Произведения Виктора Некрасова
Не всякому дано заслужить такое...
(О Мыколе Руденко и Гелии Снегиреве)
Статья
"Новое Русское Слово" (Нью-Йорк), 10 июля 1977 г., № 23305
(увеличить)
«Радио Свобода», 2 передачи «Зелёная лампа» —
«Памяти Гелия Снегирёва», 2—3 января 1982 г.
Юлиан Панич читает открывок из статьи Виктора Некрасова «Не всякому дано заслужить такое...» и рассказ Гелия Снегирёва «И "Б" и "В"».
Передача I, 2 января 1982 г.
|
Передача II, 3 января 1982 г.
|
Читаешь украинские газеты — «Лiтературну Україну», например, — и сердце радуется. До чего же все хорошо. Рабочие после смены домой не идут, а остаются в цеху или в клубе, чтоб обсудить новую, долгожданную Конституцию и пообещать еще лучше работать. «Письменники» ездят в колхозы и на те же заводы, рассказывают опять же о Конституции, о своих успехах, о том, что Украина за годы советской власти превратилась из забитой и отсталой в передовую и счастливую. И вручают «письменникам» хлеб-соль и показывают свинарники, а потом все вместе дружно пьют...
И ни словом никто не обмолвится, ни в одной газете не прочтещь, что 28 июня, в никому не ведомом городишке Дружковке недалеко от Донецка осудили в общей сложности на двенадцать лет бывшего секретаря парторганизации Союза Писателей Украины Миколу Руденко. И Олексу Тихого — учителя истории. Обоих, надо полагать, за антисоветскую деятельность, за подрыв государственных основ, а на самом деле за то, что оба были членами Группы содействия выполнению хельсинских решений. И все! Больше обвинять их было не в чем. Ну, очевидно, и с плохими людьми знались, нехорошие книжки читали. Первому дали семь лет лагерей плюс пять ссылки, второму особо опасному — десять плюс пять.
Как же это так получилось, что верный сын партии, популярный и широко печатавшийся писатель, незаменимый член всех президиумов, да к тому же и секретарь партбюро — вдруг оказался «врагом»?
В этом есть очевидно, определенная закономерность.
Олексу Тихого, человека, думаю, замечательного, я не знаю, услыхал о нем уже здесь, сейчас, Миколу же Руденко знаю давно, лет тридцать, пожалуй с тех пор, как он начал печататься. Мы не были с ним близки (сблизились, когда начались на него гонения, в шестидесятых годах), но могу сказать, что в искренность и честность его верил всегда. Даже в тяжелые годы борьбы с космополитизмом, те самые, когда он был секретарем парторганизации. Как же это так — спросят меня — борьба с космополитизмом (читай — с евреями) и честный секретарь парторганизации? А вот так! Все мы, вступившие в партию на фронте, верили в какое-то светлое будущее. Война, мол, смыла позор, а победа, — что там не говори — ослепила своим сиянием. И мы поверили. Трехлетие 1949—1952 г.г. малость отрезвило. Кого сразу, кого постепенно. Думаю, что именно тогда начал чувствовать Руденко всю трагичность своего положения — быть коммунистом и оставаться честным. Говорю начал, потому что вышел еще тогда, в те нелегкие годы сборник его стихов «Светлые глубины» (не путать с «Зияющими высотами» — и раньше, и иначе) и еще десять лет он печатался (все мы печатались, стараясь, не всегда, правда, удачно, перехитрить цензуру), а потом, где-то с середины 60-х годов, поняли, наконец, Збанацкие и Козаченки, что им, нынешним руководителям Союза Писателей, с ним не по пути.
Руденко сейчас 58 лет. Он воевал. Защищал Ленинград, перенес всю блокаду, тяжело был ранен, с год провалялся в госпиталях, потом опять пошел на фронт. Писал стихи. В 47-м году выпустил первый свой сборник «С похода». Был молод, порывист, казалось, такие, вот и нужны. Тогда же, в 47-м году, решено было (Кагановичем, на Украине), такую вот, понюхавшую пороху молодежь привлечь к руководству Союзом писателей. Именно тогда появился и Олесь Гончар — краса и гордость нынешней украинской советской литературы — тогда же и меня сделали каким-то заместителем (а было их штук десять, не меньше). Одни из них, как Гончар и Козаченко, оправдали надежды — первый долгое время был, второй сейчас председатель Союза — другие не оправдали. С кем-то расстались относительно мирно (ну, исключили меня из партии, а из Союза, говорят, еще нет, во всяком случае, нигде не писали), а с Руденко (уж больно доверяли, выдвигали тебя, подлеца) расправились по всем правилам.
Судебный приговор — это уже последний удар. До этого долго измывались. Следили, подслушивали, собирались упечь в «психушку», лишили заработка, пришлось Миколе и ночным сторожем служить... А мог ведь, глупая ты башка, по-прежнему восседать в президиумах и секретариатах, рассказывай только рабочим про Конституцию и пей с ними потом водку, а еще лучше с Васей Козаченко и Богданом Чалым, нынешним секретарем парторганизации, если им еще врачи не запретили. Не захотел — тогда туда тебе и дорога, Хельсинские решения решил вдруг проверять... И никто не вспомнил ни книг Миколы, ни романов, ни того, что кровь проливал он когда-то. Был и нету. И не вспоминайте...
Еще один пример. Тоже не ту дорогу выбрал. А была она, предлагаемая, и широка, и наезжена, и вела к славе и богатству.
Гелий Снегирев... Писатель, кинорежиссер. Долгое время руководил сценарным отделом Киевской студии документальных фильмов. Член партии, даже в свое время партбюро. К тому же родной дядя его знаменитый писатель Вадим Собко — в год два романа о становлении и борьбе за светлое будущее советского человека. Умный дядя говорил глупому, как выяснилось, племяннику, желая ему только добра: «С кем дружишь? С кем водишься? Пока не поздно, плюнь на них, расскажи нам, настоящим твоим друзьям, коммунистам, всю правду про них, и вот тебе моя рука. Не пожалеешь!..» Но глупый племянник протянутую дружескую руку оттолкнул, с гадами (среди них был и я) не порвал и теперь может только на себя пенять — из партии изгнали, работы лишили и не окажись он в свои пятьдесят лет инвалидом 2-й группы (сердце подкачало, на три четверти ослеп), был бы он элементарным тунеядцем, а таких у нас тоже не любят, наказывают.
Русский читатель может прочесть в № 11 «Континента» начало «лирико-публицистического исследования» Гелия Снегирева «Мама моя, мама». Это история одного из забытых процессов 1930 года на Украине — дела СВУ — Союза Освобождения (визволення) Украины. Группа видных ученых Украины во главе с акад. С. Ефремовым была обвинена и осуждена на долгие годы тюрьмы и лагерей за террор, восстание, интервенцию, так писалось во всех газетных заголовках. На самом деле ученые эти, и учителя, и директора школ за вечерним чаем поругивали советскую власть и мечтали о чем-то лучшем. Вот и все. Последний из этих ученых, чудом уцелевший, недавно умер, и Снегирев, не боясь усложнить кому-то жизнь, решил опубликовать свои записи. Читаешь их — а написано хорошо — и всколыхнулось прошлое, забытое, страшное. Мне тогда и двадцати еще не было и, как все молодые, увы, интересовался чем-то другим, но помню, что и тогда не верил всему этому нагромождению ужасов, а теперь, прочитавши, по-настоящему ужаснулся.
Снегирева же этот процесс, через столько лет, заинтересовал потому, что все тот же дядюшка, доказывая, что с плохими друзьями надо рвать, приводил в пример Гелию его мать, косвенно как-то упоминавшуюся на процессе. Копнув поглубже, обнаружил Снегирев нечто такое страшное и бессовестное (мать была сбоку — припека), что рука сама потянулась к бумаге.
Само собой разумеется, не всем доставит удовольствие это исследование, не любят у нас вспоминать прошлое, особенно такое. И, чувствуя это, Снегирев в своем предисловии не исключает возможности суда над ним и обращается к тем, будущим, возможным судьям:
«Не объявляйте меня преступником! Не бросайте меня за решетку!
Прошу не для себя. Для кого? РАДИ МОЕЙ ОТЧИЗНЫ. Ради нашей с вами Отчизны, граждане судьи и вы, люди в зале. Пусть я стану первой ласточкой, которая возвестит всему миру, что на нашу Родину идет Весна Свободы! Пусть весь мир увидит, что Родина наша готова, наконец, сбросить с себя тесное идеологическое рубище, пропитанное потом, слезами и кровью! Пусть все страны мира поймут, что с Родиной нашей можно говорить и вести дела, как с достойной и мощной державой, которая не боится ЧЕЛОВЕКА ».
До суда пока не дошло, но тревожные сведения уже доходят. Что произошло в Киеве в дни процесса над Руденко и Тихим пока неизвестно, известно только, что Снегирев на пресс-конференции с иностранными журналистами сообщил, что отказывается от советского гражданства, и паспорт свой отправил в Президиум Верховного Совета... Значит, допекли...
Вот, вкратце, о судьбе двух человек, двух писателей, двух коммунистов, отказавшихся от благополучия, президиумов, дач (а в свое время и они были) и прочих положенных за вранье преимуществ; отказавшихся от всего этого во имя другого. А другое — это быть самим собой и, если ты писатель, писать о том, о чем ты не можешь не писать, писать правду, защищать ее.
В нашей стране за это карают — тюрьмой, лагерем, ссылкой. Избравший этот путь лишается почти всего, но приобретает взамен то, чего лишены члены президиумов и секретариатов — уважение к себе и любовь, настоящую, неподдельную. Не всякому дано заслужить такое...