Произведения Виктора Некрасова
"Землянка" и Post-scriptum к «Землянке»
(Геннадий Шпаликов)
«Новое Русское Cлово» (Нью-Йорк), 18 июля 1976 г., № 23999
Рассказ "Землянка" впервые опубликован в сборнике "Вторая ночь". М.: Советская Россия", 1965. "Post-scriptum" публикуется впервые
(увеличить)
P.S. к "Землянке"
Генки Шпаликова, того самого, который в свои 25 лет кричал после просмотра фильма Вайды «Неправда! Выдумка!» — больше нет на свете. Он повесился. На полотенце, в своей комнате, в Доме творчества, в Переделкино. В ноябре 1974 года...
Повесился один из самых талантливых — не знаю, как сказать — поэтов, певцов, бардов, ну а по профессии — сценаристов. Все это не те слова. Просто он действительно был очень, дьявольски талантлив. Как «бард» он появился, пожалуй, даже раньше Окуджавы и Галича. Но пел только среди друзей, на пленку не записывался.
Вместе с Марленом Хуциевым он сделал фильм «Застава Ильича» («Мне двадцать лет») — блестящий фильм, с мыслью, испорченный последующими правками. (В этом виноват в основном я, — до выхода картины расхвалил ее в своих очерках «По обе стороны океана», а очерки эти разругал Хрущев и, главное, за мою хвалу авторам фильма). Был Шпаликов не только сценаристом (по диалогам у него не было соперников), но и режиссером. В 1966 году он поставил удивительно грустную картину «Долгая счастливая жизнь», с Инной Гулая и Кириллом Лавровым, — один нз лучших дуэтов в советском кино. Картина прошла как-то стороной — у нас не любят, когда грустят и жизнь не получается.
К. Лавров и И. Гулая в фильме «Долгая счастливая жизнь».
Автор сценария и режиссер-постановщик Г. Шпаликов.
Фотография из книги Геннадия Шпаликова «Пароход белый-беленький»,
М. : ЭКСМО-ПРЕСС, 1998, 432 c.
У Шпаликова она тоже не получилась. Талант его оказался не нужен. Сценарии еще так-сяк, а стихи его, настоящие, хорошие cтихи ни разу нигде не были напечатаны. Впрочем, он никуда их и не давал.
Он пил. Много. Очень много. Лечился. Недолечивался. Вшивал. Потом с помощью «друзей» за тридцатку вырезывал. И опять пил...
Весной 1974 года я чуть ли не силком сводил его к врачу. В Киеве. Он обещал выдержать до конца. Не выдержал. Опять запил...
Вадик Кондырев, Геннадий Шпаликов, Виктор Некрасов, Киев, 1973.
Фотография Виктора Кондырева
В последний раз мы встретились с ним летом того же 74-го года в Москве. Я готовился уже к отъезду. Мы пили с ним, стоя у стойки кофе в гостинице «Украина». И он клялся мне, что пить больше не будет.. Но... «Как не пить? Как? Вика, скажи, как это у тебя получилось? Не могу я... Не могу я ни ЦДЛ, ни ВТО, ни Дом журналиста, ни «Мосфильм», ничего...» — и вдруг сквозь эту тоску улыбнулся: «Возьми меня в Париж... Ей-богу, честное пионерское — завяжу... Ну, иногда только с тобой в каком-нибудь бистро, пивца какого-нибудь ихнего, светлого...».
На этом мы расстались. Я усадил его в такси и больше не видел.
О смерти его узнал уже в Париже. На похоронах были только его друзья, товарищи самые близкие. Те самые, о которых он писал:
Ах, утону я в Западной Двине,
Или погибну как-нибудь иначе,
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.
Я не «взял» тебя, Генка, в Париж. И мне тебя здесь очень, очень не хватает. Не хватает твоего юмора, тонкого, иногда грубоватого, но такого нашего, русского, или московского, или пацанского шестидесятых годов, того, которого не понять им, моим французам, или англичанам, считающимся королями юмора. Ты не был «хохмачом», сыплющим остротами, просто юмор был твоей природой, и человек, лишенный его. сам собой выпадал из круга Твоих друзей. Ты был хорошим поэтом — так, во всяком случае, говорят люди, знающие в этом толк. «Ни дня без строчки» не было твоим лозунгом, я даже не знаю, когда это у тебя все рождалось... По утрам, когда ты был в Киеве, я находил в почтовом ящике твои каракули на ресторанных салфетках. Они все у меня хранятся...
Мы познакомились с тобой на каком-то празднестве у Марлена Хуциева. Не помню, каком и не помню, когда. Думаю, что лет 15 тому назад... Нас послали, а вернее всего мы сами вызвались, в «Гастроном» за пополнением. И по-моему, мы очень быстро и ловко это сделали. И помню, что нам с тобой было очень весело. Почему? Тебе от молодости, от того, что ты работал вместе с Марленом, в которого был влюблен; мне? — Бог знает, от чего, может быть от того, что тебе было весело... Ох, как ты был тогда молод, как все у тебя было впереди. И ты верил. И я тогда еще (в сорок-то лет!) тоже...
Сейчас, сидя за стаканом пива, того самого, светлого, ихнего («возьми меня в Париж...) я вспоминаю многие наши с тобой вечера, ночи, утра и не могу вспомнить дня, часа, минуты, когда нам с тобой вместе было бы скучно... Даже когда изнывали по разного рода понятным причинам. Тоскливо, мучительно, но скучно...
Последние наши дни в Киеве, несмотря на то, что ты негодяй, нарушая курс лечения, пил по секрету от нас, несмотря на то, что я кричал на тебя (а теперь жалею, не надо было кричать...) и не давал выпить — я вспоминаю сейчас эти дни как дни радости. Радости, потому, что после какого-то перерыва (ты в Москве, я в Киеве — я в Москву, ты — куда-то) мы опять были вместе. И я познакомил тебя с моими друзьями. И они полюбили тебя. А ты их... И все это без всяких ЦДЛ, ВТО и «Мосфильмов»...
Сидя у меня на кухне, ты пел свои песенки, стуча пальцами по столу. А ту самую, про Двину, мы почему-то записали под траурные звуки панихиды из Нотр-Дам... Нам тогда казалось это очень смешным. Тебе всегда хотелось смешного... И не все понимали, что это желание нисколько не обедняет человека — быть серьезным, не самое главное в жизни...
И только в последнюю нашу встречу у тебя что-то не получилось с юмором... Не до него, не до юмора тебе было тогда...
Как-то, помнишь, в милой компании и не очень трезвой, мы с тобой сочинили стишок. Начинался он со слов: «Как-то все слегка осто...чертело...». Сказано было грубее, а дальше шли какие-то остроты, «хохмы», не везде пристойные и не везде воздающие хвалу нашему советскому строю. (Стишки эти, помнишь, попали случайно в твою рукопись и мы с тобой переживали — что же скажет кинематографическое начальство). Так вот, в тот день, в «Украине», тебе по-настоящему, уже без всяких «хохм», все, и не слегка осточертело...
Гена, милый мой Генка... Я не проводил тебя в последний путь и не поднял свой стакан на поминках, но здесь, в Париже, я часто вынимаю кассеты, записанные у меня в Киеве, на кухне... И слушаю тебя... И я вижу тебя...
Генка Шпаликов, Геннадий Федорович Шпаликов, талантливый, умный, тонкий, забулдыга, пьяница, человек, которому так много было дано и который умел давать нам, но не додал, Генка Шпаликов, который пил потому же, почему пили многие русские таланты, даже гении, — ушел из жизни, сам себя увел, потому что не мог дышать... Не хватало воздуха. Без него поэту жить нельзя...
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------
В воскресенье в Новом Русском Слове будут напечатаны стихи Геннадия Шпаликова, полученные редакцией от В. Некрасова. Стихи эти никогда еще в печати не появлялись. Ред.