Произведения Виктора Некрасова
Сталин и война
(к 30-летию со дня смерти)
Статья для радиопередачи
22 мая 1983 г.
Виктор Некрасов на «Радио Свобода»
читает статью «Сталин и война
(к 30-летию со дня смерти)».
Между выступлениями на радио и печатными текстами
иногда встречаются незначительные разночтения
Когда меня спрашивают, как я отношусь к Сталину, я отвечаю:
— Что вы меня спрашиваете? При «отце народов» я получил Сталинскую премию, при либеральном волюнтаристе Хрущеве начали бить смертным боем и исключать из партии, а при последующем либерале прогнали из Советского Союза.
Это, конечно, шутка, которую, правда, не все принимали за шутку. Но сегодня, в тридцатую годовщину со дня смерти Сталина, поговорим об этом убийце серьезно.
Я сказал «убийца», но это определение только одна из черт характера и действий человека, скрутившего в бараний рог такую великую страну как наша родина. Я его не знал, даже не видел, как многие, на мавзолее Ленина, но, как офицер в Отечественную войну, был его солдатом, а он мои главнокомандующим.
Я не берусь судить о всём народе, я могу говорить только о себе, о своих сверстниках, близкой мне среде, довоенной и фронтовой. Начало войны я встретил тридцати лет, то есть не таким уж молодым человеком. О происходящем в стране знал. Сталина не любил, не восхищался им (так же как и мои друзья), о злодеяниях его был наслышан, хотя ни я, ни моя семья от них не пострадали, но так или иначе, выросши в его царствование, воспринимал его как некую нелегкую, неизменную данность. И что там не говори – была вера в советскую власть, хорошая она или плохая, но она лучше капитализма, и если Сталин не такой уж добряк, то, во всяком случая, лучше злодея Гитлера.
Когда же Гитлер на нас напал, о чём уж тут говорить — надо дать ему по зубам! Дать-то в конце концов дали, но оказалось, что это не так просто. В армию мы пошли, мало сказать, охотно, мы считали это своим священным долгом. Первые трагические месяцы войны встретили мучительно, растерянные и недоумевающие. Как же это так? «Не пяди своей земли не отдадим», и что же так подкачали «первый красный офицер» товарищ Ворошилов и наш Главнокомандующий товарищ Сталин?..
До мая сорок второго года я на передовой не был, обучал саперному делу своих солдат, в глубоком тылу, на берегу Волги, недалеко от Сталинграда, в запасном батальоне. В офицерской среде не принято осуждать высокое начальство, но мрачные думы одолевали, мучили. Плохи наши дела, увы, но плохи… Но почему и как это могло произойти, об этом молчали.
Впервые речь об этом зашла много времени спустя, летом сорок второго года в Сталинграде. Я оказался там после великого нашего драпа от Харькова до самой Волги. Там я совершенно случайно повстречал друга своей юности. Я — старший лейтенант разбитой 38-й армии, он — газетчик, журналист. Всю ночь мы, малость выпивши, ходили по площади Павших борцов и делились невеселыми своими мыслями. Да, дело швах… Разбиты! ... Чертовы немцы доперлись до самой Волги. Они, правда, были еще в Калаче, на излучине Дона, но как их сдержишь, и чем?.. И тут впервые на наших устах появилось имя Сталина. Да, подкачал старик, не оправдал надежд… На этом мы и расстались.
А дальше, через месяц, начался Сталинград.
Сталинград событие великое. Кровавое, страшное, но великое. Именно там произошел перелом, именно после него начались наши победы. Это признают все, не только мы, хвастуны. Именно после него мы поверили в военный гений Сталина. Да и военачальники оказались хорошие — и Рокоссовский, и Жуков, и наши сталинградцы – Чуйков и Родимцев. И солдаты-то, в общем, вытянули, но душой и вдохновителем был Сталин. Во время боёв о нём особенно не вспоминали, были дела и поважнее. Но, начиная со 2 февраля, глядя на вереницы замерзших пленных фрицев, мы честь победы отдавали «усатому» в Кремле. И тогда я вступил в партию. Поверил. Искупили всё же собственной кровью позор 37-го года, ужасы коллективизации, массовые аресты. И несём мы теперь правду и свободу! И раньше или позже, но Гитлеру капут!
Капут совершился через два года, и долго еще после Победы жили еще в состоянии эйфории. Трудно, тяжело, кругом разруха, но гордость не оставляла нас. Но всему приходит свой конец. Пришел конец и эйфории, и просто гордости. Не будем говорить сейчас о последующих годах, о них мы уже не раз вспоминали. Но в незабываемый день 5 марта 1953 года, тридцатилетие которого мы сейчас отмечаем, мы с другом, поднимая стаканы, хором грянули: «Сдох-таки, гад!». Друг был беспартийным, а я все еще коммунистом.
Говорят, о мертвых либо хорошо, либо ничего. Об этом мертвом — только плохое, только самое страшное.