Главная Софья Мотовилова Виктор Кондырев Александр Немец Благодарности Контакты


Биография
Адреса
Хроника жизни
Семья
Произведения
Библиография
1941—1945
Сталинград
Бабий Яр
«Турист с тросточкой»
Дом Турбиных
«Радио Свобода»
Письма
Документы
Фотографии
Рисунки
Экранизации
Инсценировки
Аудио
Видеоканал
Воспоминания
Круг друзей ВПН: именной указатель
Похороны ВПН
Могила ВПН
Могилы близких
Память
Стихи о ВПН
Статьи о ВПН
Фильмы о ВПН
ВПН в изобр. искусстве
ВПН с улыбкой
Поддержите сайт



Произведения Виктора Некрасова

Цари и литература

Эссе

«Новое Русское Слово» (Нью-Йорк), 16 июля 1978 г., № 24623

 
(увеличить)
 
 

«Радио Свобода».
Передача «Культура и политика».
Беседа Виктора Некрасова и Анатолия Гладилина
о книгах Л. И. Брежнева «Малая земля»
и «Возрождение». Оценка художественной ценности
книг Брежнева. Виктор Некрасов читает свои экскурсы
в историю «Цари и литература», 10 июля 1978 г.


Всеобщее, всенародное ликование охватившее сейчас Советский Союз в связи с выходом в свет книг (в газетах они называются именно книгами, а не как-нибудь иначе) Л. И. Брежнева, натолкнуло меня на мысль сделать небольшой экскурс в прошлое, закончив его настоящим. Дальше XX века и России не пойду. Окрещу же этот экскурс "Цари и литература" или "Цари и искусство".

Начнем с Самодержца Всероссийского, царя Польского, Великого князя Финляндского и пр. пр. пр. государя-императора Николая Александровича, к образу которого, как ни трудно поверить, обратились сейчас взоры многих из тех у нас на Родине, которые именуют себя "русичи". Царь был тихий, скромный, хорошо воспитанный, по части же воли — без чего царь все-таки не царь — во многом уступал почти всем своим предшественникам. Читая дополнительную главу к "Августу 14-го" A. Солженицына, посвященную Николаю Второму, видишь, что государственные дела монарха тяготили, так же, впрочем, как и большой свет, и всему этому он предпочитал охоту, стрельбу по воронам, военные смотры, офицерское застолье, но больше всего тихие вечерние чтения вслух в уютном семейном кругу.

Как видим, читать любил, писать же — писал только письма, длинные и трогательные, на английском языке любимой жене Аликс и тоже весьма любимому кузену — Вилли — германскому императору Вильгельму Второму. Кроме того, с малолетства привык вести дневник — по которому метеорологи могут точно установить, какая погода была в Царском Селе или Ливадии в конце прошлого, начале этого века. В литературные дела и споры не вмешивался, ничьим цензором, подобно своему прадеду, не был.1 Говорят, правда, помог материально то ли "Аполлону", то ли "3олотому руну", когда об этом попросил его во время одного из сеансов Вал. Серов. Застенчиво улыбнулся и шепотом сказал: "Должен признаться, в финансах я ничего не понимаю, но вам постараюсь помочь".2

Следующий за Николаем Вторым самодержец (а в то же время злейший враг самодержавия) — Владимир Ильич — в финансах, кажется, разбирался. К литературе же и искусству относился, как к чему-то чисто вспомогательному — "спросите у Анатолия Васильевича, он в этом лучше разбирается" — это о живописи.3 Толстой же был для него не так художником, как зеркалом.4 Маяковского не понимал, но хвалил за "Прозаседавшиеся", к сборнику же антисоветских рассказов эмигранта Арк. Аверченко написал даже предисловие, но в общем, уму-разуму писателей не учил, а не вписавшимся в новую жизнь разрешил даже эмигрировать. С Горьким все было очень сложно, но не по литературной части. Гумилева расстрелял тоже не за литературу.5

Сам о себе в некоторых анкетах писал "литератор", но литературой как таковой не занимался — 55 томов его собрания сочинений к беллетристике отношения не имеют...

Третий Самодержец — Иосиф Виссарионович — взялся за литературу рукой уже уверенной. Писателей он по преимуществу ссылал или убивал. С Горьким долго канителился, но под конец тоже убил. К некоторым писателям испытывал какое-то непонятное влечение. Алексея Толстого любил, потому что граф, и свой, и "Хлеб" написал. Андрея Платонова спокойно мог посадить, но не посадил, а ограничился только надписью на книге — но тут, кажется, вступился Шолохов — как ни странно, они с Платоновым были друзьями. Питал царь слабость и к Мих. Булгакову. Вероятно, за "Дни Турбиных". Как свидетельствуют историки MXATа, смотрел пьесу 17 раз. Что ему в ней нравилось, можно только догадываться — верность престолу, "Боже, царя храни"? — трудно сказать. Пьесу же Булгакова о себе "Батум" запретил. Скромность...

Из писателей прошлого читал и любил, кажется, только Салтыкова-Щедрина. Часто цитировал, но своих, подобных ему, иметь не желал. Мих. Зощенко почувствовал это на собственной спине. Устами до сих пор почему-то чтимого Жданова и он, и Ахматова были объявлены в литературе персонами нон грата, но посадить их не посадил, почему — не понятно.6 Миновали тюрьму и многие другие битые (кроме еврейских писателей в годы космополитизма), правда, в основном, из прислужников — Д. Бедный, Корнейчук, Эйзенштейн, Довженко.

Если подвести какой-то итог, можно сказать — времени на литературу у него в общем-то не хватало (были дела и поважнее), но литературные премии своего имени раздавал самолично (самолично же и отбирал, как случилось с одним ученым, который написал что-то хорошее о Шамиле, а потом оказалось, что Шамиль элементарный английский шпион, премию отобрали, а ученый повесился). Иной раз писателям помогал советом — Фадееву, например, с его "Молодой гвардией"7 и еще кому-то, забыл сейчас кому, написав письмо, которое подписал "Группа читателей". Помню, как потом где-то тов. Симонов говорил на каком-то писательском собрании: "Как гениально подмечено было группой читателей..."

Но в общем-то царь этот писателей, скорей не любил, чем любил, уж больно многих сжил со свету.

Четвертый царь — царь Никита — человек деятельный и с фантазией, по его словам, любил перед сном почитать, но за день так вымотаешься, что возьмешь в руки книгу и сразу засыпаешь. Поэтому успел он за всю свою жизнь, да и то в молодости, прочесть только две книги — Ник. Рубакина, известного популяризатора, и никому не известного донбасского поэта Махиню — его сразу стали издавать стотысячными тиражами, как только упомянул где-то о нем.

В отличие от трех предшествовавших самодержцев, этот в литературе и искусстве разбирался хорошо, во всяком случае верил в свой вкус и рабочее чутье. И в секрете это не держал. Говорил во всеуслышание. На художественной выставке в Манеже обрушился на выставленную "мазню", на "выставку педерастов", и в частности на скульптора Э. Неизвестного, не подозревая, что через несколько лет будет лежать под собственным изображением работы этого самого Неизвестного. А на исторических дружеских встречах с творческой интеллигенцией довел до слез поэтессу Маргариту Алигер и заслуженную старую Мариэтту Шагинян, срамил молодых поэтов. Досталось в свое время от него и мне, а заодно и кинорежиссеру Марлену Хуциеву.

Но будем справедливы — не всех топтал. Андрея Малышко — украинского поэта, например, очень любил — главным образом, правда, за застольные песни — называл "моим петушком". Тот в долгу не остался — писал оды во славу дорогого и любимого Никиты Сергеевича.

На закате своих дней "дорогой и любимый" занялся мемуаристкой, но в общем-то неудачно — в литературу не вошел — на Западе как-то не оценили, а дома пришлось отречься и обвинить Запад в клевете и провокации.

Но вот пятый царь, наследовавший Никиту, в литературу вошел. И вошел крепкой и уверенной поступью, И не каким-то там поэтом, как потерявший всякий стыд Мао Цзе-дун, а как сложившийся мастер, на склоне лет подаривший человечеству плод раздумий своих, накопившийся за годы войны и последующего мирного созидательного труда, — плод, значение которого нельзя ни преувеличить, ни преуменьшить.

Я живу сейчас далеко от Родины, оторвался от ее почвы, многого уже не понимаю, но я внимательный читатель "Правды" и "Литгазеты" — и вот, листая их страницы, я вижу, каким событием у меня на родине оказалось рождение нового писателя, настоящего, глубокого, творчеством своим помогающего стране своей и народу жить и строить...

Читаю в "Правде" — "Нет в стране того полевого стана, того трудового коллектива, той затерявшейся в тайге геологической партии, того рыболовецкого траулера или высокогорного аула, где не читали бы и не перечитывали бы, глубоко не изучали бы книги Л. И. Брежнева "Малая земля" и "Возрождение" — неиссякаемый источник мыслей и идей". Или, по мнению польской "Трибуны люду" — "неоценимый источник знаний", Сергея Наровчатова — "сокровищница бесценного опыта" ... или — его же слова — "кодекс коммунистической нравственности", или его же — "бесценные для будушего историка пласты памяти человека, воспитанного коммунистической партией".

Радует и другое... Книги Л. И. Брежнева не только идейны и глубоки, но и, как отмечали советские журналисты на своей научно-практической конференции — они блестящий образец партийной публицистики и художественного мастерства, источник творческого вдохновения. А все тот же Сергей Наровчатов, на этот раз не только как коммунист, но и как литератор, отметил "огромную емкость высказываний Леонида Ильича — они просты и в то же время многоплановы, из обыденного, приземленного факта автор делает широкие, прямо-таки крылатые выводы, свойственные только глубоко чувствующему и мыслящему человеку... Ко всему, Леониду Ильичу свойственна еще и редкая афористичность, которая делает четко запоминающимися его суждения". Тут же приводятся примеры: "Если человек даже ошибся, никто не вправе оскорбить его окриком" или "Нельзя ущемлять самолюбие людей, унижать их достоинство". Эти брежневские слова надо запомнить всем нам — подчеркивает Наровчатов — и я бесконечно благодарен ему за это разъяснение, т.к., грешным делом, не понял, что это афоризмы, а теперь знаю.

И мне, в далеком моем Париже грустно, что я так далек сейчас от Москвы, Ленинграда, Киева, Душанбе, Минска и сотен тысяч других городов, селений, полевых станов, геологических партий и рыболовецких траулеров, где идет сейчас большой творческий разговор о книгах Л. И. Брежнева, что я вынужден читать в "Литературке", а не слушать, затаив дыхание, слова директора Института мировой литературы имени Горького члена-корреспондента АН СССР тов. Бердникова не только о емкости, глубине, резонансе по всему миру, но и "о покоряющей человечности, доверительной интонации, подкупающей простоте и непосредственности беседы автора с читателем, на что не можем не обратить внимание мы, — сказал тов. Бердников, — люди, занимающиеся искусством слова..."

Я же все из того же далекого своего Парижа, прочитав "Малую землю" ("Возрождение" не прочел, предвкушаю только), хочу поблагодарить Л. И. Брежнева за то, что он, кроме всего, рассказал мне о том, чего я не заметил на войне, хотя и провоевал три года (увы, не от начала до конца, как Брежнев) — оказывается, выиграли-то войну политработники, они всегда на два шага впереди нас были. А мне-то ошибочно казалось, что километров за пять позади нас. Виноват, умолкаю...

И вот, во искупление своей вины — на расширенном объединенном пленуме творческих союзов, где товарищу Брежневу Л. И. будут вручать билет члена Союза писателей (не почетного, а действительного) — я заочно, письменно, телеграфно внесу предложение: ходатайствоватъ перед Верховным Советом СССР о переименовании (как понятие географическое, историческое и литературное) "Малой земли" в "Большую" (чуть-чуть не обмолвился в "Континент") и об учреждении Государственной премии по литературе имени Л. И. Брежнева, с которого и начать вручение, и незамедлительно, пока Леонид Ильич имеет возможность печататься в советских издательствах, а не, подобно Хрущеву, потом, в американских.

Всем же критикующим творчество Л. И. Брежнева, завидуя или негодуя, огорчаясь или высмеивая, — скажу одно — он, Леонид Ильич, безусловно, "памятник воздвиг себе нерукотворный", и не только себе, но и всей эпохе социалистического реализма последней четверти XX века, подобию кочетовcким8 романам и высотным зданиям сталинского периода. Называйте этот вид творчества как угодно — жвачкой, торжеством штампа, литературой передовиц, бесстыдным самохвальством или просто враньем, а все происходящее вокруг возрождением культа личности при отсутствии личности — но так или иначе, это памятник, памятник самому унылому, серому, безличному и беспросветному периоду в истории России.

________________________________________

1 Николай I говорил Пушкину: "Я буду твоим цензором".

2 "Апполон" и "Золотое руно" — художественные журналы дореволюционной России. Вал. Серов — выдающийся русский художник, делавший портрет Николая II. Во время штурма Зимнего дворца был растоптан (в октябре 1917 г.) красногвардейцами.

3 А.В Луначарский — до революция жил в Париже, печатал в газетах обзоры парижских выставок. После 1917 г. был Народным комиссаром просвещения.

4 Имеется в виду статья В И. Ленина "Толстой, как зеркало русской революции".

5 Н. Гумилев — поэт. Расстрелян в 1921 году якобы за участие в Кронштадтском восстании.

6 Специальным постановлением ЦК КПСС в 1946 году творчество М. Зощенко и А. Ахматовой было признано вредным и печатать их было запрещено.

7 Фадееву было предложено самим Сталиным переработать роман "Молодая гвардия", где, по мнению Сталина, недостаточно была показана роль партии.

8 Всеволод Кочетов — романист, один из самых ортодоксальных и не блещущих талантом представителей социалистического реализма.


2014—2024 © Международный интернет-проект «Сайт памяти Виктора Некрасова»
При полном или частичном использовании материалов ссылка на
www.nekrassov-viktor.com обязательна.
© Viсtor Kondyrev Фотоматериалы для проекта любезно переданы В. Л. Кондыревым.
Flag Counter