Произведения Виктора Некрасова

Венгрия — тридцать лет восстанию

Статья

1956 год знаменателен двумя событиями – ХХ съездом и революцией в Венгрии. Оба, столь несхожие между собой события, всколыхнули тогда всех нас. Первое, ошарашившее, обрадовало, второе, тоже ошеломившее, повергло в уныние.
Я хорошо помню день, когда сообщено было о вводе наших войск в Венгрию, потому что он совпал с днем рождения моей мамы – 24 октября. Во время веселого застолья кто-то позвонил нам и сказал: «Включите радио!». Мы включили и веселье как-то само-собой спало, сникло.
О событиях тех дней мы знали с одной стороны из наших газет, с другой, естественно, приникая к приемникам и слушая глушилки — Би-би-си, «Голос Америки», «Немецкую волну». Слушали жадно про льющуюся на улицах Будапешта кровь, про расправы с коммунистами, про наших солдат и офицеров, отказавшихся где-то стрелять в повстанцев. Все эти переплетающиеся сведения и слухи вызывали тревогу, чувство какой-то неуверенности и страха.
И только много лет спустя, прочитав мемуары Хрущева, я понял, что такое же чувство неуверенности и растерянности было и у наших славных руководителей, самого Хрущева в частности.
Вот несколько пассажей из его «Воспоминаний», в достоверность которых я абсолютно верю. Несмотря на его косноязычие, кое в чем разобраться, в общем, можно. На заседании президиумы ЦК партии, как называлось тогда Политбюро, приглашен был Лю-Шао-ци.
«Мы заседали в бывшей сталинской даче, так называемая «Липка», — пишет Хрущев. — Заседали всю ночь и взвешивали всесторонне «за» и «против» — применять вооруженную силу или нет. Мы попеременно занимали разные позиции. Лю-Шао-ци говорил, что не нужно, давайте еще выждем, рабочий класс Венгрии сам окрепнет и поймет, что это контрреволюция. И мы соглашались. Но возникали все же вопросы, что все-таки есть опасность, что сейчас трудно справиться в Будапеште рабочему классу... Поэтому я бы оказал помощь, тем более наши войска стоят в районе Будапешта... Опять мы начинали обсуждать и приходили к выводу, что тогда надо оказать помощь… Я не знаю сколько раз менялись наши позиции и за каждым разом, когда мы приходили к общему заключению — надо или не надо применять вооруженные силы, Лю-Шао-ци консультировался с Мао-Цзе-дуном. Было о чем призадуматься…
И мы еще собрались утром обсудить вопрос в Президиуме Центрального комитета. Мы обсудили результаты обсуждения и китайской делегацией и в конце концов пришли к такому заключению, что не применять военные силы. Но тут же я изложил, какие могут быть последствия, если мы вовремя не подадим руку помощи венгерскому рабочему классу и если утвердятся контрреволюционеры. Мы обсуждали долго и в конце концов решили использовать наши войска и подать руку помощи рабочему классу Венгрии. И вызвали Конева. И спросили его, сколько ему потребуется времени, если мы ему поручим навести порядок в Венгрии. Он подумал и говорит: ну, трое суток, трое суток примерно, говорит... Хорошо, сказали мы — когда начать, мы сообщим дополнительно».
Дальше Хрущев рассказывает, как Президиум в полном составе помчался на аэродром, чтоб сообщить улетавшему в Пекин Лю-Шао-ци, что решение изменено и принято другое — дружескую руку все же протянуть...
Но суетились еще долго. Проводив Лю-Шао-ци, встречались на границе с поляками, ездили с ними в Бухарест для встречи с чехами и румынами, а оттуда на Бриони к Тито и в конце концов руку протянули-таки и кровопролитье началось...
Потом уже, когда порядок, по словам Хрущева, был наведен, он приезжал в Будапешт и выступая на каком-то заводе, название которого он забыл, сказал — цитирую дословно:
«Да, мы помогли вам. Мы заплатили свой долг. В 1948 г. когда у вас в Будапеште была совершена успешно революция, только по просьбе французского... э, австрийского правительства, король или, я сейчас не помню, император обратился к Николаю I и Николай I бросил свои полки, и была подавлена революция. И восстановлена австрийская монархия... И это было позором для рус... для России. Ну, конечно, этот позор не распространялся на рабочий класс или крестьянство бывшей России, потому что он сам был подавлен Николаем I и потому он выполнял это, значит, черное дело, значит, но... Теперь, говорю, свой долг мы заплатили. Подавили у вас контрреволюцию...»
Бедный, от всего отстраненный Никита, сидя у себя на даче, напрягаясь, то и дело забывая фамилии и имена, пытался в меру своих старческих сил, хитрости и простодушия оправдать свои действия. Но, читая его «Воспоминания» видишь, как наше руководство было растеряно и не уверено в своих силах и действиях...
С тех пор прошло тридцать лет. Многое, естественно, забылось. Многое изменилось — Кадару, как будто, удалось из Венгрии сделать вроде бы самую благополучную и светлую страну в так называемом социалистическом лагере — но позор остался позором. И Хрущев, которому мы сейчас многое простили, оказался душителем венгерского народа, не худшим и не лучшим, чем Николай I...
Через полгода после венгерских событий, в апреле 1957 года, я оказался в Италии. Это была моя первая поездка в капстрану. На какой-то конгресс Европейского сообщества писателей. И должен сказать, что на различных выступлениях и пресс-конференциях мне приходилось довольно туго. Везде и всюду меня спрашивали о Венгрии и я, несчастный, извивался как уж. С одной стороны нельзя не признать, но с другой стороны нельзя не сказать...
Года три тому назад, встретившись в Италии с моим переводчиком и другом тех лет, Пьетро Цветереничели, спросил его:
— Скажи, Пьетро, откровенно положа руку на сердце, как я вел себя тогда?
Он усмехнулся.
— И ты, и я оба были тогда коммунистами, во что-то еще верили, что-то пытались оправдать. Но, ей-Богу, ты говорил тогда достаточно откровенно, ваши акции не одобрял, Хрущева, правда, не ругал, а когда говорил о нем, то только в связи с ХХ съездом... Короче, можешь не краснеть.
— И я успокоился.

20.10.1986