Произведения Виктора Некрасова
Сердцем верю (Елена Боннэр)
Очерк
«Новое Русское Слово», 22 июня 1986 г.
Елена Боннэр, Андрей Сахаров, Москва, март 1974
Фотография Виктора Некрасова
Елена Георгиевна Боннэр — жена академика Сахарова... Недавно она пролетала через Париж. В буквальном смысле пролетала по пути из Америки в Советский Союз. Как она умудрилась за два или три дня этого пролета повидать и Миттерана, и Ширака, и Поэра, и Шабан-Дельмаса — руководителей страны, да еще повстречаться с учеными в Клеж-ле-Франс — ума не приложу. Поговорить мне с ней удалось только в машине, по дороге на один из приемов и на обратном пути в отель.
Знакомы мы с ней давно. Познакомились, как это ни странно, у меня дома. Было это в 1972 или в 73 году. Приехали они тогда — она и Андрей Дмитриевич — на один день в Киев, как всегда, кому-то в чем-то помогать. Как говорила она мне потом, это было к тому же еще и свадебное путешествие. Уже тогда произвела она на меня впечатление человека умного, решительного и бесстрашного.
Визит к нам был для меня, конечно же, событием из ряда вон выходящим. Сам Сахаров изумил своей необычайной естественностью и полным отсутствием величия. Несколько ошарашил, правда, тем, что не выпил ни грамма (это в моем-то доме...), а с великим трудом добытую селедку Елена Георгиевна велела подогреть — Андрей Дмитриевич не любит ничего холодного, кстати, и дверь на балкон прикройте...
Вечером мы их провожали на вокзал — я и Славик Глузман, тогда еще мальчик-студент, позднее известный борец за права человека, отсидевший свое в лагере и ссылке.
В последующие годы, вплоть до своего отъезда, я довольно часто бывал у них дома. Потом я уехал. Сахарова я больше не видел, а с Еленой Георгиевной встретился в Осло, где ей вручали Нобелевскую премию Андрея Дмитриевича.
Виктор Некрасов и Елена Боннэр, Париж, перед вылетом в Осло, 1975.
Фотография Агенства Франс-Пресс
Проводы Елены Боннэр в Осло, слева Владимир Максимов и Виктор Некрасов, Париж, 1975.
Фотография Агенства Франс-Пресс
Я навсегда запомнил ее на трибуне актового зала университета в Осло. Она была прекрасна, другого слова не нахожу. Конечно, волновалась — в первом ряду ко всему сидели еще и король с королевой, — но внешне не подавала и виду. Красивая, седеющая, оня с большим достоинством, не торопясь, не сбиваясь, очень спокойно произнесла речь и сошла с трибуны. К ней подошел и приветствовал ее Улаф Пятый — очень немолодой, крупный, по-королевски величественный и в то же время я уловил в нем какую-то застенчивость, когда он говорил о том, что надеется в будущем встретиться с нею и ее мужем в менее официальной обстановке. Она, слегка наклонив голову, внимательно слушала его, и в ней было тоже что-то царственное. Такой она и запомнилась мне навсегда: несколько смущенный король при всех регалиях и она, спокойная, достойная, как будто для нее, раненой-перераненой фронтовички, встречи с венценосцами более или менее привычны.
Потом мы несколько раз встречались в Париже, она даже как-то посетила меня, когда я после операции был прикован к дому.
И вот сейчас мимолетно опять встретились.
Я был на приеме, устроенном в ее честь в Париже. Происходило это на квартире известного писателя Марека Хальтера, президента Сахаровского института во Франции. Присутствовала, как принято здесь говорить, парижская интеллектуальная элита — Ив Монтан, Франсуаза Саган, еще один известный писатель — Соллерс, главный редактор газеты «Монд» Фон-тэн, из русских — Владимир Максимов, Юрий Любимов...
Елена Георгиевна пришла сразу после приема у Миттерана. Как истинная женщина, успела все же переменить платье и, несмотря на усталость — в этот день у нее было четыре или пять визитов, один другого важнее, — села в кресло, и я опять был поражен, как она держалась... С достоинством, изяществом и подкупающей непосредственностью. Я вспомнил Одри Хепберн в «Римских каникулах». Принцессе жмут туфли и она во время пресс-конференции незаметно сбрасывает их. То же сделала и Елена Георгиевна, только не незаметно, а на виду у всех, мило извинившись. И все приняли это как само собой разумеющееся, это было очень по-французски.
Она стала говорить. Нет, не поносила советскую власть, просто рассказывала о Сахарове, какой он человек, как существуют для него только два понятия — добро и зло, — и как именно во имя первого он готов на любые жертвы и подвиги, которые он вовсе не считает подвигами. Рассказывала, как ему трудно сейчас одному и как важно было бы и ему, и всему человечеству вызволить его сейчас из Горького, именно сейчас, после Чернобыля, воспользоваться его знаниями.
О Чернобыле много говорили в тот вечер. И она, и французы. Очень внимательно и заинтересованно слушали, не перебивали, спрашивали потом, как и чем они могут помочь Сахарову и всем тем, кто до сих пор сидит в тюрьмах, лагерях, психушках Союза. Это была не обычная вежливость, а искренне желание помочь.
Очень мне понравился Ив Монтан. В прошлом коммунист, ныне активный борец со всеми проявлениями тоталитаризма на земле, прославленный актер, он трогательно расцеловал на прощание Елену Георгиевну, и ей, я видел, было очень приятно.
Потом, в машине, когда мы возвращались в отель, она, как всегда не без легкого юмора, говорила о том, как страшно ей возвращаться, но не возвращаться она не имеет права, не хочет — она должна быть рядом с Андреем Дмитриевичем. И тут же она заговорила о своей матери, Руфи Григорьевне, которая сейчас живет у внуков в Бостоне и тоже хочет вернуться, а ей не больше не меньше — 87 лет.
Елене Георгиевне с трудом удалось отговорить ее ехать вместе с ней, но в последнюю минуту Руфь Григорьевна все же послала свой паспорт в советское консульство для продления.
Я хорошо знаю Руфь Григорьевну — маленькую, хрупкую, нет, не старушку, а полную жизни и юмора пожилую женщину — ее можно слушать и слушать, она столько и стольких на своем веку перевидала — даже самому Иосипу Броз Тито штопала носки, когда тот, задолго до того, как стал вождем, жил у нее в гостинице «Люкс» в Москве. Вот такая она, Руфь Григорьевна, несгибаемая и бесстрашная, как и ее дочь.
Руфь Георгиевна Боннэр и Виктор Платонович Некрасов, Ванв, 1980.
Фотография Виктора Кондырева
Галина Викторовна и Виктор Платонович Некрасовы, Руфь Георгиевна Боннэр, Ванв, 1980.
Фотография Виктора Кондырева
У входа в гостиницу мы попрощались с Еленой Георгиевной, весело махнувшей нам напоследок рукой. Глядя ей вслед, я невольно вздрогнул: увижу ли я еще ее когда-нибудь? Вот она ушла, завтра будет в Лондоне, а потом, как сказала с грустной улыбкой, — «Сегодня — Миттеран, завтра — Маргарет Тэтчер, а через несколько дней — мои родные кагебешники...)»
И говорил это, пусть и с юмором (а на сердце что?), человек, который перенес только что сложную операцию на сердце и возвращающийся к себе в ссылку. Как-то все это в голове не укладывается — ведь она до сих пор отбывает ссылку. Такого, по-моему, никогда еще не было. Из ссылки уехать, перенести три операции — глаза, вены на ногах и сердце — и, вдохнув заодно свежий воздух свободы, вернуться в свое горьковское заточение. Там, правда, любимый человек, но кроме того, и милиционер у дверей, и машина под окном, и никаких друзей — вход строго запрещен.
Когда ее спросили, верит ли она в то, что Сахарова когда-нибудь освободят, она сказала: «Умом понимаю, что никогда, а сердцем верю...» Поверим же и мы.
Виктор Некрасов «О ссылке А. Сахарова в Горький», 24 января 1980 г.
Сообщение спецкорра «Радио Свобода» Виктора Некрасова из Осло (Протест против высылки Сахарова из Москвы), 30 января 1980 г.
Виктор Некрасов «Ответ — бойкот! Тотальный!»
Виктор Некрасов «Андрей Дмитриевич (о А. Д. Сахарове)»
Виктор Некрасов «Тёща (Руфь Григорьевна Боннэр)»
Виктор Некрасов «Странный человек (об А. Д. Сахарове)»
Андрей Сахаров «О Викторе Некрасове» (Отрывки из книги Андрея Сахарова «Воспоминания»)