Главная Софья Мотовилова Виктор Кондырев Александр Немец Благодарности Контакты


Биография
Адреса
Хроника жизни
Семья
Произведения
Библиография
1941—1945
Сталинград
Бабий Яр
«Турист с тросточкой»
Дом Турбиных
«Радио Свобода»
Письма
Документы
Фотографии
Рисунки
Экранизации
Инсценировки
Аудио
Видеоканал
Воспоминания
Круг друзей ВПН: именной указатель
Похороны ВПН
Могила ВПН
Могилы близких
Память
Стихи о ВПН
Статьи о ВПН
Фильмы о ВПН
ВПН в изобр. искусстве
ВПН с улыбкой
Поддержите сайт


Произведения Виктора Некрасова

О прошлом, настоящем и чуть-чуть о будущем

(Заметки об архитектуре)

«Литературная газета», 20 февраля 1960 г., № 22 (4147), с. 1—2

(Оригинал статьи в формате pdf 3,5 Мб)




Эти заметки не претендуют на большее, чем они есть. Вопросы, затронутые в них, слишком широки, сложны, я бы сказал, даже запутаны, чтоб в них можно было разобраться в одной статье одному человеку, к тому же давно уже не занимающемуся архитектурой как профессией. Скорее всего, это простор мысли человека, которому хочется разобраться в чем-то не совсем еще разобранном.
Если заметки эти послужат началом какого-то разговора, спора, пусть даже ожесточенного, — цель их будет достигнута.
«Мне всегда становится грустно, когда я гляжу на новые здания, беспрерывно строящиеся, на которые брошены миллионы и из которых редкие останавливают изумленный глаз величеством рисунка или своевольною дерзостью воображения, или даже роскошью и ослепительною простотою украшений. Невольно втесняется мысль: неужели прошел невозвратимо век архитектуры? Неужели величие и гениальность больше не посетят нас? Или они — принадлежность народов юных, полных одного энтузиазма и энергии и чуждых усыпляющей, бесстрастной образованности?».
Так размышлял Гоголь «об архитектуре нынешнего времени» в своих «Арабесках».
Не испытываем ли и мы иногда нечто подобное, глядя на города и архитектуру нынешнего, середины XX века, времени? Смотрим на Кремль, на Василия Блаженного, на мечети Бухары и Самарканда (а те из нас, кому повезло, еще и на афинский Акрополь, собор Св. Петра в Риме, на Нотр-Дам), — смотрим и говорим: прекрасно, совершенно! И смотрим на какой-нибудь вылезающий из лесов дом, строящийся по соседству с нами, и только плечами пожимаем — ну что ж, будут хоть ночные квартиры...
Короче говоря, мы склонны еще иногда в каких-то вопросах идеализировать далекое прошлое. Что же, действительно, Венера Милосская до сих пор осталась непревзойденным образцом красоты. Были эпохи, когда даже меч, пищаль или пушка были произведениями искусства. Сейчас этого нет.
Но ведь в этом-то, в смене одного другим, и заключается закономерность всякого развития.
Сейчас XX век. Он не может быть ни XV, ни XIX. И так ли уж безрадостно все созданное искусством этого беспокойного века?
Стиль и эпоха неразделимы. Египет фараонов родил пирамиды, Греция — Акрополь, Рим — Пантеон и Форум, готика — соборы. В чем же сила воздействия на нас архитектуры этих столь несхожих между собой эпох? Точнее, какую мысль, идею вкладывали строители тех веков в созданные ими шедевры? Возвеличение божества, возвеличение правителя. Противопоставление им — великим, всесильным — маленького, ничтожного человека. Храмы и дворцы (за исключением разве что греческих) подавляли торжественностью, величием, размерами.
Гоголь в той же статье «Об архитектуре нынешнего времени» писал: «Строение должно неизмеримо возвышаться почти над головою зрителя, чтобы он стал, пораженный внезапным удивлением, едва будучи в состоянии окинуть глазами его вершину. И потому строение всегда лучше, если стоит на тесной площади... Чтобы кареты гремели у самого его подножия! Чтобы люди лепились под ним и своею малостью увеличивали его величие!»
Ох, боюсь, Гоголю понравились бы наши высотные здания, а ведь они, эти высотные здания, как никакие другие, противоречат принципам архитектуры эпохи социализма.
Вот мы и подошли к самому главному, к архитектуре нашей, социалистической. Каковы же ее принципы?
В первые годы после Октябрьской революции строилось у нас мало, зато проектировалось (правда, оставаясь преимущественно на бумаге) много. А говорилось еще больше. Все старое отметалось как изжившее себя. Новый строй, новая эпоха — значит, и стиль новый! Но какой? Вспомните плакаты тех лет. Полуголый рабочий в фартуке с молотом в руке на фоне каких-то строек— краны, башни, леса... Вот такой-то и представлялась архитектура нового — не то фабрика, не то маховик, в общем что-то индустриальное.
Потом, когда начали строить по-настоящему, страсти несколько поулеглись. Все постепенно стало входить в определенные рамки. И вот тут-то появилась «новая» архитектура. Она не была едина, эта «новая» архитектура, она состояла из множества течений, струй, переплетающихся, сталкивающихся, спорящих между собой. И назывались они по-разному — рационализм, функционализм, формализм, конструктивизм, и вождей имели своих, и идеологов. С тех пор прошло более трех десятков лет. Попытаемся же взглянуть на суть этих явлений глазами сегодняшнего дня. Выберем из всех этих течений только конструктивизм как направление, наиболее логически обоснованное и охватившее, начиная с 20-х годов, все без исключения — это можно твердо сказать — страны мира и области искусства, включая музыку и литературу. В свое время течение это сыграло весьма заметную роль в истории развития советской архитектуры, потом было предано анафеме и забвению, а сейчас в каких-то своих элементах опять возродилось.
Вряд ли можно с точностью сказать, где и когда оно зародилось. Уже в постройках Огюста Перре еще в начале века наметились первые черты будущего стиля. Но это не так уж и важно. Важно другое — то, что стиль этот настолько бурно стал распространяться, что даже такие крупные наши архитекторы, как Щуко, Щусев, Рерберг, Фомин, в творчестве своем ранее исходившие из совсем других принципов, невольно подпали под его влияние, в основном, правда, чисто внешне, но подпали. В чем же была его сила?
Если мы взглянем на наиболее известные образцы мировой архитектуры — скажем, на Парфенон, Пантеон в Риме, Реймсский собор, — нам сразу же бросится в глаза нечто общее, что объединяет эти столь не похожие друг на друга памятники, олицетворяющие собой совершенно разные эпохи, разные общественные формации. И общее это — их ярко выраженная конструктивность, причем конструкция сама по себе, с точки зрения строительного искусства, наиболее передовая для своего времени. Она — средство для выражения определенной идеи, она же и стимул для рождения новой формы, а значит, и стиля.
Французский архитектор Ле Корбюзье как-то сказал: настоящая архитектура прекрасна и в развалинах. Как верно сказано! Ни войны, ни пожары не смогли уничтожить красоту Парфенона или Реймсского собора. Мысль, идея, принцип, так ярко выраженные в самой конструкции, остались — осталась и красота.
Вот это-то положение — конструкция как основа архитектурного сооружения — и стало, в своеобразном преломлении, отправной точкой архитектурной теории конструктивистов. Сейчас XX век, говорили они, век новых строительных материалов и принципов — отсюда и новые формы и принципы самой архитектуры. Это — первое.
Второе. Никто не станет отрицать, что самолет, паровоз, пароход, автомобиль не только удобны для передвижения, но и красивы сами по себе. Почему? Да потому, что в них все целеустремленно, в них нет ничего лишнего, в них только то, что нужно для их прямого назначения, — это-то и рождает красоту. А что такое дом? В сущности, та же машина, только машина для жилья, для работы, для собраний и т. д. Иными словами, красота его должна заключаться не в декоративных украшениях, а в самой функциональной сути его.
Отсюда и третье — чистота формы. Архитектура — искусство, оперирующее объемами. В основе ее куб, параллелепипед, конус, полушарие, пирамида. Логическое сочетание этих форм, сочетание граней и плоскостей само по себе создает законченную архитектурную композицию. Всякого же рода украшения только мешают восприятию основных форм. Они только уродуют их, это мусор, который надо выкинуть.
Вот три основные заповеди конструктивизма.
Как же выглядят они на практике?
Обратимся к Ле Корбюзье — крупнейшему идеологу и теоретику конструктивизма, большому, до сих пор активно работающему мастеру, недавно отпраздновавшему свое 70-летие. В последние годы взгляды его на архитектуру несколько изменились (судим по его проектам капеллы в Роншане во Франции и павильона фирмы «Филипс» на Брюссельской выставке), но тогда, в 20—30-х годах, они сводились в основном к следующему.
1. Новый строительный материал, железобетон, дает возможность совершенно свободно решать план любого здания. В прошлом стена являлась элементом одновременно и несущим нагрузку, и изолирующим помещения друг от друга. Сейчас за ней может сохраниться только вторая функция, первую берет на себя железобетонный каркас, а легкие, ничего не несущие перегородки можно поставить в любом месте.
2. Железобетонная (или металлическая) конструкция (в принципе этажерка — столбы и перекрытия) дает возможность выжать из выделенного участка земли (на Западе это вопрос первостепенной важности) все, что только из него можно выжать. Дом начинается фактически со второго этажа — значит, первый можно использовать для стоянки автомашин. Крыша плоская, на ней сад — то, что отнято у участка земли, возвращается ему на высоте 5 — 6 этажей, ближе к солнцу.
3. Так как наружная стена не несет никакой нагрузки, она может быть превращена в сплошное окно или, если угодно, в окно горизонтальное, удобное, кстати, тем, что больше соответствует окружающему пейзажу, не режет его на вертикальный отрезки.
4. Планировка самого здания подчиняется логике, удобству и экономичности расположения помещений. В зданиях общественных (театры, вокзалы, рынки, спортивные сооружения) принцип планировки диктуется еще и графиком движения людей. По меткому выражению Ле Корбюзье, яблоко, брошенное в любом месте зрительного зала, должно само выкатиться на улицу.
5. В современном городе самое страшное — это отсутствие воздуха и солнца. Старый город — это «улицы-щели» и «дворы-колодцы». Новый город мыслится как несколько десятков небоскребов, стоящих на большом расстоянии друг от друга, окруженных сплошным морем зелени, омываемых воздухом и лучами солнца.
Вот на основе этих принципов, как грибы после дождя, стали расти во всех городах мира так называемые «дома-коробки», большие и маленькие, красивые и не очень, на ножках и без них, врезающиеся в небо и распластанные по земле — и все это в стекле, бетоне, металле. Много появилось их и у нас. Москвичи хорошо знают дом Министерства легкой промышленности на улице Кирова (сейчас там находится Статистическое управление), центральная часть которого сплошь сделана из стекла. Здание это построено по проекту Ле Корбюзье. Другое, наиболее типичное для того времени здание — жилой дом для сотрудников Наркомфипа ни Новинском бульваре (во дворе), сооруженный известным советским архитектором М. Гинзбургом. И наконец, самое, пожалуй, характерное и типичное сооружение того времени — великолепный архитектурный комплекс Днепрогэса братьев Весниных, наиболее выдающихся представителей конструктивизма у нас.
Почему я так долго задержался на описании принципов этого течения? Так ли уж все в нем хорошо и правильно? И может ли оно, получившее такое распространение на Западе, удовлетворить нас? Ведь после первого конкурса на Дворец Советов в 1931 году конструктивизм был признан у нас течением буржуазным. Может быть, он действительно является не только порождением, но и достоянием строя капиталистического, а не нашего? И может быть, отвергая его в течение четверти века, мы поступали правильно? Но тогда что же означает появление Советского павильона на Брюссельской выставке? А панорамное кино в Москве? А проекты новых московских кинотеатров — на Пушкинской площади и у Кировских ворот?
Попытаемся разобраться.
Отвергая конструктивизм, противники его говорили: это течение явно формалистическое, оно отрицает идеологическую сущность архитектуры, оно ложно идеализирует машину, отвергает богатое классическое наследие, не признает национальных особенностей архитектуры той или иной страны и, главное, оно пытается дать единый, так сказать, «надклассовый» рецепт решения архитектурных проблем, пригодный в равной степени как капиталистическому, так и социалистическому строю.
Таков был приговор конструктивизму, и он был отвергнут. Но что же пришло ему на смену? Роскошь и богатство. Города стали заполняться бесчисленными колоннадами, псевдоклассическими фронтонами, декоративными арками и лоджиями, фасады покрылись полированным гранитом и Лабрадором. Площадь стены обогащалась с такой интенсивностью, что порой казалось, будто здание изъедено какой-то накожной болезнью. Все это называлось «критическим использованием классического наследия». Апогея своего эти излишества, стоившие государству громадных денег, достигли в высотных зданиях, о которых стоит поговорить особо.
Появление нью-йоркских небоскребов диктовалось дороговизной земельных участков. И в этом была своя логика. Строить же здание с единственной целью, чтоб его было видно за десятки километров, по меньшей мере нелогично. Кстати, неоправданность появления у нас высотных зданий привела к тому, что некоторые москвичи твердо верили, что все это сделано неспроста — там, мол, наверху установлены мощные радары... Что поделаешь, человеку свойственно во всем искать задатки разумного. Между прочим, и Гоголь, не знавший радаров, считал, что столице нужны высокие здания еще и потому, что она «получает существенную выгоду, обозревая провинции и заранее предвидя все...».
Говорят, современному городу не хватает вертикалей взамен исчезнувших колоколен. Верно. Но колокольня была не только декоративна, она была и функциональна. В нынешних условиях функциональна «высотность» телевизионных башен, книгохранилищ крупных библиотек, элеваторов (кстати, как хорошо они вкомпоновывались в плоский ландшафт киевского Подола). Высотность этих сооружений вызвана их функцией, а не ложно понятой монументальностью, идея которой сама по себе глубоко антидемократична — идея противопоставления грандиозного сооружения теряющемуся у его подножия человеку. Ложное понимание величественности! Разве она в размерах?
На площади Восстания в Москве почти рядом стоят два здания — высотное и старое, начала XIX века, так называемый «Вдовий дом». Одно взмывает к небесам, другое — всего в два или три этажа. Невольно напрашивается вопрос: какое из них величественнее, монументальнее? И, как ни странно, оказывается — второе. А какое «человечнее»? Опять-таки — второе. (К слову сказать, а нужна ли вообще жилому дому — а высотное здание на площади Восстания не что иное, как жилой дом, — величественность и монументальность? К чему они ему?)
Другой пример, еще более разительный. Мавзолей Ленина. По размерам своим он меньше всех строений на Красной площади. Но сколько в нем настоящего, простого, строгого величия. Небольшой и скромный, он не только прекрасно «вписался» в один из красивейших архитектурных ансамблей мира, он стал его идейным и композиционным центром. Значит, дело совсем не в размерах.
Помпезность, роскошь, богатство — нужны ли они нам? Отвечают ли принципам социалистической архитектуры?
Нет, принципы ее в другом. И перво-наперво — в «человечности». Человек — вот кому должна подчиняться архитектура. Здание должно быть таким, чтоб в нем хотелось жить, работать, хотелось в него войти, чтоб оно не отпугивало тебя своими размерами, бессмысленными башнями, золочеными шпилями, колоннами и мрамором (как это происходит, например, в московской гостинице «Ленинградская», где невольно хочется снять шапку, так соборно-величественно все вокруг), чтоб оно привлекало своей гармонией, простотой, удобством, чтоб, глядя на него, ты не задавал себе вопроса: «А что это такое — школа, вокзал, театр, министерство, санаторий?», чтоб ты с первого взгляда все мог понять.
И тут я опять должен вернуться к конструктивизму. Действительно ли все, предлагаемое им, формалистично и неприменимо у нас?
В газетной статье вряд ли возможно разобраться в этом сложном, запутанном вопросе — это дело специалистов, теоретиков. Скажем только, что тезис Ле Корбюзье «Архитектура или революция?» (а он утверждал в свое время, что архитектура может разрешить социальные противоречия) говорит о том, что не все в теории конструктивизма благополучно. Вряд ли можно согласиться и с отправным его тезисом, что новые строительные материалы и принципы рождают новую архитектуру. Нет, не рождают, а помогают ей. Архитектурная идея требует своего воплощения, строительная техника подсказывает, решает. Нужно перекрыть громадное пространство выставочного зала, спортивной арены, рынка — научная мысль усиленно работает, находит новые системы сводов, рождается новая строительная, а отсюда и архитектурная форма.
Но это теория. На практике же конструктивизм дал очень много ценного и заслуживающего внимания.
В Италии, например, на меня сильнейшее впечатление произвел центральный римский вокзал — ясный, четкий, удобный, конструктивно и функционально оправданный в каждой своей детали, а потому по-настоящему, по-современному красивый. И интересно, что красота эта очень мирно «сосуществует» рядом с остатками древнего вала Сервия Туллия, построенного 2300 лет тому назад. Вал этот умудрился даже «влезть» внутрь вокзала — в багажном зале его, в подвале, среди стекла и бетона сохранились древние стены, и, как ни странно, это нисколько не раздражает, наоборот, одно, контрастируя, великолепно дополняет другое.
Но там же, в Италии, в Турине, я видел и другое здание — строящуюся картинную галерею. Говорят, в ней все предусмотрено для удобства зрителей и развешанных картин, но, глядя на это ультрасовременное сооружение с улицы, только руками разводишь. Ничего понять нельзя! Это уж сродни абстрактной живописи и «конкретной» музыке, явлениям хотя и любопытным, но особого наслаждения не доставляющим. И невольно, глядя на туринскую картинную галерею, я вспоминал наш Музей изобразительных искусств в Москве, архитектура которого эклектична и подражательна, но в то же время какая-то приветливая, дружелюбная.
Да, неограниченные возможности современной техники открывают перед строителями такие горизонты, что некоторые из архитекторов на Западе просто не знают удержу. Желание затмить соседа, привлечь к себе внимание, удивить выдумкой и оригинальностью доходит до того, что порой исчезает то, без чего не может существовать архитектура, — исчезает гармония, красота. И если это допустимо еще в какой-то степени в архитектуре выставочных павильонов (некоторые павильоны на Брюссельской выставке великолепны с точки зрения архитектурно-строительной фантазии и остроумия), то в сложившемся ансамбле города это вызывает только недоумение, если не раздражение. Но это уже не конструктивизм, это нечто иное, сродни скорее рекламе. В этом отношении очень показательна западная церковная архитектура последних лет, «ультрасовременность» которой дошла до полного отрицания принципов «доброго, старого» конструктивизма.
Итак, подведем кое-какие итоги.
В конструктивизме, как видим, действительно не все так уж гладко, не все мы можем в нем принять. В частности, и «догматизм» его, начисто отказывающий в «праве на жизнь» таким архитектурным элементам, как карнизы, наличники, «сандрики», над окнами. В «новом» железобетонном доме они действительно конструктивно не нужны, они только украшение. Но ведь не все строится из железобетона. Есть у нас и будут еще строиться дома из кирпича, ракушечника, дерева. И в них карнизы и сандрики не только украшения, это и необходимые конструктивные детали. Здесь конструктивизм чего-то недоучел. Не подходят нам и некоторые его теоретические предпосылки, о которых мы уже говорили. Но все ли благополучно у нас сейчас с архитектурной теорией? Подчас вкус заказчика, увы, далеко не всегда тонкий, и пристрастие архитектора к тому или иному стилю — вот и вся теория. В результате — стопроцентная эклектика, дорогостоящая, неэкономичная, и полное забвение конструкции.
По какому же пути должно идти развитие нашей архитектуры? Вряд ли нам нужно оглядываться на экстравагантную архитектуру буржуазных вилл или дорогих западноевропейских отелей, но умение использовать все то, что дает нам современная строительная техника, умение показать, а не скрыть всю красоту конструкции, умение оперировать чистым архитектурным, объемом и пространством, не маскируя их псевдодекоративной мишурой, — вот это нам нужно.
И дело вовсе не в каком-то универсальном рецепте, предлагаемом якобы конструктивистами, не в плоских крышах и горизонтальных окнах — они хороши там, где им место, и плохи там, где их притягивают за волосы, — дело в другом: в современности самой архитектуры, той разумной современности, так ярко выраженной строителями Парфенона и Реймсского собора.
И вот тут-то надо сказать о самом главном. Ле Корбюзье, крупнейший теоретик и практик конструктивизма, всю жизнь мечтал о «лучезарном городе». Ему не удалось осуществить эту мечту, как не удалось осуществить проекты перестройки Парижа, Алжира и других городов. Жилые дома, виллы, выставочные павильоны, капеллы — как мало это для архитектора с его талантом, знаниями, темпераментом! Только сейчас, на склоне лет, он выполнил, с присущим ему блеском, проект правительственного центра в г. Чандигарх, столице Восточного Пенджаба. А он мечтал о городе, лучезарном городе...
В чем же дело? Дело в тупике, в который попал конструктивизм, развиваясь в условиях социально-экономической системы, породившей его. Сами основы этой системы с ее частной собственностью на землю, дома, фабрики, заводы просто не дают ему возможности развиваться в том направлении, в котором он может и должен развиваться. А направление это — массовое жилищное строительство, градостроительство, истинные масштабы которого ощутимы только в странах с социалистической системой. И именно мы, решая поставленные перед нами грандиозные проблемы (за семилетку должно быть построено около 15 миллионов квартир общей площадью в 650—660 млн. кв. метров), не можем отмахнуться от того, что предлагает нам конструктивизм с его стремлением ко всему экономичному, рациональному, технически передовому.
Может, это прозвучит и смешно, но сейчас даже трудно говорить о конструктивизме как о «буржуазном» стиле — столь велики и неразрешимы противоречия между ним и капитализмом.
Терпеливо дочитав статью до этого места, читатель вправе перебить меня:
— Все это очень хорошо. Конструктивизм вступил в противоречие с капитализмом. Парфенон и Реймсский собор прекрасны, архитектура должна быть человечна и современна... Превосходно.
Но нельзя ли поконкретнее? Почему вы не приводите ни одного положительного примера современной архитектуры? Разве их нет?
Вот тут читатель и поставил меня в тупик. Он, правда, не совсем точен, один пример я все-таки привел — Римский вокзал, но я понимаю, хотелось бы какой-нибудь другой — наш, советский. Но какой же? Можно было бы, конечно, поговорить о брюссельском павильоне, но мы фактически знаем его только по фотографиям и кинофильмам. И вообще какого-либо здания, ярко воплотившего черты нового стиля в нашей архитектуре, в натуре мы еще не видели. Поэтому остановимся не на законченном уже здании, а на нескольких проектах, которые, на мой взгляд, свидетельствуют о довольно значительном сдвиге. (Кстати, в скором времени должна открыться выставка проектов международного конкурса застройки одного из кварталов Юго-Западного района Москвы, выставка, которая, очевидно, многим нас порадует.) Речь идет о конкурсе на Дворец Советов.
В свое время, 29 лет тому назад, такой же конкурс, не дав, правда, конкретных результатов, произвел в нашей архитектуре переворот. Возможно, что и нынешний конкурс окажется определенной вехой на пути развития советской архитектуры.
Результатов конкурса еще нет, но основной принцип решения Дворца Советов более или менее уже ясен.
Трудно представить себе что-либо более противоположное, чем известный проект Б. Иофана и нынешние конкурсные. Первый решен был как памятник — громадный, видимый со всех концов Москвы памятник В. И. Ленину. И все в нем подчинено было скульптуре. Само здание, со всеми своими залами и многочисленными помещениями, являло собой не что иное, как постамент для скульптуры. Размеры самого сооружения были настолько грандиозны, что говорить о какой-либо масштабности по отношению к окружающему городу, в том числе и к Кремлю, просто не приходилось. Все вокруг подчинилось бы зданию-памятнику.
Совсем из других принципов исходят авторы представленных на нынешний конкурс проектов. Ничто не подавляет в них — ни размеры, ни высота, ни многословие. В принципе это вытянутое по горизонтали, в большей или меньшей степени (в зависимости от вкуса авторов) лаконичное деловое здание для многочисленных собраний, предназначенное, очевидно, не только для сессий Верховного Совета, но и для международных фестивалей, всенародных празднеств.
Наиболее характерен и ясен по мысли, на мой взгляд, проект архитектора А. Власова. Кстати, нельзя не обратить внимания на довольно любопытный факт — во втором туре точки зрения конкурирующих между собой архитекторов явно сблизились на основе представленного на первый тур проекта А. Власова.
Что же это за проект? Не вдаваясь в детали, можно сказать — большой параллелепипед из стекла, положенный плашмя. Внутри — залы заседаний, окруженные просторными, светлыми кулуарами, балконами, кое-где превращенными в зимние сады. Все очень просто, логично, конструктивно. Радует и то, что авторы этого проекта (и других, кстати, тоже) не побоялись обратиться к монументальной живописи как к одному из элементов архитектурной композиции, а не как к украшению. К слову сказать, область эта у нас почти не изведана. Она требует еще своего принципиального решения. Вряд ли можно сейчас равняться на мозаики московского метро, или росписи павильонов Выставки достижений народного хозяйства, или даже на панно работы Е. Лансере в залах Казанского вокзала. Советская архитектура, какой она сейчас вырисовывается, должна родить и несомненно родит свою «собственную» монументальную живопись, как это было со всеми стилями прошлого — готикой, Ренессансом, барокко, классицизмом, кстати родившими не только живопись, но и литературу. Поиски этого нового «собственного» стиля уже видны в проектах Дворца Советов, хотя говорить о решении этого вопроса сейчас еще рано. Это только поиски, работы еще непочатый край.
В целом же, возвращаясь к проектам Дворца Советов, в частности к проекту А. Власова, и представив себе это здание уже построенным, чувствуешь, что в него хочется войти, оно приветливо, не отпугивает ложным «величием».
Кое у кого, правда, возникают вопросы — я сам слышал их на выставке проектов. А не слишком ли все это смахивает на выставочный павильон? Не задавят ли Дворец Советов башни стоящего неподалеку университета? И даже такой я слышал вопрос: а что в этом здании нашего, советского?
Спору нет — не все еще решено в выставленных проектах. Явно неудачно соседство Дворца Советов с университетом, не решен, пожалуй, окончательно вопрос самого «образа» советского парламента (впрочем, повторяю, здание это, в отличие от парламентов других стран, рассчитано, очевидно, не только на сессии Верховного Совета), много и серьезно еще предстоит поработать художникам, но ведь перед нами только эскизные проекты, впереди еще много работы. Важно другое — путь, по которому идут искания. А путь этот безусловно верный. Не поражать размерами, высотой, дорогостоящей и мало что выражающей внешней помпезностью, а искать простое, ясное, удобное, дружелюбное, иными словами — человечное. Это и есть наше, советское.
И тут я в последний раз вернусь к словам Гоголя о невозвратимо прошедшем веке архитектуры и о величии и гениальности, которые чужды усыпляющей, бесстрастной образованности.
Нет, не прошел еще век архитектуры. Есть ведь образованность и другая — страстная, пробуждающая, и ей не чужды ни величие, ни гениальность.

Отклик на статью Виктора Некрасова

Это касается каждого из нас

Каким ты будешь советский город?

Заметки о нерешенных вопросах советского градостроительства

«Литературная газета», 12 мая 1960 г., № 56, с. 2

(Оригинал статьи в pdf 27,5 Мб)








2014—2024 © Международный интернет-проект «Сайт памяти Виктора Некрасова»
При полном или частичном использовании материалов ссылка на
www.nekrassov-viktor.com обязательна.
© Viсtor Kondyrev Фотоматериалы для проекта любезно переданы В. Л. Кондыревым.
Flag Counter