Произведения Виктора Некрасова
О книге Евгения Калмановского
«Путник запоздалый»
Рецензия для радио
6 марта 1986 г.
Виктор Некрасов на «Радио Свобода»
читает рецензию «О книге Евгения Калмановского
«Путник запоздалый», 6 марта 1986 г.
Мне дали книжку и сказали — «Прочитай!». Я сразу же настораживаюсь и противлюсь — не люблю насилия. Но тут же вспоминаю случай с книгой бесконечно уважаемого мной Петра Григорьевича Григоренко. Испугала, в основном, толщина — восемьсот с чем-то страниц. Дорвались, мол, до свободы, остановиться не могут. Но взял в руки и не смог оторваться. Прочел залпом. И книга, и жизнь замечательны.
Книга, которую мне сейчас рекомендовали тоже о жизни. Только не своей, а других. Людей, которых автор и в глаза-то не видел, и о произведениях, казалось бы, всем известным. Книжка эта называется «Путник запоздалый», автор её — ныне здравствующий ленинградец Евгений Соломонович Калмановский. Издана «Советским писателем» в 1985 году. Состоит она из одиннадцати рассказов, назовем их так. Герои этих рассказов достаточно известны. Гончаров, Лесков, Островский и Чехов, Мамин-Сибиряк, Бунин… Есть и менее известные, но не менее, оказывается, интересные. Шумахер, Артем, Эфрос — поэт, актер, театральный критик. Ну почему, спрашивал я себя, взяв книгу в руки, автор взялся писать о людях, о которых столько уже написано. Но прочитав, понял — Калмановский написал эту книгу для меня. Именно для меня, человека как будто бы интеллигентного, но которому еще читать и читать… И много вычитал я в этой книге, о многом узнал впервые, какие-то неведомые мне детали запомнились навсегда.
Гончаров. Все мы его читали, а в Обломове — я, во всяком случае — узнавали самого себя. И портрет его запомнился — в кресле, с бакенбардами, манишка, крахмальный воротничок, вальяжный. Именно таким представлялся мне когда-то настоящий писатель. Причем писал я, вспоминая встречи с Андреем Платоновым. Тот выглядел, скорее, заурядным машинистом или агрономом, но никак не писателем. И вот, оказывается, Гончаров был невероятно застенчив, скромен, и больше всего боялся, что длинно и скучно пишет. «Недавно сел и перечитал «Обломова», — пишет он некоему Ляховскому, — и пришел в ужас! За десять лет хуже, слабее, бледнее я ничего не читал первой половины первой части. Это ужасно!» Стасюлевич, редактору «Вестника Европы» пишет о холодных, зевотовозбудительных длиннотах в «Обрыве». Всем и всегда своим был недоволен. Не соглашался на издание своих сочинений, отказал упрашивавшему его издателю Вольфу и только в середине 80-х годов сдался под натиском другого издателя — Глазунова. И в то же время он писал маленькие, без подписи заметки в газету «Голос» о разных непорядках в петербургском городском хозяйстве, прося издателя бесплатно высылать ему за это газету. Он, мол, отставной чиновник, нищ. Был он скуп? Отнюдь. Когда умер его слуга Людвиг, до конца дней своих содержал его вдову с тремя дочками. Были у него и странности, назовем это так. Не любил Тургенева. Даже немного завидовал. Успеху, имению быстро писать. Более того, считал, что Тургенев похитил многое из его, Гончарова, замыслов – «Дворянское гнездо», «Накануне». А некоторые из них поведал Флоберу, благодаря чему французский писатель сочинил «Мадам Бовари» и «Воспитание чувств». Короче, Гончаров вырисовывается передо мной не только великим, но скромным, противоречивым, не везде разгаданным, невероятно требовательным к себе писателем. И очень хорошим человеком. И еще. Захотелось вдруг опять взяться за Гончарова. И взялся за «Фрегат «Палладу», книгу, которую никогда не читал. И попал в Японию, загадочную и замедленную, совсем не такую, какую я увидел сегодня её. По-прежнему загадочную, но напористо-динамичную, покоряющую ныне все мировые рынки.
Рассказы, о которых я сейчас говорю, нельзя пересказывать. Это, пользуясь словарем «Литгазеты» (что поделаешь, иногда приходится), «штрихи к портрету», очень точные, меткие, не сразу заметные, но известный портрет дополняющие. А может, в другом ракурсе рассмотренные.
История с «Вишнёвым садом», например, которому посвящен один из рассказов. Не «вишнёвый», а «вИшневый», объяснял поначалу Чехов Станиславскому. Чего он искал? Наибольшей эмоциональности? Экспрессивности названия, как считал Станиславский? Или наоборот, наименьшей. Вот Бунин принял вишневый сад за лейтмотив пьесы и возмутился. «Я рос именно в дворянском гнезде, — пишет он, — вопреки Чехову нигде не было в России садов сплошь вишневых. И нигде, опять-таки вопреки Чехову, как раз возле господского дома. И ничего чудесного не было в вишневых деревьях, как известно, корявых, с мелкой листвой.» Короче, Бунин, не любивший Чехова-драматурга, ловил его на неточности. И в то же время, в одной из автобиографических заметок, Калмановский обнаружил с удивлением: «Всё, помню, действовало на меня… солнце в тех комнатах, что глядели за вишневый сад, на запад…» Значит, вишневый-то сад бывал? И был?
Казалось бы, в наш век атомных бомб, концлагерей, разгула террористов, постыдных войн, вроде афганской, все эти мелочи, писательские обиды и укоры, споры о вишневых садах никого не должны интересовать. Но зачем нам знать, как проводил время в Сандуновских банях полузабытый всеми поэт Петр Васильевич Шумахер. И как провел он пасхальное воскресенье у Павла Лукича Пикулина, который все упрашивал его написать главу про эстетику и философию питания для его «Энциклопедии питания» (готовится уже третий том). Ну кому это теперь интересно? А вот и интересно! Ты прикасаешься к жизни старинного человека (так назван очерк), литератора, поэта середины прошлого века, общительного и в то же время отрешенного, девизом которого была надпись на его печатке для закрывания писем: «Toujours agité jamais abattu» — «Всегда неуспокоенный, но никогда не удрученный». Стихи Шумахера можно найти в «Библиотеки поэта» и в Большой, и в Малой серии. А вот могила его, в графском поместье Шереметьевых, в Кускове, где он просил его захоронить, заросла травой, её уже не найти…
Повторяю, в наш жестокий век прикасаться к пожелтевшим страницам прошлого не только интересно, но и нужно. И спасибо тем, кто напоминает нам об этом.
С великим наслаждением прочел я странички, озаглавленные «Путник запоздалый» (так названа и вся книга), об Александре Родионовиче Артемове, гимназическом учителе, ставшим прославленным актером Художественного театра Артёмом. Он первым создал чеховского Чебутыкина, Вафлю, Фирса. Чехов в нем души не чаял, любил к нему заходить, посидеть вдвоем на диванчике, попить чайку. Был он прост и застенчив, в театре его называли «дедушкой». А Гордон Крэг о его ролях говорил, что это поэмы, и обожаемый им Костя (Станиславский) писал потом о нем (умер он в 1914 году): «Артём один из самых замечательных актеров, которых я видел. Все его создания вместе с ним самим хочется вылепить и поставить в ряд, в витрину, или на красивую полку, или на камин. Он был скульптурен».
Всего этого я не знал. И так бы не узнал бы, не прочитай я книгу Калмановского. Всем говорю и рекомендую — прочитайте-ка!