленно сжалась, уселась «на краешке стула», со слезами на глазах.
– Ты, Машка, парижский вариант Салтычихи! — не выдержал ВП.
Обмен колкостями мгновенно перерос в добротную кухонную склоку, с вопежом и грохотом кастрюль, но вскоре воцарилась видимое замирение.
С самого начала дело осложнялось тем, что в Париже мама была прикована к дому из-за слабого зрения и безъязычия. Не в пример Швейцарии, где ею занимались предупредительные и деликатные люди.
Гостеприимная и тонкая хозяйка на званых домашних вечерах и литературных посиделках, Мария Синявская в повседневной жизни была беспардонна и своенравна. Окружающие маялись от опеки и поучений, но вынуждены были приспосабливаться. Мама робко помогала по дому, но у неё всё валилось из рук, всё выходило не так, и она страшно стеснялась своей беспомощности. И никак не могла угодить строгой хозяйке. Всё чаще и чаще Виктор Платонович должен был встревать в ссору и приструнивать Марию. Это помогало, но лишь до следующей стычки.
Как бы извиняясь, Некрасов писал мне:
«Увы, приспосабливаться мать не умеет. К тому же две женщины в одном доме — не лучший из вариантов. А наша милая Майя любит и поучать, и поменторствовать, и покомандовать, чего ни мать, ни особенно я не любим. Были и вспышки, и обиды, и повышение голосов (не материнского, конечно, — с чужими у неё не получается)».
Но зато получалось на славу со своими. Нервы сдавали у обоих, переругивались уже не скрываясь, выход был один – съезжать как можно быстрее!
Но быстрее пока не получалось, подходящую квартиру так сразу не найдёшь...
Виктор Платонович не раз говорил мне, что на остывание его приязни к Синявским очень повлияло безжалостное и хамское отношение Машки к маме.
Которая, разумеется, была до обидного беспомощна перед языкатостью Марии, и близко не могла с ней соперничать в пренебрежительной язвительности и ловкости реплик. А та сатанела от безответности Галки и клевала её, мстительно радуясь, неизвестно почему. А может, сумятица и неурядицы в другой семье ей были просто по душе.
Некрасов, слегка озверевший от сволочного нрава Машки, принял сторону мамы... А пока суд да дело, ВП обустроил в своей комнате рабочий закуточек – развесил фотографии, пару картинок, мама пришпилила над его раскладушкой рисунок Вадика. Вроде всё становится на свои места, но где покой, где диван, хочется, стонет в письмах Некрасов, подремать как часовой на посту! К тому же Синявские беззаветно пашут на общественно-литературной ниве, не давая покоя и своему гостю.
Бесконечные визиты, рандеву, чашки чая с печеньем. Нужные люди, важные персоны, крупные персонажи, избалованные модные журналисты... ВП похныкивает в письме: «Меня Майя — ох и деловита! — одолевает тоже всякими делами. То с тем встретиться, то с теми. Нужно! И таки да, нужно. А где же полежать? И когда?».
Иной раз приезжал с гитарой Галич, засиживались допоздна, предавались трёпу, в общем, как в Москве, на кухне у незабвенных Лунгиных. Только ещё более суматошно, многолюдно и галдёжно...
Наконец к Новому году мама и Виктор Платонович переехали в загородный дом их новой знакомой, милой и веселой Вити Эссель.
Витя Эссель и ВПН, Швейцария, январь 1978
По-буржуазному благовоспитанная и чистенькая деревушка Марлотт в лесу под Фонтенбло умилила Некрасова. Дом впечатлял абсолютной тишиной, изысканным порядком и камином. Некрасов тут же отвел душу и оборудовал свой уголок над письменным столом, рисунок брата Коли, шарж на Симу Лунгина, фотография с Валегой. Своего фронтового ординарца Валегу он романтически почитал и с радостной нежностью описал его в «Окопах». В жизни же его звали Михаил Волегов и жил он на Алтае. За несколько лет до отъезда Некрасов съездил к нему в гости, вместе с актером Юрием Соловьевым, сыгравшим роль Валеги в кинофильме «Солдаты». И сама встреча, и трехдневное безвылазное застолье оставили у писателя наиблагоприятнейшие воспоминания
Наслаждение покоем. Пишутся дополнения к киевским «Городским прогулкам», теперь переименованным в «Записки зеваки».
Частенько заезжает Анжела Роговская, бывшая киевлянка, лёгкая на подъём и неунывающая женщина, до нашего приезда безотказная некрасовская машинистка. Первым делом она везёт их в Версаль и Фонтенбло, вторым делом — сопровождает в парк Монсури. Рядом с этим парком Некрасовы поселились сразу по приезду, после рождения Вики в Киеве, и прожили здесь до самой революции. Сейчас все погуляли возле пруда, посетили туристами пляс Муфтар в Латинском квартале, Эйфелеву башню, Бобур...
Виктор Некрасов и Анжела Роговская, Фонтенбло (Франция), лето 1976.
Фотография Виктора Кондырева
Новый год с ёлочкой, свечками и бенгальскими огнями. Непрерывно разжигается камин. Сырые, пустынные улочки в Марлотт, по которым так приятно прогуливаться с Джулькой...
Дорогие мои женевцы
Об этой супружеской паре Некрасов упоминал множество раз, уклончиво называя «моими женевскими друзьями». В своих писаниях порывался рассказать о них подробнее, но был, видимо, связан неумолимой клятвой, запрещающей славословие и восторги. «Тем более, как выяснилось, — чуть обиженно недоумевал Некрасов, — о живых людях лучше не писать — одни пугаются, другие обижаются, третьи вообще непонятно что».
На наше счастье, эти «женевские друзья» здравствуют и поныне. И я, не обременённый никакими клятвами и зароками, коротко расскажу о них.
О Наташе и Нино Тенце.
Вообще-то мужа крестили Альбертом, но за тридцать лет я не слышал, чтобы кто-либо назвал бы его этим серьёзным именем.
Началось всё так.
Через несколько дней после прилета в Лозанну Некрасов с почестями и предосторожностями, достойными мумии Тутанхамона, был привезён в Женеву его новыми швейцарскими знакомыми и окружён благоговейным вниманием.
Сейчас вновь прибывшая знаменитость сидела в кругу почитателей свободомыслия в России, на террасе роскошнейшего женевского кафе. К нему поочередно подпускались местные журналисты и именитые горожане русского происхождения. Некрасов источал обаяние, не скрывал душевной простоты и блистал манерами. Внезапно все вдруг замолкли на полуслове и повернулись, глядя на вошедшую даму. Вика вспомнил смутновато, что накануне их познакомили на вечере у известнейшего женевского слависта Жоржа Нива.
Даму сопровождал приятель Вики, литератор Семён Маркиш, на которого общество обратило самое малое внимание.
Высокая, пышноватая, привлекательная блондинка с платиновым оттенком шла к их столику поступью павы, взволнованно теребя большущее антикварное кольцо на левой руке. Улыбающуюся умильно, тающую от счастья предстоящего общения со своим кумиром, её еще раз представили писателю-звезде. Некрасов иронично посмотрел на эту тонко благоухающую женщину, ярко одетую, с высокой прической. Негромко вздохнул и учинил губами гримаску, как бы жалея себя. Мол, владыка всемилостивый, это что ещё за фифочка! И с нею я должен сейчас вести светскую беседу?!
Женщину звали Наташа Тенце.
Скажи ему тогда, разве поверил бы Некрасов, что эта модно наряженная и чуть восторженная дамочка будет впоследствии — анонимно, к сожалению, — возвеличена во всех его книгах и расхвалена им до небес во всех уголках мира. Её щедрость и верность в дружбе будет без меры, но заслуженно восславлена!
А любовь Наташи к русской культуре, литературе, писателям изумит всех нас, и в первую очередь её кумира Вику Некрасова. Что эта первая встреча будет им благословляться до конца жизни!
Некрасов не поверил бы...
Чуть позже Некрасов познакомился и с её мужем, Нино Тенце.
Наташа Тенце и Виктор Некрасов,
Женева, 2.2.1978
Наташа, Нино и Александр Тенце, Виктор Некрасов, Женева, март 1978
Наташа и Нино Тенце, Владыка Антоний, Виктор Некрасов, Женева, 1978
Наташа и Нино Тенце, Виктор Некрасов и Мила Кондырева, Женева, 1979
Молодой офицер итальянского флота Альберт Тенце провоевал всю войну в партизанских отрядах в Югославии. Сын словенского крестьянина из-под Триеста учился усердно и — редкость из редкостей! — был принят в итальянское морское училище. Внешностью он был высокий красавец, что тоже сыграло свою роль — флотские офицеры должны были впечатлять одним видом, так уж принято в Италии, смеясь, уверяла нас Наташа.
— Было бы гораздо удивительнее, — подтрунивал ВП, — если бы в итальянском флоте отдавалось предпочтение невзрачным замухрышкам.
Русских Нино тоже любил, хотя иногда позволял себе удивляться их непомерному и напористому пристрастию к алкоголю.
Наташей был предложен Некрасову кров и стол.
Кров оказался бесподобно уютным, а русско-итальянский стол изобильным. Хозяйка дарила внимание и общение, вечерами пылал камин, чирикали синицы на березках под окном, и живущий в саду ежик приходил под дверь пить молоко из блюдечка.
Из письма ко мне из Женевы
«Я — купаюсь в блаженстве и комфорте. Тепло, уютно, тихо... Всё здесь удобно, продумано до мелочей. В ванной под головой специальная думочка, везде лампочки, выключатели, пепельницы, коврики. Есть и книжки для меня – например, четыре громадных альбома “Русско-японская война”. Генералы и поручики в усах, в папахах — прелесть! Женева — очарование! Гуляю по ленинским местам. Одним словом — все о'к эй! Целую В»...
Вика обожал быть в компании подвижных, энергичных женщин.
Были ли это его сверстницы или дамы помоложе, но их способность неутомимо передвигаться считалась первостатейным качеством.
 |
| Наташа Тенце, Швейцария, 1980 |
Наташа Тенце своей лёгкостью на подъём приводила в изумление. Как и Татьяна Литвинова, неутомимый ходок по Парижу. Как и Наташа Столярова, очаровывавшая ВП потрясающими рассказами о своей лагерной жизни. Как и Светлана Гельман, несмотря на корпулентность, восхищавшая Некрасова своей энергичностью и весёлым характером.
Хотя у него были и близкие приятельницы, так сказать, камерного, застольного, что ли, толка — та же Екатерина Федоровна Эткинд или Наталья Михайловна Ниссен. С ними было приятно беседовать сидя за чаем или кофе.
Мама, к сожалению, выпадала из этой колоды — у неё болели колени, она была рассеянна и склонна к падениям, как говорил Виктор Платонович. Поэтому вдвоем они прогуливались редко, да и то на расстояния недальние.
К тому же Наташа Тенце любила смеяться. Что тоже чрезвычайно нравилось ВП. Мы представлялись ей недосягаемыми остроумцами. И то сказать — откуда ей было знать все ветхие шутки и анекдоты, заезженные хохмы или пионерские прибаутки, до боли банальные для нас самих, но вызывавшие у нашей смешливой и благодарной слушательницы искры веселья и всплески смеха.
Некрасов, будучи в трезвом виде изумительным рассказчиком, околдовывал Наташу историями из жизни лауреатов Сталинской премии или действительно занимательнейшими повестями о своих путешествиях.
Кроме многочисленных похвальных качеств и нескольких штришков характера, достойных деликатнейшего порицания, Наташа обладала еще и двумя редкими Божьими дарами.
Во-первых, она виртуозно и бесстрашно водила громадный «опель-адмирал».
По серпантину у Монблана, по узеньким шоссейкам Хорватии, по каменистым дорогам Черногории, по немецким автобанам или итальянским автострадам Наташа твердой рукой вела на запредельной скорости машину, напевая песенки, болтая с пассажирами и мило пререкаясь с Нино. Проявляя стальной характер в нуднейших женевских пробках и весёлых римских заторах, где тебе начинают сигналить, если ты останавливаешься на красный свет...
При такой удалой езде Вика прямо-таки вкушал наслаждение жизнью, а Нино в сторону, как реплики в театре, бормотал укоры жене за бесшабашность.
«Наша Наташа на высочайшей высоте!» — кратко описал ВП своё впечатление от Италии.
Во-вторых, Наташа умела, как никто другой, покупать абсолютно не нужные, но очень милые пустяковины и безделушки. И дарить их Некрасову. Особенно ценились в качестве презентов роскошные настенные календари размером со стенгазету.
Наташа страстно любила кошек, да и всех зверей, птиц и почему-то насекомых. Исключая, как ни странно, тараканов.
 |
Виктор Некрасов
в форме швейцарского пограничника
(форма Александра Тенце,
который служил в то время в армии),
Женева, 1982.
Фотография Натальи Тенце |
Вика был любимец всей семьи, а любимчиком лично Нино был поэт Вадим Делоне.
Тенце пригласили его в Женеву, ласково ухаживали и подкармливали. А выпивал Вадим без посторонней помощи. Сидел на газоне под березами, читал, дремал, отдыхал.
Он был тихим, вежливым и мечтательным. И совершенно очаровал хозяев...
Как-то летом 1976 года мы с Милой вернулись с французских курсов домой, на улицу Лабрюйер.
— Познакомьтесь! Вадим Делоне, поэт и настоящий диссидент, не в пример мне! — Вика обнял его за плечи, подвел к столу.
Поэт был красив, высок и вначале мало разговорчив.
На вид он казался славным и юным пареньком, хотя ему уже было за тридцать. Отсидел срок в лагере за участие в дерзкой демонстрации на Красной площади против оккупации Чехословакии в 1968 году.
Поговорили о жизни, он похвастался новыми парусиновыми туфлями, потом продекламировал стихи о поручике Голицыне — мы попросили. Прочёл пару своих стихов, грустно улыбаясь, показывая тёмные зубы. Очень он нам понравился. Виктор Платонович этому обрадовался: вот видите, я вам говорил, что хороший парень!..
В августе я познакомился с Вадимом поближе.
Тогда же выяснилось, что Вадим выпивает, и крепко.
Мила была приглашена на недельку к морю. Некрасов тоже уехал на несколько дней, оставив мне кучу денег на хозяйство.
— Будешь брать, сколько нужно! — сказал он на прощание.
Я благопристойно принялся за французские учебники, вежливо отвечая на звонки. Позвонил и Вадим Делоне, причём тема разговора определилась как-то сразу — чего это нам сидеть в одиночку по домам, когда можно встретиться и прогуляться по прекрасным улицам Парижа. И совместная наша прогулка растянулась на три дня!
День действительно начинали с променада, вернее, с посещения ближайшего кафе.
И. Белогородская-Делоне, В. Некрасов и В. Делоне.
В день встречи В. Буковского, Цюрих, 18 декабря 1976
Вадим рассказывал о лагере, о друзьях, о своей любимой Москве, говорил быстро, с короткими смешками после фраз, но, к сожалению, слишком скоро пьянел.
Возвращались в некрасовский дом передохнуть, а к вечеру прогулка начиналась вновь, до ночи.
В первый день Вадим читал стихи, свои и чужие, вперемежку. Или ставил Высоцкого и буквально повисал над магнитофоном, с плачем бормоча слова песен... К концу третьего дня разгульной жизни деньги кончились.
Во вретище и пепле, полный раскаяния и смирения, ожидал я возвращения ВП. Что же будет, как вернуть хотя бы половину прогулянных денег?.. Некрасов отреагировал на новость о растрате довольно рассеянно и хладнокровно, мол, что поделаешь, огорчаться слишком не надо! Попросил подробно уточнить, где были и что пили.
— Вадим хороший парень, — сказал ВП, — но несчастный человек. Он так тоскует по Москве! И сколько пережил!..
А что до пропития некоей суммы, улыбнулся Некрасов, то он не потеряет веру в человечество от этого прискорбного, конечно, факта. И подставил щёку для поцелуя — благодари, мол, за щедрость и прощение. Я облегченно возликовал...
Потом Вадим звонил ещё несколько раз по утрам, но я уже взялся за ум, приступил к учебе...
Через несколько лет Некрасов позвал меня на Трокадеро. Поддержим, сказал, Вадима Делоне.
Вместе с поэтессой Наташей Горбаневской, тоже участницей знаменитого выступления на Красной площади, они объявили голодовку в знак протеста. Не помню, против чего.
Голодали они на людях, под транспарантом, на фоне Эйфелевой башни. Какие-то женщины им сочувствовали, приносили кофе или чай.
Вадим сидел, укутавшись в одеяло, ему нездоровилось, а потом стало по-настоящему плохо. Вызвали врача и Вадима увели, поддерживая под руки. Бледный и взмокший, выглядел он несчастно, и видели мы его в последний раз...
Вскоре он умер.
Некрасову было его очень жаль. Да и нам тоже...
Виктор Некрасов, Виктор и Мила Кондыревы, Швейцария, 1979.
Фотография Натальи Тенце
Виктор Некрасов, Мила и Виктор Кондыревы,
Швейцария, 1979.
Фотография Натальи Тенце
Наташа Тенце и Виктор Некрасов, Швейцария, сентябрь 1980
Виктор Некрасов, Швейцария, октябрь 1980.
Фотография Натальи Тенце
Лилианна Лунгина и Виктор Некрасов,
Альпы (Швейцария), январь 1980.
Фотография Натальи Тенце
Виктор Некрасов, Семен и Лилианна Лунгины, Альпы (Швейцария), декабрь 1980.
Фотография Натальи Тенсе
Виктор Некрасов, Семен и Лилианна Лунгины,
Женева, в гостях у Натальи Тенце, июль 1980
Виктор Некрасов и Владимир Загреба, Женева, 1980
Виктор Некрасов и Булат Окуджава, Женева, июль 1982
Виктор Некрасов, Владимир Войнович, Булат Окуджава, Женева, июль 1982
С. 294—295
<...>
...Вдруг позвонил Владимир Максимов и сумрачным тоном предложил Некрасову слетать на Гавайи. В Гонолулу. Расходы, сказал, оплачиваются, выступишь с докладиком на писательской конференции, устроенной местным университетом.
— В Гонолулу!!! — зашёлся в радости Вика и вознёсся на седьмое небо...
С этим городом в нашей семье на многие годы будут связаны тревожные чувства и нервные ахи. Началось всё со свадьбы. Выдавая дочь замуж, Галина Вишневская поинтересовалась, почему, мол, в церкви нет Вики. Он уехал в Гонолулу, простодушно ответили мы.
— Ах, ЭТО сейчас так называется?! — понимающе съязвила Вишневская. — Запой вы зовёте Гонолулу!
С тех пор в нашей семье и для людей посвящённых «поехать в Гонолулу» стало означать многодневный некрасовский загульчик. А в Женеве любимый дружище и поэт Тоша Вугман вдохновился и сделал поэтический жест — посвятил Вике большое стихотворение, начинающееся так:
Мне зевота сводит скулы
От женевского бытья,
Только, только в Гонолулу,
Умоляю в Гонолулу,
Ради бога, в Гонолулу
Не езжайте без меня...
Наташа Тенце, Виктор Некрасов, Анатолий Вугман, Женева, октябрь 1981
Виктор Некрасов, Анатолий Вугман, Женева, июнь 1981.
Фотография Виктора Кондырева
Поэт Анатолий Вугман, Женева, 1981.
Фотография Виктора Некрасова
Стихотворение это пелось и под гитару, наводя некую вполне изъяснимую грусть: дескать, надо выпить! Вика очень одобрял такую субтильную поэтическую особенность Тошкиной вещи и радовался за него...
<...>
Анатолий Вугман
исполняет песенку «Гонолулу»
Публикации,
связанные со швейцарской тематикой