Главная Софья Мотовилова Виктор Кондырев Александр Немец Благодарности Контакты


Биография
Адреса
Хроника жизни
Семья
Произведения
Библиография
1941—1945
Сталинград
Бабий Яр
«Турист с тросточкой»
Дом Турбиных
«Радио Свобода»
Письма
Документы
Фотографии
Рисунки
Экранизации
Инсценировки
Аудио
Видеоканал
Воспоминания
Круг друзей ВПН: именной указатель
Похороны ВПН
Могила ВПН
Могилы близких
Память
Стихи о ВПН
Статьи о ВПН
Фильмы о ВПН
ВПН в изобр. искусстве
ВПН с улыбкой
Поддержите сайт


Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове

Семен Глузман

Глузман Семён Фишелевич (род. 10 сентября 1946, Киев) — психиатр, правозащитник, бывший диссидент и политзаключенный. Исполнительный секретарь Ассоциации Психиатров Украины. Почетный член Американской Психиатрической Ассоциации, член Королевского колледжа психиатров Великобритании, член Канадской Психиатрической Ассоциации, член Немецкого общества психиатров и неврологов, Патрон Международного фонда «Женевская инициатива в психиатрии», член Контрольного комитета по проблемам злоупотреблений психиатрией Всемирной Психиатрической Ассоциации, с 1994 до 2003 года — член Всемирного совета реабилитации жертв пыток. Исполнительный директор Украинско-Американского бюро защиты прав человека. Директор Международного медицинского реабилитационного центра для жертв войны и тоталитарных режимов. Сопредседатель Комитета «Бабий Яр» (Киев).

В 1970 году окончил Киевский медицинский институт.
В 1970 году работал в Житомирской психиатрической больнице, в 1971 году — психиатр в Коростене Житомирской области, в 1972 году — психиатр в больнице скорой помощи Киева.
Входил в окружение Виктора Некрасова.
В мае 1972 года был арестован КГБ за «антисоветскую агитацию и пропаганду».
Судом, который состоялся в 1972 году, ему инкриминировалось распространение «самиздата» и «тамиздата», «ложной информации о нарушениях прав человека в СССР», в том числе злоупотреблениях психиатрией в политических целях.
Основной причиной ареста стала «Заочная экспертиза по делу генерала П. Г. Григоренко», в котором Григоренко был признан психически здоровым (вопреки официальной точке зрения, что он психически болен).
По приговору суда Семен Глузман получил 7 лет лагерей строгого режима и 3 года ссылки.

Во время пребывания в лагере продолжал заниматься научной и публицистической деятельностью. В частности, в соавторстве с Владимиром Буковским им было написано «Пособие по психиатрии для инакомыслящих». Тогда же заочно был избран членом международного пен-клуба.

Стихи и проза Глузмана издавались на русском, украинском, английском и французском языках.
В 1982 год — слесарь, Киевский завод «Промарматура».
В 1983 году — педиатр, заведующий отделением в детской поликлинике.
В 1989—1990 гг. — член Экспертной группы при Комитете по вопросам охраны здоровья Верховного Совета СССР. Эксперт по проблемам психиатрии и наркологии Комитета конституционного надзора  СССР.
С 1991 года — Исполнительный секретарь Ассоциации психиатров Украины.
В 1993—1995 гг. — руководитель проекта «Модель системы информирования и планирования для Украины».
С 1993 года — Исполнительный директор Украинско-Американского бюро защиты прав человека.
В 1994 году по просьбе Государственного департамента США выступал перед Конгрессом США как эксперт по проблемам соблюдения прав человека на Украине.
В 1996—1999 гг. — научный директор совместного американско-украинского проекта «Психическое здоровье детей, потерпевших вследствие аварии на Чернобыльской АЭС: опыт эпидемиологического исследования».
В 1998 году — один из авторов Закона Украины «О психиатрической помощи» и ряда законодательных документов.
В 1998—1999 гг. — эксперт ООН по правам человека.
С 1999 года — директор Международного медицинского реабилитационного центра для жертв войны и тоталитарных режимов.
В 2000—2003 гг. — научный руководитель совместного американско-украинского исследования «Алкоголизм и психическое здоровье в Украине».
В 1977 году именем Семёна Глузмана был официально назван психиатрический стационар в городе Сен-Дени (Франция).




Семен (Славик) Глузман, Киев, около 1970. Фотография В. Некрасова

Виктор Некрасов любил Киев. Особенно флору

Журнал «Поколение» (Киев), № 1, январь—февраль 2002 г., с. 24—26

Я вырос в интеллигентной семье, в которой читали «Новый мир». А там публиковался Виктор Некрасов… Однажды, еще школьником, я лежал в больнице с менингитом и познакомился там с семьей известного профессора-демографа. Я впервые увидел представителей рафинированной украинской интеллигенции. Они говорили и на украинском языке, и на русском — и не комплексовали из-за этого.
Иногда я приходил к гости. Жена профессора, Ольга Николаевна, давала мне читать русскую поэзию начала века. И тогда я решил, что стану психиатром, но при этом буду писать. Вот и сочинил какие-то маленькие импрессионистические эссе. Как-то принес их почитать Ольге Николаевне.
А дальше произошло следующее — я получил письмо от Виктора Платоновича. И тогда выяснилось, что Ольга Николаевна была знакома с Некрасовым еще до войны – он дружил с её племенником. Потом Вика (так называли Некрасова близкие друзья) мне рассказывал, что Ольга Николаевна пришла к нему с моими сочинениями и попросила, заклиная памятью племянника, прочитать их. Он не смог отказать ей, прочитал и прислал мне письмо, в котором сообщил: в этой стране то, что я пишу, никогда не будет опубликовано. Но я был счастлив, что получил письмо от самого Некрасова! И, естественно, сразу же побежал к нему в гости. Вика тут же повел меня в крещатинскую «стекляшку», где его знали все бармены. К своему ужасу я увидел, как он заказывает два огромных бокала водки и лимончик. Я был настолько взволнован, что выпил свой бокал, хотя для меня это была лошадиная доза. Вот так мы странно познакомились…
Некрасов много пил в те годы. Одно время я пытался даже бороться с пьянством Виктора Платоновича: собирал своих сокурсников, и мы сторожили Некрасова, но он нас обманывал. Мог уйти в душ и прямо оттуда сбежать на улицу. Через полчаса его приносили пионеры или иностранцы. Спустя два часа он опять удирал… Это было страшное время. Я тогда не очень хорошо представлял, что такое алкоголизм. Мне казалось, что я могу спасти Вику. Поэтому я привел своего друга Фиму, который был на год старше и казался мне большим психиатром. Вика, будучи великолепным актером, разыграл эпилептический припадок — и на этом лечение закончилось.
Если говорить об алкоголизме Некрасова, нужно понимать, что это не тот алкоголизм, который приводит к деградации личности. В короткие периоды трезвости это был тонкий, умный, интеллигентный человек. Несколько лет я ходит к нему, помогал ухаживать за мамой. Вика был сыном-рыцарем. Я видел удивительно трогательную любовь матери к сыну и сына к матери…
У Некрасова я познакомился со многими знаменитыми москвичами, например, с Марленом Хуциевым. Но для меня это был не светский клуб. Кстати, многие киевские светские львы считали своим долгом выпить с Викой. Но если Некрасов не встречал знакомых, он шел на улицу карла Маркса, в винный магазин, где продавщица обслуживала его бесплатно. Так что проблем с выпивкой у него не было… Однажды Вика попросил меня что-то передать Ивану Михайловичу Дзюбе. Когда я спросил Дзюбу, почему он перестал ходить к Некрасову, Иван Михайлович очень жестко ответил, что больше не желает общаться с ним (тогда у Вики дневала и ночевала вся крещатинская босота).
Но это был мир пьяного Вики. У трезвого Некрасова были другие интересы. К нему приехала его давняя любовь — актриса из Кривого Рога. Вика с Галиной вскоре поженились, я даже был на регистрации. Появился какой-то быт, родное существо рядом. (Они жили в Викиной квартире в Пассаже.) Галя очень переживала из-за его питья, и мы договорились об одном рискованном предприятии. Я приносил сильнодействующие антиалкогольные таблетки, и Гала добавляли их в творог за завтраком. Вика после этого шел выпить — и ему становилось плохо. А жить он хотел, поэтому пил все реже и реже. И вот тут начинались проблемы с советской властью. Пьяный Некрасов всех вполне устраивал, а когда Вика перестал пить, к нему снова потянулись многие — он был человеком очень интересным и легко сходился с людьми. Московские контакты тянулись еще в фронтовых времен. Сразу после войны, вместо того чтобы его посадить, Некрасову дали Сталинскую премию за повесть «В окопах Сталинграда».
Кстати, мое знакомство с самиздатом тоже состоялось у Вики. (Именно там мне попались документы, связанные с делом генерала Григоренко.) Однажды произошла такая дивная история. После очередной пачки самиздата Вика, куря свои знаменитые беломорины, спросил меня: «Есть ли у нас какие-то нормальные известные психиатры?» Я ответил, что есть академик Снежневский – лидер советской психиатрии и глубоко порядочный человек. Так говорил мне об академике мой учитель в мединституте. И Вика написал Снежневскому длинное откровенное письмо с упоминаниями фамилий Буковского, Горбаневской и других известных диссидентов… Через неделю я прихожу в Пассаж, Вика распахивает дверь и покрывает меня матом. Потом ведет меня на кухню и показывает пачку бумаг под названием: «Кто сумасшедший?», из чего следует, что Жореса Медведева и многих других мордовал в психушке не кто иной, как Снежневский.
А через несколько недель Вика получил очень теплое письмо от академика. В письме были комплименты в адрес писателя, а далее Снежневский сообщил, что лично участвовал в экспертизах упомянутых Некрасовым людей и пришел к выводу, что они действительно психически больны. Получается, что я невольно спровоцировал весьма интересную переписку. В конце напечатанного на машинке письма была приписка от руки: «Дорогой Виктор Платонович! Как Вы понимаете, я сообщил здесь конфиденциальную информацию, которую, как врач, не имею права обнародовать. Поэтому убедительно прошу Вас не разглашать её. Стало ясно, что этот мерзавец все понимал и цинично продолжал свое дело.
Тогда же, в 1969 году, у меня состоялся разговор с Лёней Плющом о беззакониях в области психиатрии. После этого разговора я и стал заниматься делом генерала Григоренко. (К тому времени уже закончил мединститут и работал психиатром в Житомирской области.) Написанную мною экспертизу Некрасов повез в Москву Сахарову. Андрей Дмитриевич не опубликовал её, видимо, по простой причине — я побоялся подписаться своей фамилией. Наивно думая, что три человека лучше, чем один, написал: «Трое экспертов». Но при этом сообщил Сахарову свою фамилию и адрес.
Осенью 1971 года в Киев к Вике приехали Андрей Дмитриевич и его жена. Они встретились и со мной. Я был очень горд, что познакомился с самим Сахаровым! Думаю, что это были смотрины. Документ такой силы должен быть подписан. Когда Вика меня к ним подвел, экспансивная Люся Боннэр сказала: «Боже мой! Какой он еще мальчик!» Наверное, они меня просто пожалели, потому что после публикации экспертизы пришлось бы сразу собирать котомку.
Сахаров опубликовал документ уже после моего ареста. Под текстом стояла подпись: «Трое авторов, включая Глузмана». У меня были проблемы со следствием из-за этих «трех авторов». Кроме того, мне инкриминировала распространение Нобелевской речи Альбера Камю, статьи Бёлля о Солженицыне и рассказов Некрасова. Всё это органы взяли из своих архивов, поскольку при обыске у меня ничего не нашли. Просто свидетели показали, что я давал им это читать…
Был ли Вика диссидентом? Был ли я диссидентом? Да, когда КГБ арестовывает и сажает в камеру, становишься или диссидентом, или стукачом. Выбора просто нет… Вика был обыкновенным русским интеллигентом. И в тюрьму не хотел – это уж точно! После моего ареста отец и мать рассказали мне на свидании, что Вика приходил к ним регулярно и причитая говорил: «Неужели я на старости лет попаду туда, где Славик сидит?» Каково было это слышать моим родителям? (Славой меня называли дома и в кругу близких друзей.)
В связи с этим всплыло еще одно воспоминание. Я уже приехал в Киев после отсидки. Тут звонит мне из Парижа Вика и, не поинтересовавшись, как я живу (может быть, мне есть нечего!), спрашивает, не могу ли я помочь Сашке. Это я-то – после десяти лет ГУЛАГа! А Сашка – алкоголик, который жил у него в Пассаже и был полным ничтожеством, может быть, даже стукачом. Это не аморальность Викина, это другое… А я во время следствия все время боялся, что его арестуют и поэтому взял на себя его рассказы («Ограбление века» и другие). Когда Вика дал мне их почитать в рукописи в конце 60-х, я спросил: «Почему вы не отдаете эти рассказы в самиздат?». Он внимательно посмотрел на меня и ответил: «Потому что ты молодой, ты не знаешь, что за этим последует. А я помню…» Следователь, кстати, прекрасно понимал, кому принадлежит авторство. Но он знал, что Некрасов — это другой уровень…
Вика всегда говорил в узком кругу, что он не герой и не диссидент. Вика был просто хорошим писателем, хотя у него не очень удачливо сложилась писательская судьба. Первое произведение «В окопах Сталинграда» оказалось самым лучшим. Не думаю, что это было связано только с пьянством. Есть же люди, скажем, Рембо, которые сначала пишут стихи, а потом ходят в торговлю.
… После ареста я получил письмо от Вики о том, что он собирается уезжать. Это письмо пропустили. Понятно почему. Чтобы мне не было сладко. Но письмо было очень горьким (не думаю, что оно сохранилось после моих тюремных этапов) … Вика уехал из-за того, что его давили по-чёрному, мордовали постоянными обысками. Все это началось после моего процесса. Он стал настолько неудобен, что его вынудили уехать. Меня забрали в 1972-м году, а Вика уехал в 1974-м. Потом еще были от него открытки из разных стран. Тоже какая-то, на мой взгляд, нечуткость. Не знаю… Он присылал мне открытки с Гавайских островов и из других экзотических мест…
Некрасов был знаком с Солженицыным. Пьяный Виктор Платонович рассказывал мне о визите Солженицына к нему. Александр Исаевич, глядя на его состояние, сказал: «Вика, как тебе не стыдно? Родина в опасности, а ты пьёшь!» …
Я помню, как Виктору Платоновичу снимали партийное взыскание в нашем киевском журнале «Радуга». Мы пришли в редакцию, Вика был хорошенько подшофе. На собрании присутствовал какой-то писатель-еврей, который в конце концов высказал простую мысль: «Чем мы здесь занимаемся? С кого мы снимаем партийное взыскание? Кто мы такие по сравнению с Виктором Платоновичем? Как нам не стыдно?» Все промолчали. А Вика после этого ненадолго стал полноценным членом партии, за что тут же и выпил…
Он был просто живым человеком, славным, теплым и интересным. И любил свою страну по-своему, очень по-своему. Конечно, это трагедия государства, которое избавлялось от таких людей. Вике принадлежит замечательная фраза (думаю, что он просил бы мне то, что я её цитирую): «Киев – очень красивый город. Особенно флора…»

Записала Ирина Карпинос




  • Семен Глузман «О Викторе Некрасове»

  • Виктор Некрасов «О задаче русского писателя заграницей»

  • Виктор Некрасов «Глузман и Плющ»

  • Виктор Некрасов «Судьба Семена Глузмана»

  • Виктор Некрасов «Славик Глузман»

  • Рафаил Нахманович «О Викторе Некрасове»

  • В. Буковский, С. Глузман «Пособие по психиатрии для инакомыслящих» (Владимирская тюрьма — Пермский политлагерь)


  • 2014—2024 © Международный интернет-проект «Сайт памяти Виктора Некрасова»
    При полном или частичном использовании материалов ссылка на
    www.nekrassov-viktor.com обязательна.
    © Viсtor Kondyrev Фотоматериалы для проекта любезно переданы В. Л. Кондыревым.
    Flag Counter