Произведения Виктора Некрасова

Не всякому дано заслужить такое...

(О Мыколе Руденко и Гелии Снегиреве)

Статья

«Русская мысль», 17 июля 1977 г.

«Радио Свобода», 2 передачи «Зелёная лампа» —
«Памяти Гелия Снегирёва», 2—3 января 1982 г.

Юлиан Панич читает открывок из статьи Виктора Некрасова «Не всякому дано заслужить такое...» и рассказ Гелия Снегирёва «И "Б" и "В"».

Передача I, 2 января 1982 г.	Передача II, 3 января 1982 г.

Читаешь украинские газеты — «Лiтературну Україну», например, — и сердце радуется. До чего же все хорошо. Рабочие после смены домой не идут, а остаются в цеху или в клубе, чтоб обсудить новую, долгожданную Конституцию и пообещать еще лучше работать. «Письменники» ездят в колхозы и на те же заводы, рассказывают орять же о Конституции, о своих успехах, о том, что Украина за годы советской власти превратилась из забитой и отсталой в передовую и счастливую. И вручают «письменникам» хлеб-соль и показывают свинарники, а потом все вместе дружно пьют...
И ни словом никто не обмолвился, ни в одной газете не прочтещь, что 28 июня, в никому не ведомом городишке Дружковке недалеко от Донецка осудили в общей сложности на двенадцать лет бывшего секретаря парторганизации Союза Писателей Украины Миколу Руденко. И Олексу Тихого — учителя истории. Обоих, надо полагать (точных сведений пока нет), за антисоветскую деятельность, а на самом деле за то, что оба были членами Группы содействия выполнению хельсинских решений. И все! Больше обвинять их было не в чем. Ну, очевидно, и с плохими людьми знались, нехорошие книжки читали. Первому дали семь лет лагерей плюс пять ссылки, второму особо опасному — десять плюс пять.
Как же это так получилось, что верный сын партии, популярный и широко печатавшийся писатель, незаменимый член всех президиумов, да к тому же и секретарь партбюро — вдруг оказался «врагом»?
В этом есть очевидно, определенная закономерность.
Олексу Тихого, человека, думаю, замечательного, я не знаю, услыхал о нем уже здесь, сейчас, Миколу же Руденко знаю давно, лет тридцать, пожалуй с тех пор, как он начал печататься. Мы не были с ним близки (сблизились, когда начались на него гонения, в шестидесятых годах), но могу сказать, что в искренность и честность его верил всегда. Даже в тяжелые годы борьбы с космополитизмом, те самые, когда он был секретарем парторганизации. Как же это так — спросят меня — борьба с космополизизмом (читай — с евреями) и честный секретарь парторганизации? А вот так! Все мы, вступившие в партию на фронте, верили в какое-то светлое будущее. Война, мол, смыла позор, а победа, — что там не говори — ослепила своим сиянием. И мы поверили. Трехлетие 1949—1952 г.г. малость. Кого сразу, кого постепенно. Думаю, что именно тогда начал чувствовать Руденко всю трагичность своего положения — быть коммунистом и оставаться честным. Говорю начал, потому что вышел еще тогда, в те нелегкие годы сборник его стихов «Светлые глубины» (не путать с «Зияющими высотами» — и раньше, и иначе) и еще десят лет он печатается (все мы печатались, стараясь, не всегда, правда, удачно, перехитрить цензуру), а потом, где-то с середины 60-х годов, поняли, наконец, Збанацкие и Козаченки, что им, нынешним руководителям Союза Писателей, с ним не по пути.
Руденко сейчас 58 лет. Он воевал. Защищал Ленинград, перенес всю блокаду, тяжело был ранен, с год провалялся в госпиталях, потом опять пошел на фронт. Писал стихи. В 47-м году выпустил первый свой сборник «С похода». Был молод, порывист, казалось, такие, вот и нужны. Тогда же, в 47-м году, решено было (Кагановичем, на Украины), такую вот, понюхавшую пороху молодежь привлечь к руководству Союзом Писателей. Именно тогда появился и Олесь Гончар — красавец и гордость нынешней украинской советской литературы — тогда же и меня сделали каким-то заместителем (а было их штук десять, не меньше). Одни из них, как Гончар и Козаченко, оправдали надежды — первый долгое время был, второй сейчас председатель Союза — другие не оправдали. С кем-то расстались относительно мирно (ну, исключили меня из партии, а из Союза, говорят, еще нет, во всяком случае, нигде не писали), а с Руденко (уж больно доверяли, выдвигали тебя, подлеца) расправились по всем правилам.
Судебный приговор это уже последний удар. До этого долго измывались. Следили, подслушивали, собирались упечь в «психушку», лишили заработка, пришлось Миколе и ночным сторожем служить... А ведь мог ведь глупая ты башка, по-прежнему восседать в Президиумах и Секретариатах, рассказывай только рабочим про Конституцию и пей с ними потом водку, а еще лучше с Васей Козаченко и Богданом Чалым, нынешним секретарем парторганизации, если им еще врачи не запретили. Не захотел — тогда туда тебе и дорога. Хельсинские решения решил вдруг проаерять... И никто не вспомнил из книг Миколы, ни романов, ни того, что кровь проливал он когда-то. Был и нету. И не вспоминайте...
Еще один пример. Тоже не ту дорогу выбрал. А была она, предлагаемая, и широка, и наезжена, и вела к славе и богатству.
Гелий Снегирев... Писатель, кинорежиссер. Долгое время руководил сценарным отделом Киевской студии документальных фильмов. Член партии, даже в свое время партбюро. К тому же родной дядя его знаменитый писатель Вадим Собко — в год два романа о становлении и борьбе за светлое будущее советского человека. Умный дядя говорил глупому, как выяснилось, племяннику, желая ему только добра: «С кем дружишь? С кем водишься? Пока не поздно, плюнь на них, расскажи нам, настоящим твоим друзьям, коммунистам, всю правду про них, и вот тебе моя рука. Не пожалеешь!..» Но глупый племянник протянутую дружескую руку оттолкнул, с гадами (среди них был и я) не порвал и теперь может только на себя пенять — из партии изгнали, работы лишили и не окажись он в свои пятьдесят лет инвалидом 2-й группы (сердце подкачало, на три четверти ослеп), был бы он элементарным тунеядцем, а таких у нас тоже не любят, наказывают.
Русский читатель может прочесть в № 11 «Континента» начало «лирико-публицистического исследования» Гелия Снегирева «Мама, моя мама». Это история одного из забытых процессов 1930 года на Украине — дел  СВУ — Союза Освобождения (Визволення) Украины. Группа видных ученых Украины во главе с акад. С. Ефремовым была обвинена и осуждена на долгие годы тюрьмы и лагерей за террор, восстание, интервенцию, так писалось во всех газетных заголовках. На самом деле ученые эти, и учителя, и директора школ за вечерним чаем поругивали советскую власть и мечтали о чем-то лучшем. Вот и все. Последний из этих ученых, чудом уцелевший, недавно умер, и Снегирев, не боясь усложнить кому-то жизнь, решил опубликовать свои записи. Читаешь их — а написано хорошо — и всколыхнулось прошлое, забытое, страшное. Мне тогда и двадцати еще не было и, как все молодые, увы, интересовался чем-то другим, но помню, что и тогда не верил всему этому нагромождению ужасов, а теперь, прочитавши, по-настоящему ужаснулся.
Снегирева же этот процесс, через столько лет, заинтересовал потому, что все тот же дядюшка, доказывая, что с плохими друзьями надо рвать, приводил в пример Гелию его мать, косвенно как-то упоминавшуюся на процессе. Копнув поглубже, обнаружил Снегирев нечто такое страшное и бессовестное (мать была сбоку — припека), что рука сама потянулась к бумаге.
Само собой разумеется, не всем доставит удовольствие это исследование, не любят у нас вспоминать прошлое, особенно такое. И, чувствуя это, Снегирев в своем предисловии не исключает возможности суда над ним и обращается к тем, будущим, возможным судьям:
«Не объявляйте меня преступником! Не бросайте меня за решетку!
Прошу не для себя. Для кого? Ради моей Отчизны. Ради нашей с вами Отчизны, граждане судьи и вы, люди в зале. Пусть я стану первой ласточкой, которая возвестит всему миру, что на нашу Родину идет Весна Свободы! Пусть весь мир увидит, что Родина наша готова, наконец, сбросить с себя тесное идеологическое рубище, пропитанное потом, слезами и кровью! Пусть все страны мира поймут, что с Родиной нашей ложно говорить и вести дела, как с достойной и мощной державой, которая не боится человека».
До суда пока не дошло, но тревожные сведения уже доходят. Что произошло в Киеве в дни процесса над Руденко и Тихим пока неизвестно, известно только, что Снегирев на пресс-конференции с иностранными журналистами сообщил, что отказывается от советского гражданства, и паспорт свой отправил в Президиум Верховного Совета... Значит, допекли...
Вот, вкратце, о судьбе двух человек, двух писателей, двух коммунистов, отказавшихся от благополучия, Президиумов, дач (а в свое время и они были) и прочих положенных за вранье преимуществ, отказавшихся от всего этого во имя другого. А другое — это быть самим собой и, если ты писатель, писать о том, о чем ты не можешь не писать, писать правду, защищать ее.
В нашей стране за это карают — тюрьмой, лагерем, ссылкой. Избравший этот путь лишается почти всего, но приобретает взамен то, чего лишены члены Президиумов и Секретариатов — уважение к себе и любовь, настоящую, неподдельную. Не всякому дано заслужить такое...

---

Виктор Некрасов «Арестован Гелий Снегирёв»

Виктор Некрасов «И не стыдно?»

Виктор Некрасов «О пользе молчания (Снегирев)»

Передача «Писатали у микрофона». Беседа Виктора Некрасова и Анатолия Гладилина о письме Гелия Снегирева и повести «Мама, моя мама». 2.05.1978.

Виктор Некрасов «Вводное слово Виктора Некрасова к документальному эссе Гелия Снегирева «Как на духу...»

Виктор Некрасов «Патроны для расстрела» Гелия Снегирева»

Виктор Некрасов «Киеву — 1500 лет»

Виктор Некрасов «Предисловие к рассказу Гелия Снегирева «Где зарыта собака»

Виктор Некрасов «Памяти Гелия Снегирева (К шестилетию со дня смерти)»

Виктор Некрасов «Памяти Гелия Снегирева (К восьмилетию со дня смерти)»

Гелий Снегирев «О Викторе Некрасове» (Из книги Гелия Снегирева «Роман-донос»)

Григорий Кипннис «О Гелии Снегиреве, напугавшем самого Андропова»