Виктор Некрасов
Софье Мотовиловой — 100 лет
Выступление по радио
Виктор Некрасов на «Радио Свобода»
читает «Софье Мотовиловой — 100 лет»,
12 октября 1981 г.
 |
Софья Николаевна Мотовилова,
Москва, 1898 г. |
Хотя принято отмечать юбилеи людей знаменитых, я позволю себе рассказать о человеке отнюдь не знаменитом, но в своем роде замечательном – о геологе, библиотекаре, библиографе Софье Николаевне Мотовиловой, которой в этом году исполнилось бы сто лет. Я её хорошо знал. По той простой причине, что это моя родная тетка, сестра матери. Но, честное же слово, не родственные узы натолкнули меня на мысль рассказать о ней, а то, что рассказ о её жизни это рассказ о жизни типичного русского интеллигента формации девятнадцатого века, которых с каждым годом становится всё меньше и меньше, а скоро совсем переведутся.
Было их три сестры — Зина, Соня и Вера. Трудно себе представить что-либо более несхожее, чем эти три девочки, дожившая каждая по-своему до преклонных лет. Старшая — Зина, моя мать, была веселая, общительная, неунывающая, любимица всех моих друзей. Вера, самая младшая, всю жизнь прожившая в Швейцарии, никогда нигде не работавшая (муж её был очень известным геологом), была суха, сдержана, обладала утонченнейшим вкусом и больше всего в жизни почитала хорошее воспитание и хорошие манеры. А вот тётя Соня, оставшаяся в девицах до самой своей смерти, была несгибаемым и бесстрашным борцом за правду и справедливость. В самом чистом и идеальном виде, который можно себе представить. Все три сестры выросли и учились в Швейцарии. Так уж тогда повелось, в определенной среде интеллигенции. В высшие учебные заведения в те годы женщины не допускались в России, советской власти, увы, не было, вот и росли интеллигентные детки заграницей. Росли, учились, а заодно приобщались к эмигрантской среде, хотя мои родители сами никогда эмигрантами не были. А среда, само собою разумеется, была левой – социал-демократы, эсеры, анархисты. Особенно близка была моя семья с Плехановым, позднее, в Париже, с Луначарским.
Всю жизнь тётя Соня вела дневник, лет с пятнадцати и до последнего своего вздоха. День за днём, красивым мужским своим почерком, она заполняла страницы толстых тетрадей в черных клеенчатых переплетах. Их бесчисленное множество. Заносило в них всё, что в этот день происходило. На уроке в лозаннской гимназии, на лекции по геологии в Цюрихе (по образованию она была геологом), за вечерним чаем в Лондоне, у Черткова, ближайшего друга Толстого. За утренним завтраком в Усть-Сысольске, куда она ездила в ссылку к своему другу, социал-демократу со страшной фамилией Андропов (к нынешнему, слава Богу, никакого отношения не имевшего). В кабинете Надежды Константиновны Крупской, под началом которой она работала в Наробразе, или в другом, у Валерия Брюсова, в том же Наробразе. Ну и конечно же, писалось в этих дневниках о всех сменах правительств в нашем Киеве. А за годы революции их сменилось четырнадцать или пятнадцать. Короче, дневникам этим цены нет. Кстати, и о ценах там всё есть. Она кропотливейшим образом вела книгу расходов. Не помню, кто из выдающихся историков сказал, что во много раз ценнее любого письма Наполеона была б книга расходов парижской торговки времен французской революции. Возможно, привези я их сюда, эти маленькие тети Сонины аккуратно разграфленные тетрадки, в каком-нибудь парижском музее меня бы озолотили.
В противоположность моей матери, у тёти Сони очень развита была общественная жилка. В Швейцарии она не пропускала ни одного мало-мальски интересного митинга. Дружила с революционерами, с Виктором Павловичем Ногиным, ставшим впоследствии наркомом (в Москве о нём помнят только по площади Ногина). С тем самым Андроповым, к которому она сначала ездила в ссылку, а потом, при советской власти уже, требовала от него ответа, — я присутствовал при том, как он извивался и выкручивался, — ответа, почему он, социал-демократ, большевик, не протестует против всех безобразий, которые творятся кругом. «Да я давно уже не большевик, побойся Бога, Соня, — лепетал припертый к стенке Сергей Васильевич. — Я даже радио их слушать не могу, выключаю, и газет не читаю…». Нет, тётя Соня не была антисоветчицей, она честно служила советской власти. Сначала веря в неё (очень любила Крупскую, всегда жалела её, как ей, бедняжке, должно быть тяжело), потом, считая, что на волне революции всплыл всякий мусор и что именно эти безграмотные выскочки компрометируют чистую, в принципе, идею, потом… Вот потом становилось всё хуже и хуже. Чистота идеи несколько померкла, начались аресты… В Киеве это началось, пожалуй, раньше даже, чем в Москве. Слыхали, посадили такого-то, такого-то, тётя Соня кипела, возмущалась, какое безобразие и беззаконие! Но когда в один прекрасный день исчез директор библиотеки Академии наук (в которой она тогда работала), некто Иванушкин, она не вытерпела, взялась за перо. Всем написала – Крупской, Ногину, Бонч-Бруевичу, в ЦК, во всякие там ревизионные и контрольные комиссии. Подумать только, настоящий, идейный, честнейший коммунист Иванушкин арестован! Да это ж вредительство, разберитесь немедленно! Никто никогда ей, конечно, не ответил, но самое поразительное, что и её никто не тронул. А надо бы! «Куда ты не в свое дело лезешь, беспартийная, да еще дворянка, и сестра заграницей, и ты не порвала, переписываешься, и мать у тебя из бывших, вроде, помещиц! А ну, цыц!» Но никто её, почему-то, не одернул, никуда её не вызывали, а она всё продолжала писать и писать, ждать ответов, опять писать, протестовать, кипеть, возмущаться, что другие молчат… До сих пор не могу понять, почему ей так всё сходило. Может быть, потому, что в нашей, уплотненной квартире одна комната всегда реквизирована была чекистами. И маму мою все любили, она всех лечила, и детей, и родителей. Другого объяснения не нахожу...
Умерла тётя Соня в 1966 году, так и не добившись правды. В советской власти разочаровалась, начисто. И весьма осудила меня, когда я пришел с фронта с партбилетом в кармане. Никогда не думала, что мой племянник будет карьеристом, сказала она. Карьеристов она терпеть не могла и считала, что именно они, выскочки и хамы, погубили советскую власть, ту самую, с чистыми идеями…
Ушла она из жизни, оставив после себя не только светлую память о себе, и две или три полки дневников, но и опубликованные в «Новом мире» воспоминания. Весьма рекомендую их прочесть. Номер двенадцатый, за 1963 год. Называются «Минувшее». Очень высокую оценку дал им Корней Иванович Чуковский, с которым она вела оживленную переписку. Так и написал ей: «Дорогая одногодка Софья Николаевна! Здорово! В Москве только и разговоров, что о Вашем «Минувшем». Я-то знаю все эти шедевры Ваши, с давнего времени, но вот теперь, в печати, да еще в какой, в «Новом мире» зазвучало по-новому молодо и свежо. Я очень обрадовался этим таким славным очеркам и спешу поздравить Вас с их напечатанием. Ваш Корней Чуковский». После такой рекомендации, думаю, стоит порыться в старых библиотечных архивах…
К слову сказать, мною, её племянником, да и, к тому же, еще и писателем, ни одного слова, ни одной запятой не было ни вставлено, ни переправлено в её рукописи. По-моему, она писала куда лучше, чем её племянник.
Софья Мотовилова
Софья Мотовилова «Минувшее»
Письма К. И. Чуковского С. Н. Мотовиловой
Софья Мотовилова «Предсмертное письмо»
Семья и родственники Виктора Некрасова