Произведения Виктора Некрасова
Париж-12
Статья для радиопередачи
17 июля 1986
Как-то еще на заре моей эмигрантской жизни, один парижанин спросил меня: «Что, по-вашему, самое парижское в Париже?»
Я, новичок еще в этом городе, — неосторожно сказал:
— Шанз-Элизэ — Елисейские поля, Лувр, возможно, Эйфелева башня…
Парижанин рассмеялся:
— Эх, вы… Самое парижское в Париже это кафе и букинисты на берегу Сены… Поживете — поймете.
И вот, прожив в этом лучшем из городов мира — настаиваю на этом, и в свое время поговорим на эту тему, — прожив без малого 12 лет, говорю — да, кафе и букинисты!
О букинистах и книжных магазинах, которых я боюсь больше всего в жизни, как любой наркотик, я уже говорил предостаточно, а, вот, парижскому кафе я хочу спеть оду.
Сидели мы как-то с приехавшим из Москвы приятелем в «Эскуриале» — когда-то это было мое придворное кафе — и говорили о судьбах России.
Обсудив все мыслимые проблемы – от свержения самодержавия до борьбы с алкоголизмом, — мой приятель подвел своеобразный итог.
— Да, — сказал он. — Все может случиться у нас дома, даже советская власть кончится, что мало вероятно, но все же возможно, но, вот, до чего мы никогда не доживем, это до таких кафе!
— Никогда, — согласился я, — но не до таких, «Эскуриал» все же полуресторан, а до тех, куда я тебя поведу еще.
И в оставшиеся у него два дня мы бродили по кафе.
Надпись «Кафе» встречается и у нас дома. Но то, что происходит в помещении, обозначенным этим словом и теми, по которым мы бродили с другом, нет ничего общего. У нас это место (не знаю, правда, как сейчас), где, как правило, пропускаются «свои сто грамм» или заказывается мороженное. Процесс этот, если не сейчас, то в мое время, происходил более или менее скрытно. В зависимости от ранга самого заведения. В забегаловках, гадюшниках и прочих рыгаловках почти открыто, сортом повыше — несколько сложнее. Но цель одна — выпить. А заодно и перекинуться парой слов. У любителей мороженного свои осложнения – сначала отстой положенное в очереди, а затем не засиживайся, другие тоже «хочут».
Во Франции, в частности в Париже, назначение кафе диаметрально противоположное. Цели — «загудеть» или «задолбать» нету. Там пропускают свой стаканчик-другой по утрам или вечерком, не вытягивая из-за пазухи поллитра, не разливая её, озираясь, под столом, не закрашивая лимонадом. И не обязателен напарник. Можно часами сидеть, взяв одну только кружку пива или чашечку кофе, листать «Фигаро», писать письма, готовиться к лекциям (этим, почему-то больше всего занимаются в кафе «Клюни» на углу бульвара Сен-Жермен и Сен-Мишель). — и никто не потревожит, сиди хоть целый день.
Сколько тысяч кафе в Париже не знаю, в некоторых районах они практически на каждом углу, а то и два, и три. В моем малюсеньком Ванве, — бывшем парижском предместье, ставшим городом, — в двух шагах от моего дома, два, друг против друга — «Сентраль» и «Ту ва мьё» («Всё к лучшему»). По утрам, иногда, я выпиваю свой «гран-крем» (кофе с молоком) в первом, по вечерам кружку пива во втором. Все местные, все друг друга знают — почтальоны, шоферюги, строительные рабочие. Перекинулись парой слов и на работу. Бездельничающая молодежь громыхает за своими автоматами, так называемыми «флипёр». Смысл этих игр мне не ясен, но определенный ажиотаж они вызывают. К обеду кафе опять заполняется. Вечером ко всему еще и телевизор. Это — нечто отдаленно напоминающее наши забегаловки.
Кафе типа упомянутого уже «Эскуриала» поэлегантнее. В таких назначаются свидания — деловые, дружеские. Какое-то время оно было и «моим» кафе. «Итак, в три, в «Эскуриале», угол бульвара Сен-Жермен и рю дю Бак. Не опаздывай…» В нем уютно, красиво, нет радио, с пяти часов тапёр на рояле исполняет какие-то мелодии — не рок, а моей юности. Все московские мои друзья это кафе знают – всем им я именно в нем назначал свидания.
Теперь место моих рандеву я изменил. Теперь я говорю: «В три, в кафе «Монпарнас», угол рю де Ренн и бульвара Монпарнас. На втором этаже, по-французски на первом. Не опаздывай».
Изменил я своему «Эскуриалу» по двум причинам. Во-первых, новое вдвое ближе от меня и тоже в центре, и во-вторых, оно дешевле, что тоже существенно. К тому же, устроившись у окна на втором этаже, ты поглядываешь на веселую, оживленную площадь у подножья «Тур Монпарнас», знаменитой 56-этажной башни, появление которой над крышами старого Парижа вызвало в свое время целую бурю, чуть ли не революции. А сейчас все привыкли, как москвичи к своим высотным зданиям.
Одна из самых кафешных и знаменитых в этом отношении улиц это бульвар Сен-Жермен. В первые дни своей парижской жизни я назначал свидания в «Дё маго» — «Два болванчика» — против старейшей в Париже церкви Сен-Жермен-де-Прэ. Полюбил я его потому, что когда-то это было прославленное место встреч «экзистенциалистов» и других знаменитостей –Жан-Поля Сартра, Бориса Виана, Превера, Камю, Аполлинера. Собирались они иногда и в соседнем кафе «Флор». А, напротив, в «Брассри (по-русски простой «пивной») Липп» в свое время было место встреч журналистов. Сейчас от этих далеких времен остались только воспоминания и фотографии тех лет. В увеличенном виде они, между прочим, украшают и подъемную станцию метро «Сен-Жермен-де-Прэ».
Вспоминая свои вечерние прогулки по Крещатику, я, иной раз, брожу в одиночестве по усаженному не каштанами, правда, а липами бульвару Сен-Жермен, Стою в толпе возле фокусников, разглядываю развешенные на решетках сада картинки художников, — бывают и хорошие, — а потом присаживаюсь за один из расставленных прямо на тротуарах столиков, кафе «Аполлинер», ил «Мабийон». Против «Аполлинера» есть дом, который я очень люблю, выдержанный в стиле фасадо Каменно-островского, ныне Кирова, проспекта в Ленинграде. А в «Мабийон» очень симпатичные из фаянсовых плиток пейзажики старого Парижа вдоль стойки и за спиной бармена.
Сижу, посасываю свое пиво и любуюсь гуляющей молодежью. Как по разному они все одеты — и джинсы, и мини, и всякие там сережки, цепочки. Красивые и не всегда, но элегантные и, главное, непринужденно-свободные. И, как правило, ни одного пьяного. Будь я помоложе, завел бы знакомство, а так сижу, любуюсь и думаю свою думу… И заиграет, вдруг, мальчик на саксофоне, очень мелодично. Потом ему бросают в шапку франки… «Та где-нибудь учился?» — спрашиваю. «Да, в Пуатье, в консерватории». «А сейчас?» «В школе джаза». Улыбнулся, «мерси», и пошел дальше, в другое кафе. Плохо это или хорошо? Не знаю. Но печати грусти на его лице не было.
Вот так и гуляю я, как и все свободные в это время парижане.
И еще одно кафе я тоже очень люблю. И привожу туда своих москвичей и ленинградцев. На берегу Сны, на набережной «Де гранд Огюстэн», недалеко от пляс Сен-Мишель. Называется оно «Эклюз» - дамба, плотина. Маленькое, очень уютное, увешанное старыми афишами времен «Бель-эпок» и сквозь открытую дверь виден силуэт Норт-Дам. К тому же в «Эклюзе» очень вкусное, нарезанное прозрачными ломтиками то ли сушеное, то ли копченое мясо — объедение…
И кроме этих еще тысяча, или пять, или десять тысяч таких же или не таких кафе, и в каждом из них что-то свое, какие-то особые картинки, витражики, майолики, а где-нибудь на окраине, в центре их, увы, уже мало и старые, приветливые официанты – «гарсоны», как их называли в старину. Но их все меньше и меньше, скоро совсем исчезнут, как исчезли газовые фонари, трамваи и пелеринки полицейских. Сейчас у них даже традиционные кепи заменены какими-то нью-йоркского типа фуражками. Старые парижане очень огорчаются. Я — тоже.
На этом кончаю и иду в свой «Монпарнас» — на три часа назначил свидание.
Произведения В. П. Некрасова, связанные с парижской тематикой