Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове
Илья Левитас
Левитас Илья Михайлович (11 декабря 1931, Ташкент — 3 августа 2014, Киев) — историк, журналист, педагог, общественный деятель. Заслуженный работник культуры Украины (1991). Президент Совета национальных обществ Украины, президент Еврейского совета Украины, председатель фондов «Память жертв фашизма в Украине», «Память Бабьего Яра», фонда Шолом-Алейхема. Главный редактор газеты «Еврейские вести».
C 14 лет жил в Киеве.
Инициатор установки памятников «Менора» (1991), Шолом-Алейхему (1997), «Памятник уничтоженным в Бабьем Яру детям» (2001), подпольщице Татьяне Маркус (2009), памятного знака «Дорога смерти» (2011), мемориальных досок премьер-министру Государства Израиль Голде Мейер, которая родилась в Киеве, писателям Шолом-Алейхему и Д. Гофштейну, музыкантам Н. Рахлину и И. Шамо, врачу Б. Сигалову, восстановления звания Героя Советского Союза М. Грабскому и М. Фельзенштейну, инициатор присвоения звания Герой Украины известной подпольщице Татьяне Маркус и капитану А. Шапиро (2006), награждения орденом «За заслуги» 424 Праведников Бабьего Яра и Украины (2006 и 2008).
Фондам «Память жертв фашизма в Украине» и «Память Бабьего Яра» присвоено звание Праведников, более 4000 украинцам и людям ещё 13 национальностей, которые спасали евреев в годы войны.
В 1989 году Илья Михайлович основал Совет национальных обществ Украины. Основатель общества «Украина-Израиль» (1990).
В 1991 году создал первую в СССР всеукраинскую газету «Еврейские вести»
И. Левитас — автор и составитель 34 книг по истории еврейского народа.
О Викторе Некрасове
Предисловие Ильи Левитаса к книге Юрия Виленского «Виктор Некрасов: Портрет жизни». — К. : Информационный сервис, 2001
Виктор Некрасов вошел в мою жизнь более полувека тому назад, а точнее — в 1947 г. В том году он получил Сталинскую премию за свою книгу «В окопах Сталинграда», и в том же году я прочитал ее. Начитавшись хвалебных отзывов, я был готов к тому, что книга эта не обычная. Так оно и оказалось.
После гневных статей Ильи Эренбурга и стихов Константина Симонова, призывавших убивать немцев (что вполне оправданно в военное время: враг есть вpaг !), в книге Некрасова присутствовала конкретная правда о войне, правда, доселе неслыханная (или нечитанная): об ошибках командиров, которые не всегда оказывались самыми умными, о их недалекости м самодурстве, ведущих к людским потерям. И в тоже время — другой тип командира, лишенный жесткости и категоричности, командира-интеллигента, думающим над своими словами и поступками. Новое отношение солдат и офицеров. И не менее привлекательное для меня: среди главных героев книги был и еврей — лейтенант Фарберов — типичный интеллигент — очкарик, у которого за мягкостью и деликатностью скрывались твердость убеждений, способность в нужный момент произнести гневно (!) слова правды тем, кто был выше его по должности и старше по званию.
В общем — «положительный образ советского офицера».
Многие уже не помнят, а более молодые и не знают, что именно в то время уже начиналась «борьба с космополитизмом», а проще говоря, с евреями, обвиненными в «низкопоклонстве перед Западом», в клевете на советскую действительность, связи с буржуазными националистами и даже сокрытии своих еврейских фамилий за русскими псевдонимами. Тогда же начались аресты среди интеллигенции, главным образом, среди писателей.
И вдруг, когда слово «еврей» становилось непопулярным или со знаком минус, появилась эта книга, где в числе главных героев был «положительный» еврей. Усиливало интригу и то, что сам Сталин предложил выдвинуть автора на звание премии имени самого себя — лауреата Сталинской премии в области литературы. Кроме того, в числе лауреатов того года было вообще много евреев, даже очень много.
Только в области литературы и кинематографии премии были присвоены Илье Эренбургу, Эммануилу Казакевичу, Борису Галину, Иосифу Лисктанову, Борису Мейлаху, Марку Донскому, Михаилу Ромму, Борису Волчеку, Семену Манделю, Герберту Раппопорту, Григорию Козинцеву, Борису Барнету, Михаилу Блейману, Морицу Уманскому, Иосифу Маклярскому, Илье Копалину, Рувиму Халушакову, Евсею Иофису, Михаилу Слуцкому, Георгию Тасину, Абраму Кричевскому, Илье Бачелису, Самуилу Бубрику, Марку Трояновскому. Неплохой букет деятелей русской культуры! Попробуй-ка обвинить Сталина в антисемитизме.
Мне было 16 лет и я хорошо помню как в еврейской среде, где было много участников недавней войны, появилась надежда на справедливость: ну, значит, волна антисемитизма потихоньку затухнет.
К сожалению не затухла, наоборот усилилась: вскоре разогнали Еврейский антифашистский комитет, убили народного артиста Соломона Михоэлса (1948 г.), расстреляли еврейских писателей (1952 г.), разожгли дело врачей — «убийц в белых халатах» (1953 г.).
Но это уже другая история.
«В окопах Сталинграда» была в числе первых романтических книг из неофициального цикла «лейтенантской прозы». Тогда же появились повести фронтовиков — «Звезда» Эммануила Казакевича и «Знаменосцы» Олеся Гончара. В них витала не только жестокость войны, но и доброта человеческих отношений, чистота любви офицеров к женщинам-фронтовичкам.
Все это было новым и необычным.
Это уже потом появились произведения о войне, расширившие рамки «лейтенантской прозы». И творили эту прозу фронтовики Б. Васильев, Г. Бакланов, В. Кондратьев, И. Стаднюк, В. Быков, Ю. Бондарев и другие.
Но вернемся в окопы Сталинграда. Книга В. Некрасова мне понравилась настолько, что выпускное сочинение в десятом классе я писал на «вольную тему», т.е. сам от себя. И выбрал для этого «В окопах Сталинграда» и «Звезду» Э. Казакевича. Очень мне понравились главные герои — Керженцев и Травкин.
А в конце пятидесятых годов судьба свела меня и с самим В.Некрасовым. Идя с работы, я ежедневно заходил в книжные магазины «Мистецтво» и «Музыка» на Крещатике. К концу рабочего дня здесь собирались книголюбы. Книги меняли, продавали, обсуждали их. Тут же были старые киевские букинисты: Донской, Новиков, Попов, Доргель и молодая поросль обычных спекулянтов, для которых книга была просто ходовым товаром.
Очень часто в этой компании находился и Виктор Некрасов. Что это Некрасов — я знал давно: встречал его вечерами на Крещатике, трогательно гуляющим с матерью. Зимой она засовывала руки в муфту, а он ее бережно держал под руку — благообразная старушка и ее бесшабашный сын с вечно расстегнутым воротником и в кашлатой кепке.
Никто меня с ним не знакомил — все происходило естественно: разговоры в общей компании, оценки, книг и их авторов, легкое поругивание беспорядков (но не критика правительства или наших порядков).
К уже каноническому образу писателя не могу добавить ничего нового. Да, вечно расстегнутый ворот, красная шея, постоянный запах табака и спиртного. В хорошую литературную речь своевременно вплеталась ненормативная лексика, до которой Виктор Платонович был весьма охоч. Никогда пьяный, но постоянно выпивший, часто «стрелял» сигареты и не реже угощал других. Ровный в обращении, нередко нарушал эту ровность, если ему что-либо не нравилось. Но делал это по-мужски без грубости.
В нашей компании собирались много молодых, но никто не чувствовал его возрастного превосходства, в том числе и я, бывший на двадцать лет моложе его. Уважение к нему как к писателю поглощало его мелкие «странности». Я же всегда смотрел на него снизу вверх. Даже сейчас, когда его давно нет.
Хороший был писатель и мужик настоящий.
Порадовала его смелость в отношении к Бабьему Яру. Это сейчас можно все говорить, и возможность говорить правду дала возможность говорить неправду. Когда разрушили старое еврейское кладбище, а на месте Бабьего Яра готовились создать спортивно-развлекательный комплекс со стадионом и танцплощадками, он вместе с Иваном Дзюбой выступили против этого, причем статья Виктора Платоновича появилась тогда в «Литературной газете» — газете очень партийной и очень официальной.
Когда говорят о его выступлении на Бабьем Яре 29 сентября 1966 г., в день двадцатипятилетия трагедии, многие считают, что это было выступление с трибуны перед многочисленным собранием. Это не так.
Все, что он говорил, слушали лишь люди плотной толпой окружившие его. Но и этого было достаточно. От негромкого выступления был громкий резонанс: все в городе знали, что Виктор Некрасов и Иван Дзюба выступили против строительства на костях и за необходимость установки памятника на этом трагическом месте.
О последствиях этой акции подробно говорится в книге Юрия Виленского.
Юра Виленский, Юра Виленский! Мягкий, добрый, интеллигентный мальчик! Незащищенный и наивный, чрезмерно порядочный и деликатный. Таким он считается и сейчас, через 55 лет нашего знакомства. Было это в очень далеком 1945 г., когда мы с ним учились в 7 классе школы № 10. Он не вписывался в нашу хулиганскую компанию с постоянными прогулами уроков и дикими выходками детей войны. Школа-то была на Подоле и школа была мужской. И то, и другое создавало специфический колорит, учитывая и национальный состав класса: из тридцати учеников — двадцать три были евреями. Причем евреями-голодранцами, у которых на войне погибли или отец, или брат, или сразу оба.
Если бы Юра мог резко обличать и возражать, он бы был почти похож на лейтенанта Фарбера, созданного Виктором Некрасовым.
Юра стал врачом, кандидатом медицинских наук, но в качестве лекаря я его не знаю. Зато знаю как отличного журналиста, писавшего на медицинские темы, в том числе и о выдающихся врачах и ученых.
Со временем медицинская тема стала ему мала, как Чехову (хорошее сравнение!), и он расширил поле деятельности, вершиной чего стала эта книга, которую Вы держите в руках.
Почему автор взялся за Виктора Некрасова? Потому, что он, как Некрасов, — киевлянин, потому, что Некрасов — личность, потому, что он подвергся гонениям и был изгнан из страны, потому, что похоронен в Париже, а не в Киеве. И еще много всяких «потому». И, естественно, доброе и чуткое сердце Юрия Виленского не могло пройти мимо судьбы нашего выдающего земляка.
К какому жанру отнести произведение Ю. Виленского? Роман — не роман, исследование — не исследование. Для романа — слишком много документальных материалов, для исследования — слишком много художественного, созданного личностью автора. Такое переплетение жанров породило роман-эссе. Именно в этом жанре силен автор. Слог книги несколько возвышенный и восторженный, даже мелким событиям даются завышенные оценки, — но это право автора. И это не недостаток, это своеобразие изложения.
Свои рассуждения и оценки Виленский подкрепляет текстом из книги Некрасова, и делает это необычно щедро — иногда целые страницы.
Это естественно, увеличивает достоверность фактов, изложенных в книге.
И что немаловажно, это книга о Киеве и киевлянах — о нашем с Вами городе и его людях. И очень часто судьба Виктора Некрасова проходит на этом фоне. Или, если хотите, этот фон проходит через судьбу Виктора Некрасова.
Почему я взялся помочь в создании этой книги? Причин много, и каждая из них главная. Виктор Некрасов был и остается моим любимым писателем, я его знал лично и высоко ценю его гражданскую позицию в отношении к жертвам Бабьего Яра, а это в основном к сыновьям и дочерям моего народа.
Я люблю и ценю моего школьного друга Юру Виленского и хочу сделать для него доброе дело. В данном случае — и для нас.
Все мои родственники (и предки, и потомки) родились в Киеве, этом сказочном городе.
Я, единственный в семье, родился в далеком Ташкенте, где прожил первые четырнадцать лет.
С 1945 г. и навечно — я киевлянин.
Мне нравятся книги В. Некрасова и книга Ю. Виленского. Ну и последнее: уже много лет мне нравится делать добрые дела не только для себя, но и для других. Для вторых даже больше.
У Вероники Долиной есть песня об Александре Галиче, так же как Виктор Некрасов изгнанным из страны, и также похороненном под Парижем — на русском кладбище в Сент-Женевьев-де Буа:
Все равно, где лежать, говоришь —
Под крестом или голосом птичьим:
Не пустили б поэта в Париж,
Он лежал бы на Ново-Девичьем.
Конечно, и наш Киевлянин, Гражданин, Писатель и Человек — Виктор Некрасов мог бы лежать не под Парижем, а в родном городе — на главной аллее Байкова кладбища, где нашли свой вечный покой много писателей. И много, очень много деятелей той системы, которая травила писателя и выгнала его на чужбину.
А он навсегда остается нашим земляком, вечным Киевлянином.
Илья Левитас: «После того как Виктор Некрасов подарил мне очень редкую книгу, я пригласил его в кафе. Там впервые узнал, что существует красное шампанское...»
<...>
— Вы были знакомы и с другим выдающимся киевлянином — Виктором Некрасовым…
— В 10-м классе учительница литературы дала нам задание написать сочинение. Я выбрал свободную тему. Основой взял роман «В окопах Сталинграда», получивший тогда Сталинскую премию. Часто видел его автора гуляющим по Крещатику. Он водил на прогулку свою старенькую маму. Зимой она прятала руки в старомодную муфту.
Некрасов ходил в распахнутом кошлатом пальто, воротник рубашки тоже всегда был распахнут. Шея красная, обветренная… Говорил Некрасов хорошей литературной речью. Иногда для большей экспрессии в мужской компании употреблял ненормативную лексику. И она в его устах не звучала похабно.
Мы с Некрасовым познакомились в магазине «Мистецтво» напротив Пассажа, где он жил. Там по вечерам часто встречались букинисты. Я похвастался, что в школе писал сочинение по его книге. «Хоть пятерку получил?» — спрашивает. «Конечно!» — говорю. — «Ну и кто твой любимый герой?» «Конечно же, лейтенант Фарбер!» — отвечаю. «Всем евреям нравится Фарбер», — задумчиво произнес Некрасов. От него всегда пахло спиртным. Но пьяным я его не помню. Однажды он сказал: «У меня для тебя подарок» — и достал увесистую книгу «Постимпрессионизм». Я чуть не грохнулся в обморок. Таких книг в Киев пришло тогда всего два экземпляра! Стоила она 16 рублей, а у спекулянтов — значительно дороже. В благодарность я пригласил его в кафешку на углу Крещатика и Свердлова (сейчас — улица Прорезная. — Авт.). Там я впервые узнал, что, оказывается, существует и красное шампанское. А потом я с грустью узнал, что Некрасов покинул Родину.