Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове

Валентина Мельник

Мать и сын

Мельник Валентина — литературовед, давняя приятельница ВПН.

«О Викторе Некрасове. Воспоминания (Человек, воин, писатель)». — К. : Український письменник. 1992, стр. 222—226

Я познакомилась с Виктором Платоновичем в 1948 году, вскоре после того, как он стал лауреатом Сталинской премии. Кстати, когда об этом так или иначе упоминалось в разговоре, он обычно отмахивался и переводил беседу на другую тему.
Вспоминается он мне чаще всего в домашней обстановке, за вечерним чаем в трудные послевоенные годы. Больший столовый стол в просторной комнате, за которым, как правило, все места заняты. На нем — самовар, укрытый куклой-матрешкой, и незатейливые бутерброды. Чай пили вприкуску, с колотым, купленным на базаре пережаренным сахаром, который внешне напоминал щербет. Подобное угощение по тем временам было роскошью. Поэтому казалось, что семья Некрасовых имущая,— как-никак хозяин ведь лауреат самой престижной в стране премии. Но мало кто знал, что Виктор Платонович кому только не помогал! В доме неизменно кто-то проживал: приехав на несколько дней — то ли на консультацию в госпиталь, то ли для определения на учебу,— а кто и на довольно длительное время. Жили здесь студенты каких-то техникумов и вузов, друзья-фронтовики. Запомнился молоденький темноглазый солдат Ваня, которому Виктор Платонович прочил будущность художника, помог куда-то определиться на учебу. Этот студент долго квартировал у Некрасовых, так как на общежитие рассчитывать не мог. Помню еще аспирантку по фамилии Аль, с восточным типом лица и раскосыми пытливыми глазами. Она прожила у Некрасовых от первых дней аспирантуры до возвращения в Ленинград. Гости располагались на ночлег на нескольких раскладушках, которые на день исчезали где-то в чулане...
Всем хозяйством в доме распоряжалась пышная и малоподвижная Аня, женщина лет пятидесяти. Она давно жила в этом доме и считалась равноправным членом семьи. Все, касавшееся ведения хозяйства, было всецело в ее руках. Поэтому неудивительно, что Виктор Платонович перед тем, как кого-то принять, заручался прежде всего поддержкой Ани. Она была словоохотлива, свою русскую речь пересыпала украинизмами, пословицами и поговорками.
Бывали случаи, что финансов на самый неприхотливый вечерний чай для гостей у хозяина не было, и нередко он сам не решался прибегать к помощи строгой «домоправительницы», предлагая обратиться к ней кому-нибудь из нас.
Деньги Аня хранила в самом обыкновенном, крепко завязанном женском чулке и прятала его где-то в недрах своей постели. Перед тем, как потянуться к заветной копилке, она несколько минут обязательно отчитывала своих хозяев: мол, без нее у них бы никогда ничего не было, так как они не представляют себе, как трудна жизнь, не знают толком, сколько можно тратить. Но за всем этим чувствовались и любовь к своим нерасчетливым хозяевам, и гордость за собственное умение быть экономной.
В доме Некрасовых всегда было как-то светло и, казалось, празднично. При этом атмосфера приподнятости возникала непроизвольно — просто от доброжелательности и сердечности хозяев. Здесь велись далеко не праздные разговоры о дальнейшей доле каждого из нас, о судьбах страны, о новинках литературы и искусства.
Для меня, студентки, заканчивающей университет, Виктор Платонович был большим авторитетом. Я внимательно прислушивалась к его суждениям о смысле жизни, о роли человека па земле. На мой вопрос: почему, имея две профессии (Некрасов закончил Киевский инженерно-строительный, а затем театральное училище), он свою душу отдает литературе и что ему прежде всего хочется сказать читателям — он ответил примерно так: «Хочется, чтоб люди поняли и ощутили, сколь ничтожны все проблемы перед великим счастьем просто чувствовать себя человеком и не знать войны». Говорил, что об этом очень много думал на фронте, а после ранения, в госпитале, почувствовал своим долгом об этом написать.
В Викторе Платоновиче жила неуемная молодость души, стремление придавать жизни гораздо больше поэтичности, чем ее было в действительности. Любил фотографировать. Помню, однажды в выходной много снимал в разных ракурсах бывшую Калининскую площадь, полностью разрушенную, и тут же описывал, какой эта площадь видится ему в будущем. Впоследствии очень возмущался по поводу однообразной архитектуры, особенно блочных пятиэтажных домов, которые неудержимо размывали зодческий стиль и своеобразие наших городов.
Некрасов любил жизнь во всех ее проявлениях. Умел искрение радоваться удачам и достижениям других и поддерживать в людях веру в успех. Умел сострадать, переживать, участливо решать чужие проблемы. Помню, меня вначале удивляло, что Виктор Платонович каждый день получает много писем. Думалось, ему пишут как лауреату, идут, мол, поздравления. Но вскоре я узнала, что время от 5 до 6 часов вечера в доме Некрасовых — это святая святых: и он, и мама отвечают на письма. Из этого режима их не выводили никакие обстоятельства. И тогда я поняла, почему их почтовый ящик всегда переполнен.
Бывало, Виктор Платонович уезжает из Киева, проходит 3—4 дня — и уже получаешь от него весточку: «Я в Коктебеле, со мной такие-то писатели, у меня такое-то настроение и планы». Или из Москвы: «Несколько дней я неразлучно с А. Т. Твардовским, решаем проблему такого порядка... Был в гостях у генерала Игнатьева» и т. д. В большинстве случаев письма довольно короткие, динамичные, нередко — просто почтовые открытки. Но в них всегда экспрессия чувств и мыслей, важные новости. В таком же стиле писала и его мама — Зинаида Николаевна. Ну, а если Виктор Платонович расставался с ней на какое-то время, то ежедневное получение писем друг от друга было почти непременным.
Представление о Викторе Платоновиче было бы далеко не полным, если бы хоть немного не рассказать о его маме. Когда вспоминаю Зинаиду Николаевну, вижу ее в неизменном пенсне и обязательно с книгой в руке. По натуре она была эмоциональна и восторженна, а если что-то ее приятно волновало — сразу же на ее лице появлялась улыбка умиления и почти детского удивления. Была изумительным рассказчиком и, казалось, никогда не уставала в этой роли.
Ее жизнь была богата впечатлениями, наполнена встречами с интересными людьми — писателями, актерами, учеными. При этом она обладала незаурядной памятью на лица, факты, события и умела их воспроизводить картинно, образно, рельефно, владела искусством передавать настроения и чувства не только словесно, но и выразительной мимикой, жестами. В то же время ей не изменяло чувство умного и тонкого юмора. В ее рассказах нередко фигурировала она сама, и Зинаида Николаевна в свой адрес не забывала посылать критические реплики, сопровождая их доброй, мягкой, а порой и лукавой улыбкой.
Она щедро делилась своими знаниями. Помню, как в первый раз пришла с Виктором Платоновичем к нам, когда у меня родился сын. Лишь за несколько дней до того вернувшись из роддома, я только обретала навыки новоявленной мамы. Получила уже немало советов от окружающих, что ре-пенка надо крепко пеленать, вытянув по струнке его ручки и ножки,— тогда, мол, и ноги будут стройными, и спать будет спокойно, иначе станет размахивать руками и будить себя, а то, гляди, еще и лицо себе исцарапает. Услышав «се это от меня, Зинаида Николаевна в недоумении развела руками: «А ну-ка давай я тебя попробую так спеленать, в позе оловянного солдатика,— уснешь ли ты и долго ли выдержишь такое истязание? А потом все звереныши, и котята, и медвежата, разве себя царапают?» И тут же быстро и ловко запеленала ребенка снизу до пояса так, чтобы ножкам было свободно. Ручки же оставались совсем на воле. И добавила: «В любую пору года и при любой погоде ребенок должен быть па воздухе не менее трех часов».
Мне всегда казалось, что Зинаида Николаевна постоянно пребывает в одном и том же возрасте на протяжении многих лет. «С годами человек не стареет,— говорила она,— а лишь взрослеет, и в этом прелесть, ибо у каждого возраста свое мироощущение, свое восприятие действительности». Она была достойной иллюстрацией этих слов.
Виктор Платонович любил всюду бывать с мамой — в гостях, на отдыхе, в доме творчества, в театре и концерте. В Зинаиде Николаевне жила неуемная молодость души, и, возможно, поэтому сын и мать были не только большими друзьями, но, казалось, и сверстниками, единомышленниками.
В то же время мнения Зинаиды Николаевны и сына по тому или иному вопросу часто расходились, и тогда начинались жаркие прения. Как правило, мама задавала топ, а у Виктора Платоновича срабатывала привычка не соглашаться слишком легко с иным мнением. Сколько же прелости было в таких дискуссиях!
Зинаида Николаевна, врач по специальности (один вуз она закончила в России, другой — за рубежом) очень много энергии отдавала другим людям. Человек не бытовой, она была неприхотлива в выборе житейских удобств, предпочитала не сосредоточивать внимание на мелочах жизни и, о чем бы ни заходила речь, умела уводить от них собеседника, поднимала его до уровня настоящих ценностей человеческой жизни.
У Виктора Платоновича, несомненно, многое было от мамы. Человек с сильным характером и в то же время добрый и чувствительный, он невольно привязывал к себе каждого, способного понимать и ценить эти высокие человеческие качества. Ему органически было присуще умение не быть мелочным, проявлять великодушие. Истинная доброта — это ведь не уступчивость, а умение прощать проступок ближнего, не прощая собственной вины.
Он дорожил честью, тем представлением о себе, как о человеке и художнике, которое сложилось в нем и в писательской среде, и в самом широком кругу общества. Он никогда не принижал себя, знал себе цену, но относился к этому обстоятельству с достойным спокойствием.
В последний раз мне довелось встретиться с Виктором Платоновичем накануне его отъезда за рубеж. Встреча была случайной, на улице Ленина, в почтовом отделении. Я отсылала конверты с авторефератами своей диссертации перед ее защитой. Моя научная тема касалась особенностей художественного почерка писателей-фронтовиков, в их числе и Виктора Некрасова. Приглашаю его на защиту, а он отвечает, что пришел бы охотно, но завтра уезжает.
Вид у него был непривычно усталый и подавленный. Хотелось чем-то его подбодрить, и я поторопилась сказать, что в последнее время прочла немало лестных отзывов о его книгах в некоторых периферийных журналах. Помню, он ответил: «Каждому приятны хорошие отзывы прессы, но для меня самый строгий и самый придирчивый судия — я сам. А потом все это теперь не имеет значения, этого не захотят уже обо мне услышать».
Спросила, надолго ли едет. Сказал: «Пока на два года, а там — как знать...»
Уезжал он со своей семьей. Мамы уже не было. Женой стала былая в молодости его любовь, давняя знакомая, с которой он когда-то работал в Ростовском театре. Не хотелось верить, что расстаемся мы с ним надолго, а оказалось — навсегда.
После отъезда Виктора Платоновича стало как-то пусто, пришло понимание того, что его отсутствие — это нехватка чего-то очень важного и нужного для жизни.
Жадно вчитывалась в пробивавшиеся в периодической печати строки о последних днях его жизни на чужой земле...

Киев, 1991