Узбекистан

Виктор Платонович Некрасов провел в Узбекистане две недели вместе с Олегом Георгиевичем Петриком в сентябре 1969 г.

Во время поездки они посетили Ташкент, поселок геофизиков (сейчас в городской черте Бухары), Бухару и Самарканд.

В поселке геофизиков Виктор Некрасов познакомился и подружился с командиром топографического отряда Георгием Ветлугиным.

Встречался в Бухаре с легендарным археологом и искусствоведом Сергеем Николаевичем Юреневым (1896 — 1973), с ним в дальнейшем переписывался.

В Самарканде общался с журналистами, в том числе с Эдуардом Михайловичем Сагалаевым, который тогда работал в газете «Ленинский путь».

Своими впечатлениями от посещения Бухары и Самарканда Виктор Некрасов поделился с читателями в «Записках зеваки» (1975) и мемуарных заметках «Городские прогулки», изданных уже после смерти писателя, в 1988 году.

 

Виктор Некрасов с фрагментом древнего водопровода, раскопки в Самарканде, сентябрь 1969.
(Слева на заднем плане зам. редактора самаркандской газеты «Ленинский путь» c
преподавателем Самаркандского университета Раисой Анатольевной Улицкой.
Идентификация Олега Петрика)

Бухара

Виктор Некрасов
Отрывок из мемуарных заметок
«Городские прогулки»

Журнал «Юность», 1988, № 7, с. 8—31

<...>
И вдруг я увидел нечто необыкновенное. Гнездо аиста. Самое настоящее гнездо аиста у высокого, затянутого решеткой парапета. Сначала я даже не поверил. Я был уверен, что аисты — это наша украинско-среднеазиатская прерогатива. Ну, может быть, быть где-то в Африке, Индии, Японии они водятся. Но там скорее цапли. А тут настоящее «лелекино» гнездо, а на соломенной «стрихе» полтавской хаты... Большое, метра полтора, из веток, все честь честью. И в нем яйцо. Одно-единственное яйцо — большое, белое. такое одинокое. Бывает же такое... Я положил его в карман.

Я вспомнил это гнездо потом, в Бухаре, сидя у прозрачного, как в Тадж-Махале, бассейна Лаби-Хауз, в котором отражалась древняя мечеть и совсем такое же гнездо на верхушке столетнего тополя. Аистиха сидела на яйцах, а может, уже и птенцы вылупились, и изредка поглядывала на нас, сидящих внизу за обязательным пловом с зеленым чаем. И я подумал: хорошо тебе, бухарская аистиха, взмахнула крыльями и полетела за кормом для своих детенышей. А нью-йоркской? Куда та летала за обедом? В Сентрал-парк?
 

Бассейн Лаби-Хауз в Бухаре.
Современный вид




Бассейн Лаби-Хауз в Бухаре.
Современный вид

В Бухаре этих гнезд несметное количество. На всех без исключения минаретах. И на куполах мечетей. И на тополях. Их не меньше, чем телевизионных антенн, ощетинивших собой весь этот бело-глиняный, сказочный, точно из сказок Шехерезады город.

Я много бродил по Бухаре. Тесные, кривые улочки как будто похожи одна на другую, но в каждой из них свои особые старухи, старики, чумазая ребятня. И вдруг улица эта упирается во двор вросшей в землю тысячелетней мечети. И под сенью чинары сидят бородатые старики в чалмах и что-то едят или чем-то торгуют. А рядом чего-то ищет в расселинах меж древних плит меланхоличный ишачок. «Салям», — говорю я старикам, и те тоже говорят «салям». Я подсаживаюсь к ним, и они угощают меня дыней, полутораметровой бухарской дыней. И мы молча сидим в тени чинары под бирюзовым азиатским небом, и я разглядываю красивый орнамент арабской вязи на зеленых изразцах входа в мечеть и спрашиваю стариков, что там написано. Они не понимают меня — я их, но слово «аллах» я все-таки улавливаю.

Мне жаль, что только старики еще могут разобрать эти надписи. Они так красивы. Мне жаль, что нынешняя молодежь редко читает Коран. Коран — это не только скрижаль ислама, это — великое искусство, это — история народа.

Не мне судить, нужно ли было менять шрифт в республиках Средней Азии (в Грузии и Армении он сохранился), но то, что арабский шрифт — шрифт, которым писали Улугбек и Навои, из которого сотканы неправдоподобно прекрасные узоры мавзолеев Шах-и-Зинда в Самарканде, Гур-Эмира, Биби-ханым, Регистана, что эта вязь сама по себе произведение искусства, и высокого искусства,— это ясно, по-моему, каждому. Для меня узбекская книга без древней вязи — все равно, что Крым без кипарисов, которые лет двадцать тому назад безжалостно вырубили.

Неизвестно для чего я поведал все это старикам. Они ни слова не поняли, но кивали головами — хоп, хоп, хоп...
<...>
 

Сергей Николаевич Юренев (слева) и Сергей Григорьевич Хмельницкий. Бухара, 1952  

Виктор Некрасов

Отрывок из статьи
«О прошлом, настоящем и чуть-чуть о будущем»
(Заметки об архитектуре)

«Литературная газета», 20 февраля 1960 г., № 33, с. 1—2

<...>
«Мне всегда становится грустно, когда я гляжу на новые здания, беспрерывно строящиеся, на которые брошены миллионы и из которых редкие останавливают изумленный глаз величеством рисунка или своевольною дерзостью воображения, или даже роскошью и ослепительною простотою украшений. Невольно втесняется мысль: неужели прошел невозвратимо век архитектуры? Неужели величие и гениальность больше не посетят нас? Или они — принадлежность народов юных, полных одного энтузиазма и энергии и чуждых усыпляющей, бесстрастной образованности?».

Так размышлял Гоголь «об архитектуре нынешнего времени» в своих «Арабесках».

Не испытываем ли и мы иногда нечто подобное, глядя на города и архитектуру нынешнего, середины XX века, времени? Смотрим на Кремль, на Василия Блаженного, на мечети Бухары и Самарканда (а те из нас, кому повезло, еще и на афинский Акрополь, собор Св. Петра в Риме, на Нотр-Дам), — смотрим и говорим: прекрасно, совершенно! И смотрим на какой-нибудь вылезающий из лесов дом, строящийся по соседству с нами, и только плечами пожимаем — ну что ж, будут хоть ночные квартиры...

Короче говоря, мы склонны еще иногда в каких-то вопросах идеализировать далекое прошлое. Что же, действительно, Венера Милосская до сих пор осталась непревзойденным образцом красоты. Были эпохи, когда даже меч, пищаль или пушка были произведениями искусства. Сейчас этого нет.

Но ведь в этом-то, в смене одного другим, и заключается закономерность всякого развития.
<...>

По праву памяти

Баходыр Эргашев

Нерисованый пейзаж

Газета «Советская Бухара», 11 января 1989 г., с. 4

Не всякому, вероятно, известно, что в круг плененных красотой Бухары и подаривших ей вдохновенные строчки, входил и известный писатель Виктор Некрасов. В свое время почитаемый, он в застойные годы стал неугодным, подвергся гонениям и умер в эмиграции, на чужбине. Сегодняшние дни возрождения правды вернули нам забытые имена, в том числе и Некрасова, и мы вновь, как прежде, открыто восхищаемся его талантом.

«Писатель Виктор Платонович Некрасов, — читаем мы в старом томе «Литературной энциклопедии», — родился в 1911 году в Киеве. Окончил архитектурный факультет. Работал актером и театральным художником. Воевал на фронте. Его повесть «В окопах Сталинграда» (1946), удостоенная Государственной премии СССР, — одно из лучших произведений советской литературы о Великой Отечественной. В произведении отчетливо определился творческий облик писателя — тонкого психолога и исследователя; как образец лирико-психологическои прозы оно оказало заметное влияние на последующее развитие и романистики. «В родном городе» (1954) писатель отверг каноны «бесконфликтной» прозы и показал, с какими внутренними трудностями люди находят свое место в послевоенном мире. Писатель затронул здесь мотивы, которые получили особенно широкое развитие после XX съезда КПСС».

Вместе с этими высокими оценками в том же томе энциклопедии, вышедшем в 1968 году, содержались и замечания о «подверженности критике», «несправедливой полемичности», «дискуссионности творчества» известного словесника, что отражало общее неприятие эпохи застоя людьми импульсивно талантливыми.

Виктор Некрасов приезжает в Бухару, судя по источникам, в середине 60-х. Пока трудно судить о причинах посещения, ясно лишь, что этот визит стал вехой в своеобразной бухариане».

«... Я сидел у прозрачного, как в Тадж-Махале, бассейна Ляби-хауз, в котором отражалась древняя мечеть и совсем такое же гнездо на верхушке столетнего тополя, — пишет В. Некрасов в своих воспоминаниях, озаглавленных «Городские прогулки» и впервые опубликованных после двадцатилетнего умолчания в августовском номере журнала «Юность» за 1988 год. — Аистиха сидела на яйцах, а может, уже и птенцы вылупились, и изредка поглядывала на нас, сидящих внизу за обязательным пловом с зеленым чаем. И я подумал: хорошо тебе, бухарская аистиха, взмахнула крыльями и полетела за кормом для своих детенышей. А нью-йоркской? Куда та летала за обедом? В Сентрал-парк?»

Гость любовался городским центром. Простим некрасовским строкам стоящий возле бассейна «столетний тополь» (не все наши деревья известны в России). Не это главное. Главное, наверное, в пойманных сердцевиной взгляда писателя аистах — птицах, всегда олицетворявших для бухарцев и их гостей единение с природой, извечную жажду жизни, желание сохранить прекрасное для себя и своих потомков.

Колорит самобытности был замечен гостем не только в сидящих на «минаретах» птицах (сделав это, не поднялся бы он выше удовлетворенного любопытства визитера). Я много бродил по Бухаре, — читаем у Некрасова. Тесные кривые улочки как бы похожи одна на другую, но в каждой из них свои особые старухи, старики, чумазая ребятня. И вдруг эта улица упирается во двор, замирает перед тысячелетней мечетью. И под сенью чинары сидят бородатые старики в чалмах и чем-то торгуют. И рядом чего-то ищет в расселинах древних плит меланхоличный ишачок.

«Салям», — говорю, я старикам, и те тоже говорят «салям», — продолжает В. Некрасов, как в жизни, ловко переходя к человеческому общению. — Я подсаживаюсь к ним, и они угощают меня дыней, полутораметровой бухарской дыней. И мы молча сидим в тени чинары под бирюзовым, азиатским небом; и я разглядываю красивый орнамент на зеленых изразцах входа в мечеть и спрашиваю стариков, что там написано. Онн не понимают меня — я их, но слово «аллах» я все-таки улавливаю». Перечитываешь эти строки и поражаешься характеру их выведшего: мало ля мы знаем других чванливых гостей; которые предпочитают игнорировать провинциализм.

Писатель считал себя в Бухаре не калифом на час. Как человек большого ума, а потому и большого предвидения, он смог разглядеть в повседневном истоки будущих противоречий, которые лишь в нынешнюю эпоху стали приходить к разрешению. Так, например, говоря о старых надписях на памятниках древности, он пишет: «Мне жаль, что только старики еще могут разобрать эти надписи. Они так красивы. Мне жаль, что нынешняя молодежь редко читает Коран. Коран — это не только скрижаль ислама, это великое искусство, это история народа».

Не менее деликатно — наступательно и последующее движение мысли В. Некрасова, который разворачивает свое шествие на догматизированные каноны. В этом шествии также чувствуется не столь частое глубокое уважение к инонациональной культуре, сопережевание с народом, трепетное отношение к его стране. «Не мне судить, — пишет автор, — нужно ли было менять шрифт в республиках Средней Азии (в Грузии и Армении он сохранялся), но то, что арабский шрифт — шрифт, которым писали Улугбек и Навои, из которого сотканы неправдоподобно прекрасные узоры мавзолеев..., что эта вязь сама по себе произведение искусства и высокого искусства, — это ясно, по-моему, каждому. Для меня узбекская книга без древней вязи — все равно, что Крым без кипарисов, которые лет двадцать тому назад были безжалостно вырублены». Естественно, что люди помоложе, так же как и писатель в выше приведенном отрывке, сохраняют мнение, что историки еще не рассказали о перегибах в деле латинизации шрифта и, вполне возможно, что это обоюдное мнение будет в определенной степени отвергнутым. Но, независимо от плодов научного поиска, нелишне будет присмотреться к некрасовской привычке ставить утвердившееся под сомнение — той самой, которой нам часто не хватает.

Вот и все. Мы назвали повесть долгожданной, ибо верили всегда, что задатки нынешних революционных ветров были выстраданы умом часто лучших людей (помнится, еще будучи cтyдентом, автору этих строк приходилось тайком рассматривать книгу «В окопах Сталинграда», нынешние студенты могут читать ее, не оглядываясь назад), что у нашего города всегда были глубокие почитатели.

«Пришло известие, что Виктор Платонович Некрасов скончался в Парижском госпитале днем 3 сентября, — говорилось в некрологе, опубликованном в прошлом году и подписанном Г. Баклановым, Б. Окуджавой, К. Кондратьевым, В. Лакшиным. — Мы долго не мог ли говорить о нем: его жизнь за границей и некоторые вещи, сотворенные там в первые годы, его эмиграция отдалили писателя от нас. Уже целое поколение, не знавшее его книг, выросло в Советском Союзе. Однако, лучшие его произведения, написанные на Родине между 1946 и 1974 годами, до сих пор живы в советской литературе. Его талант художника нельзя игнорировать. В некотором отношении, В. Некрасов являлся вдохновителем русской беллетристики. Даже если бы он оставил нам одну книгу — «В окопах Сталинграда» — он все равно завоевал бы посмертное право благодарности наших людей»...

Новая повесть о нашем городе — новые акценты жизни. Как хочется, чтобы много было этих акцентов, чтобы звучали они в унисон, чтобы сливались они в стройный хор исцеляющей празднично — будничной оды!

Б. ЭРГАШЕВ, преподаватель технологического института, кандидат философских наук.
 

Газетная вырезка статьи
(Увеличить)   В.П. Некрасов в Бухаре, сентябрь 1969 (Из архиви Виктора Некрасова)

Самарканд

Виктор Некрасов

Отрывок из мемуарных заметок
«Городские прогулки»

Журнал «Юность», 1988, № 7, с. 8—31

<...>
Тогда беру тебя в спутники. Условие одно: пока мы гуляем, ты молчишь, а говорю я. Ты заговоришь потом, и тогда, может быть, завяжется диалог. Пока же — монолог. И второе: не удивляйся, если, выйдя с тобой, например, из московского Центрального телеграфа и свернув налево, мы попадем не на улицу Герцена, а на площадь Тертр возле собора Сакре-Кёр на Монмартре или начнем вдруг выбирать пудовые арбузы у мечети Биби-ханым в Самарканде... И третье: прости, буду иногда, даже довольно часто, растекаться мыслью (мыслью, белкой — до сих пор идут споры среди ученых) по древу — отвлекаться в сторону, вспоминать прошлое, говорить иногда О пустяках, а иногда и не о пустяках... Если это небольшое условие тебя удовлетворяет, приглашаю тебя в спутники.
<...>

<...>
Пожалуй, лучше всего бродить одному, где бы это ни было. В Киеве, Москве, Париже, Самарканде. Именно тогда-то и рождаются в голове какие-то мысли, мысли, которые никак не получают туда доступа в другое время, в другом месте. Что-то вдруг придумывается, рождается, разрешаются конфликты твоих героев, не решавшиеся, когда ты сидел с карандашом в руке. Это — когда ты бродишь один по знакомым тебе уже местам. А незнакомые, впервые увиденные улицы, кроме всего остального, возбуждают еще какие-то параллели, ассоциации, сравнения.
<...>

Из переписки Виктора Некрасова
с Шломо Эвен Шошану (Израиль)

25.II.70. Открытка «Самарканду 2500 лет» Шломо Эвен Шошану

Дорогой Шломо!

Что давно нет от Вас известий. Напишите хоть три слова. У нас все по-старому, только сменили домработницу. Посылаю Самарканд — я был там в этом году¹.

Жму руку.

В. Некрасов.

(Центральный государственный архив-музей литературы и искусства Украины)

__________________

¹ В сентябре 1969 года.

Набор открыток
«Самарканду 2500 лет» (1969)

 

Самарканд
Мечеть Биби-Ханым. Руины 1399-1404 г.г.
Фото Д. Смирнова




Серия открыток «Самарканду 2500 лет». Оборотная сторона




Самарканд
Медресе Шир-дор. 1619-1636 г.г.
Фото Д. Смирнова




Самарканд
Шахи Зинда. Мавзолей Казы-Заде-Руми. 1437 г.
Фото Д. Сирнова




Самарканд
Театральная площадь.
Фото Д. Бальтерманца




Самарканд
Площадь Регистан. XV-XVII в.в.
Фото Д. Бальтерманца




Самарканд
Шахи-Зинда. Средняя группа мавзолеев. XIV-XV в.в.
Фото Б. Кудоярова  

Из воспоминаний
Эдуарда Михайловича Сагалаева

Родился 3 октября 1946 года в Самарканде.
Окончил филологический факультет Самаркандского государственного университета имени Алишера Навои.
Еще будучи студентом, в 1967 году Эдуард Михайлович стал диктором, а позднее — старшим редактором комитета по радиовещанию и телевидению при Самаркандском облисполкоме.
В 1969 году он начал работать в отделе партийной жизни самаркандской газеты «Ленинский путь» (литсотрудник, заместитель ответственного секретаря издания).
В 1972 году переехал в Ташкент, где был сначала корреспондентом, а потом ответственным секретарем газеты «Комсомолец Узбекистана»...

<...>
Я дружил еще и с теми ссыльными, которые появились уже в 60-е годы. У меня был близкий друг Олег Петрик, которого сослали из Киева, а перед этим таскали по психушкам. Все по полной программе. Он писал прекрасные стихи, был настоящим диссидентом. Но у него была одна особенность — он не признавал ничего, что возникло в стране после октября 1917 года, включая правописание. Ходил с бородкой, тросточкой и в шляпе — такой вот чеховский персонаж, хотя был моим ровесником. Как-то Олег пришел ко мне, не застал дома и оставил записку с ерами и ятями, которая начиналась со слов «Милостивый государь». Мама была в шоке. Я благодаря ему начал читать самиздат.

К этому Олегу приезжал его «отец», точнее, человек, который опекал его. Это был ни много ни мало Виктор Некрасов. И он навещал его в Самарканде. И вот всей редакцией мы собрались на какой-то квартире. Была такая нормальная пьянка, с разговорами о коммунистической партии, о советской власти. Причем я не сомневаюсь, что кто-нибудь наверняка стучал об этом. Но своеобразный пофигизм Некрасова, который на это не обращал внимания, заставил и нас забыть об опасности. Он блистал, раскрыл весь свой громадный жизненный опыт, всю свою ненависть к коммунистической идеологии. Мы так были рады этой встрече, гордились тем, что он говорит нам все, что думает. А последним штрихом стало то, что, когда мы прилично подвыпили, он захотел в туалет, а туалет был занят. Он вышел на балкон и прямо с балкона помочился. От этого мы были в неменьшем шоке, чем от его диссидентских речей. И потом говорили друг другу: «Вот, старик, что такое свобода». Некрасов был моим кумиром.
<...>

Отрывок из маленького портрета

Виктора Некрасова «Паустовский»

(упоминание об Олеге Петрике)

<...>
К слову сказать, я недавно познакомился и даже сдружился с одним очень молодым поэтом. Талантливым. И не только в поэзии. В силу семейных обстоятельств он в свои двадцать лет побывал и в Сибири, и на Дальнем Востоке, и в Монголии, и в Средней Азии (где научился арабскому), и в Москве, теперь в Киеве. И обо всем — охоте на медведей, старообрядцах, золотоискателях, студенческой жизни в новосибирском Академгородке — рассказывает так увлекательно, что хочется все бросить, купить билет и двинуть куда-нибудь в Душанбе или на монгольскую границу. Кроме того, он перевел на русский Омара Хайяма и получил даже премию на каком-то конкурсе. В бумагах кого-то из декабристов в Иркутске раскопал тексты неизвестного французского поэта шестнадцатого века Поля де Нека, не упоминаемого ни в одном из французских словарей. Раскопал и перевел. Превосходнейшие стихи (и перевод тоже).

Ах, какой поэт, какой поэт! И ведь шестнадцатый век! И почему никто не знает? И вот как-то выяснилось почему. Да потому, что мой юный друг всю эту историю от начала до конца сочинил. И стихи сочинил. И то и другое — и стихи и рассказ о них — были талантливы. И я простил ему его милую мистификацию.
<...>
 

Дружеский шарж Виктора Некрасова
на Олега Петрика,
19,5 х 26 см, карандаш, 1968  

Среди друзей и знакомых Виктора Некрасова,
так или иначе связанных с Узбекистаном, были :

• писатель, художник Леонид Волынский (1913 — 1969), самый близкий друг Виктора Некрасова в послевоенное время;


• Письмо Виктора Некрасова архитектору Аврааму Милецкому
  
  12.11.62. Дорогой Авка!
  Спасибо за письмо. Рад, что ты, наконец, вырвался в Суханове Как там? Лыжи? А какие еще развлечения? И до какого ты там? У нас все хорошо. Не могу похвастаться работой, зато лыжами не пренебрегаю. Лес тут чудесный и снег хороший. А киевляне все жалуются на теплынь.
  Мы продлились здесь до 1 марта. 2-го будем в Москве и не меньше недели там пробудем...
  Привет тебе от Лёли. Между прочим, если хочешь сделать хорошее дело, дал бы ты прочесть его очерк о Ср. Азии¹ отдыхающим у вас архитекторам и пусть они напишут свой отзыв в "Новый мир". Дело в том, что ташкентское начальство подняло уже по поводу его очерка бучу. Клевета, мол, и пасквиль! На какой-то конференции интеллигенции Лелю со страшной силой поносили. В основном, конечно, начальство — секр. ЦК и председат. Союза Писат. в том числе. Поэтому всякого рода положит, отклик о его очерке очень помог бы и ему и "Н. миру".
  За сим обнимаю и желаю хорошо отдохнуть. Мать шлет привет.
  Вика.
  (А. Милецкий. «Наплывы памяти», Иерусалим : Филобиблон, 1998)
  
  __________________
  
  ¹ Волынский Леонид. Дорога к новой земле. Из путевых заметок // Новый мир. — 1961. — № 12. — С. 118—160.


• архитектор, педагог Иосиф Каракис (1902 — 1988), преподавал в Киевском строительном институте у В. П. Некрасова. В годы Великой Отечественной войны Иосиф Каракис был направлен в Среднюю Азию. В 1942 году в Ташкенте по проекту Каракиса строился Ташкентский Абразивный завод и ряд других построек. С февраля 1942 по 1944 год Иосиф Каракис был главным архитектором и руководителем архитектурно-строительного бюро Фархадской ГЭС (Беговат, Узбекской ССР). Здесь по проекту Каракиса была возведена Фархадская ГЭС, которая включала: плотину, машинный зал, деривационный канал (2 км), акведук Фархадской ГЭС (1942—1944);


• поэт Рюрик Немировский (1923 — 1991), филолог Фаина Браверман-Горбач (1923–2003) (оба жили в эвакуации в Ташкенте);


• историк Илья Левитас (1931, Ташкент — 2014), жил в Ташкенте до 1944 г.;


• художник Борис Мессерер (1933, двоюродный брат Майи Плисецкой, автор серии «Бухара» (1964 — 1965));


• живописец Виктор Цигаль (1916 — 2005), учился в Самарканде;


• писатель Борис Балтер (1919, Самарканд — 1974);


• писатель Камил Икрамов (10 сентября 1927, Самарканд — 1989) — писатель и др.

Приемный сын Виктора Некрасова, Виктор Кондырев в своей книге «Сапоги — лицо офицера» (издана в Лондоне, 1985), достаточно своеобразно описал обстановку в советской Средней Азии.

 

Произведения Виктора Некрасова
в которых упоминается Узбекистан

 

• Виктор Некрасов «О прошлом, настоящем и чуть-чуть о будущем (Заметки об архитектуре)» (1960)


• Виктор Некрасов «Записки зеваки» (1975)


• Виктор Некрасов «Взгляд и нечто» (1977)


• Виктор Некрасов «Нам есть чем гордиться (Мемуары П. Григоренко)» (1982)


• Виктор Некрасов «Городские прогулки» (1988)