Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове
Авраам Милецкий
Милецкий Авраам Моисеевич (10 марта 1918, Киев — 6 июня 2004, Ашкелон, Израиль) — советский и израильский архитектор. Почетный член Украинской академии архитектуры. Лауреат Государственной премии СССР (1967). Почетный член Московского отделения Международной академии архитектуры. Член Союза архитекторов СССР (с 1947 года).
В 1941 году окончил архитектурный факультет Киевского инженерно-строительного института. Является учеником Иосифа Юльевича Каракиса.
В 1941—1946 гг. — в Красной Армии.
С 1946 года работал в Государственном институте «КИЕВПРОЕКТ», с 1950 года — главный архитектор проектов, одновременно преподавал на архитектурном факультете Киевского художественного института (с 1967 года, в 1969—1988 гг. — профессор).
Проекты в Германии:
Монумент на месте встречи советских и американских войск-союзников в Торгау на Эльбе, Германия (1945).
Проекты в Киеве:
Ремесленное училище на Подоле;
Зал заседаний Президиума ЦК КП Украины;
Гостиница «Москва», c 2001 года — «Украина» в Киеве (1961, в соавторстве; автор был вынужден сильно упростить проект по требованию властей);
Автовокзал (1958—1961, в соавторстве);
Aнсамбль площади Славы (парк Вечной Славы с мемориалом Неизвестному солдату, 1957, в соавторстве);
Дворец пионеров и школьников им. Н. Островского (1962—1965, в соавторстве);
Гостиница «Салют» на площади Славы в Киеве (1984, автор был вынужден кардинально изменить проект по требованию властей);
Инженерно-лабораторный комплекс Министерства дорожного строительства УССР;
Историко-археологический и архитектурный комплекс парка-музея «Древний Киев» (1968—1991);
Крематорий на Байковом кладбище (1975);
Историко-археологический Мемориально-погребальный комплекс (Парк памяти на Байковом кладбище, 1968—1978, совместно с художниками А. Ф. Рыбачук, В. В. Мельниченко). Монументальная композиция «Стена памяти» уничтожена по распоряжению властей (залита бетоном);
Археологический музей, Старокиевская гора;
Реконструкция застройки урочища Гончары-Кожемяки;
Реконструкция Андреевского спуска;
Памятник философу Г. С. Сковороде;
Памятник поэту Т. Г. Тычине;
Памятник в Новых Петровцах в честь форсирования Днепра советскими войсками в 1943 году;
Kомплексная застройка автодороги Киев-Харьков-Ростов-на-Дону (1954);
Проект Красной площади в Киеве (1972);
Проект на конкурс 1965 года памятника в Бабьем Яру, в котором погибла мать и бабушка автора. (В конечном итоге конкурс был отменен, а памятник был поставлен другим автором много позже) и др.
С 1991 года жил и работал в Ашкелоне (Израиль).
Автор книги воспоминаний «Наплыв памяти» (1998).
Виктор Некрасов и Авраам Милецкий, Киев, конец 1960-х.
Фото Бориса Стукалова
Памяти Виктора Некрасова
Отрывок из книги «Наплывы памяти»,
Иерусалим : Филобиблон, 1998, стр. 109—123
 |
 |
Обложка книги Авраама Милецкого
«Наплывы памяти», 1998
|
Титульный лист книги
с дарственной надписью Авраама Милецкого
для Галины Викторовны Некрасовой
|
Среди близких мне людей особая роль принадлежала Виктору Некрасову. 3 сентября 1987 года в Киев пришла скорбная весть о его кончине в Париже.
Утром следующего дня, когда мы с женой приехали на Байковое кладбище положить цветы в память о Викторе на могилы его матери и бабушки, они были засыпаны цветами. Так многие знавшие Виктора киевляне выразили свои чувства по поводу его смерти.
Виктор Платонович Некрасов — для друзей Вика — писатель, архитектор, артист. Сражался на Мамаевом кургане в Сталинграде, дважды ранен. Преданный, заботливый друг, бескомпромиссно честный, талантливый человек, жизнь и творчество которого ждут своего исследователя. Он это заслужил. Всей жизнью.
Первый вечер памяти Некрасова в Киеве состоялся 1 декабря 1988 года. Зал Дома ученых Академии Наук не мог вместить всех почитателей Виктора. Полученное мною приглашение выступить на этом вечере положило начало написанным сейчас воспоминаниям о Некрасове.
Я не пытаюсь анализировать творчество писателя (бесспорно очень талантливого), поступки, определявшиеся его обостренным чувством собственного достоинства, а пишу лишь о том, чему был свидетелем, о человеке, отношения с которым прошли через многие годы. Может быть, эти записки помогут читателям полнее ощутить многогранность его натуры.
В очень трудный для меня день, в начале 50-х годов, когда мне сообщили, что я исключен из числа авторов проекта гостиницы «Москва», и было неясно, дадут ли вообще работать, в три часа ночи в двери моей квартиры позвонили. Виктор Некрасов пришел познакомиться.
Конечно, я знал о нем, как о прошедшем фронт писателе, как об одной из легенд нашего Киевского инженерно-строительного института — студенте, состоявшем в переписке с великим Ле Корбюзье (В первом письме, отправленном Ле Корбюзье, была студенческая клятва верности великому мастеру и несогласие с решением жюри о присуждении 1-го места в конкурсе на Дворец Советов в Москве проекту академика архитектуры И. В. Жолтовского, а не проекту Ле Корбюзье...).
На пороге стоял среднего роста худощавый, темноволосый, очень смуглый и красивый человек в ковбойке. Его первыми словами было: «Пришел общаться». Ушел он под утро. Говорили о безнравственности происходящего, о позоре антисемитизма, о людях и моих бедах. С этой ночи началась долгая и большая дружба.
Многие годы Некрасов и Киев были неразделимы, он был совестью и гордостью города, и как недостойно нужно было обойтись с ним. чтобы потом он написал горькие слова о ставшем чуждым ему Киеве...
Виктор Некрасов и квартира Некрасовых были бесспорно одним из центров культурной и духовной жизни Киева.
Помню его дом в Пассаже (Крещатик, 15). Небольшая двухкомнатная квартира, всюду шкафы с книгами. На одном из них, в прихожей, скульптурный портрет Виктора работы его друга, скульптора, человека необычной судьбы Макса Гельмана (бывший беспризорный, он был женат на графине Потоцкой). На скульптурном портрете — шляпа, настоящая, в зубах зажата папироса, тоже настоящая. У телефона на стене лист ватмана с номерами телефонов близких ему людей. В углу листа фотография домработницы Гани с телефонной трубкой и неизменными словами: «Виктора Платоновича нет дома...».
В доме много картин, в том числе черно-белая и цветная графика Виктора. Над диваном в комнате, в которой он спал и работал — большой, во всю стену перспективный план Парижа, города его детства. В последние годы в гостиной висела фотогазета, сделанная Виктором к юбилею его матери. На листе ватмана собраны фотографии всех периодов ее жизни и комментарии к ним.
Во всей квартире — скромность, достоинство, никакой броскости. Свой быт, распорядок и особая духовность.
Стол в большой комнате с электрическим самоваром и чайником под стеганой грелкой-«маркизой» никогда не пустовал. В доме постоянно были «забежавшие на огонек» друзья, коллеги. В дни праздников стол преображался. Хозяйка квартиры и стола — мать, Зинаида Николаевна, которую Виктор боготворил. У многих киевлян перед глазами картина: Виктор трогательно и бережно ведет на улице под руку сухонькую мать в пенсне. «И так. здороваясь направо и налево, — мы ведь тоже неотъемлемая часть предвечернего Крещатика. Нечто вроде его достопримечательности», — писал Некрасов позже в журнале «Континент».
Бабушка Виктора — Алина Антоновна Эрн — наполовину шведка, наполовину итальянка, красавица, воспитанница знаменитого Смольного института благородных девиц, в просторечии — смолянка. Виктор тепло упоминает в одном из своих рассказов: «Да, бабушка понимала и простых, и сложных». Этим же качеством обладал и Вика. Острота взглядов и суждений Виктора, его демократизм и артистичность, бесспорное обаяние привлекали к нему самых разных людей.
Его отношение к фронтовым друзьям и стойкий интерес к людям, независимо от их социального положения, свойственное ему распознавание таланта привело в этот дом Иннокентия Смоктуновского и Василия Шукшина. Марлена Хуциева и Владимира Войновича, Александра Галича и многих, многих других.
Кто только не вел беседы за этим столом... Я заставал его фронтовых друзей по Сталинграду и профессора строительного института, друга семьи В. Г. Леонтовича. членов семьи А. В. Луначарского и его секретаря Игоря Саца. В какую-то дату моего рождения с Виктором и Игорем Сацем мы сидели за дощатым столом в мастерской художников. На верхней строганой части досок были изображены всевозможные закуски, а на столе стояли лишь водка (в изобилии), соленые огурцы и еще что-то. Рассказы Игоря и мой интерес к ним. его пристрастие к бутылке, может быть, впервые (даже пройдя фронт) заставило меня понять, что значит «напиться до положения риз». Потом нарисованные доски стола стали предметом вожделения наших друзей — ведь на них были письмена Виктора. Распиленные на части, они осели в виде книжных полок в моей бывшей мастерской на Мало-Подвальной улице.
Собирались друзья и гости Виктора, работавшие на киностудиях Киева, Ленинграда и Москвы, молодые поэты и среди них безвременно ушедший из жизни, очень талантливый, юный Лёня Киселёв.
Запомнились встречи и обед в предельно безвкусном, отделанном красным плюшем номере в гостинице «Украина». Расположились в нем приехавшие из Италии гости Некрасова Рената и Джулио Эйнауди. Джулио — глава издательской фирмы «Эйнауди-Эдиторе», в которой были переведены и изданы многие книги Виктора. Интересные и приятные люди.
В одной из публикаций Виктор вспоминал происшествие при посещении с ними красивого даже в своей запущенности участка Красной площади на Подоле. Вынувший фотоаппарат Джулио вызвал скандал, закончившийся в отделении милиции. Сейчас это трудно себе представить и в Киеве. Но такова была наша действительность тех лет. И не случайно книга Бруно Зеви по проблемам архитектуры издательства «Эйнауди-Эдиторе» была прислана мне Ренатой и Джулио не прямо по домашнему адресу, а окольными путями через Общество дружбы с зарубежными странами.
Однажды за обедом вели беседу об искусстве украинский поэт-академик Микола Бажан, художник Ренато Гуттузо с женой и Леонид Волынский — художник, искусствовед и писатель. После обеда произошел типичный для Некрасова эпизод, связанный с его неизменной готовностью помочь людям. По его просьбе мы все поехали домой к опальному тогда художнику Зиновию Толкачеву — «поддержать его». Помню растерянность Зиновия при встрече гостей — в квартире у него шел ремонт. Однако это не помешало непринужденной и теплой беседе, во время которой Зиновий сделал прекрасный рисунок с Ренато Гуттузо и подарил его Бажану.
Чаще всего в доме Некрасова я встречал очень близких ему инженера Исаака Пятигорского и Леонида Волынского, писателей Николая Дубова, Мишу Пархомова, журналиста-партизана Яню Богорада, многих других и почти всегда новых для меня людей. Большинство из них прошли через фронт. Святость темы войны и возврат к ней проходили через все творчество и поступки Виктора, Его книга «В окопах Сталинграда» была для нас образцом честности и достоинства. При подготовке ее к изданию Виктору многое пришлось выдержать — «нет образа вождя и полководца», а позже так же стойко отстаивать слово «Сталинград». Такими же честными были и выпущенные с его участием фильмы о войне: «Солдаты», созданные «Ленфильмом» с И. Смоктуновским в главной роли: «Два Федора» — с В. Шукшиным; документальные фильмы «Неизвестному солдату», «Сын солдата» и «Жил человек», выпущенные в разные годы его другом, режиссером Киевской студии хроникальных фильмов Р. Нахмановичем. и его же лента, выпуск которой был, к сожалению, прерван начавшейся травлей, заставившей Некрасова покинуть страну. — «Прогулки по Киеву».
Виктор часто сотрудничал с Киевской студией хроникальных фильмов. Я не могу не вспомнить о друге Виктора, главном редакторе этой студии Гелии Снегиреве. Тяжелой была моя последняя встреча с ним. Уже после отъезда Виктора Гелий, и без того нервный, а теперь еще и затравленный «идеологами» после появления в «Континенте» (не без помощи Виктора) его документальной повести «Патроны для расстрела», пришел в «Киевпроект» и, озираясь, долго выбирал место для нашего разговора. Ему необходимо было высказаться, нужна была товарищеская поддержка. Наш разговор, в какой-то степени, снял напряжение. А через некоторое время наступила развязка: больница, продолжающаяся там идеологическая обработка и безвременная смерть этого чистого и достойного человека.
Большая занятость проектами, стройками не позволяли мне слишком часто бывать у Виктора. Иногда Виктор заходил в мастерскую «Киевпроекта». смотрел мои проекты, ездили вместе на стройки. Чаще он заходил ко мне домой поздно вечером и забирал к себе. Какое успокоение вносили в мою жизнь эти часы, проведенные в обществе хорошо относившихся ко мне Виктора, Зинаиды Николаевны и всех бывавших там людей. Их интерес к моим работам, их сочувствие и понимание поддерживал и меня в трудные дни.
Письма, открытки Виктора, его книги и специальные оттиски с дарственными надписями, рисунки, фотографии и записки — все это дорогие теперь реликвии, хранящиеся у меня.
Писать Виктор мог на чем угодно. Так, ожидая меня в моей комнате и рассматривая монографию И. В. Жолтовского, он на эскизе одной из моих построек написал, как всегда, бескомпромиссное суждение о неприятии творчества этого архитектора: «До чего же я его терпеть не могу». Свои записки он мог оставлять на наградных документах, рублях, брошенных в почтовый ящик... Все они зримые свидетельства его киевской жизни и в том числе ее самого тяжелого периода — периода слежки и провокаций накануне его отъезда.
В 1965 году на отдельном оттиске журнала «Новый мир» № 4 с его произведением «Месяц во Франции» Виктор сделал две записи: «В моей книге, конечно, найдутся ошибки, но в ней нет намерения обмануть, польстить, очернить кого-нибудь. Я буду говорить правду. В наше время это нелегкое обязательство, даже когда говоришь о колоннах и статуях...
Стендаль. «Прогулки по Риму», 1827».
Передавая оттиск, он прикрыл рукой автора, название произведения и дату, и лукаво спросил: «Как ты думаешь, когда это написано и кем?» Увы. цитата была актуальна и имела прямое отношение не только к литературе...
Вторая надпись — пожелание мне поехать во Францию. Я выполнил это пожелание спустя пять лет, в 1970 году, проведя в Париже шесть дней. Я вынес из этого дорогого Виктору города воспоминания о его улицах и площадях, дневной и ночной жизни, об архитектуре, а в остальном моя жизнь в Париже определялась пятьюдесятью франками в кармане... Возвращаясь из Италии, я был «транзитным» туристом. Впрочем, в те годы и это для меня казалось чудом.
Виктор любил путешествовать, его влекли новые земли, люди. Однажды мое пребывание в Москве совпало с его первым отъездом в Италию. Виктор был радостен, что поездка разрешена, ведь в то время никто до конца не был уверен, разрешат ли выезд за рубеж. Результатом поездки стала книга «Первое знакомство», оформленная и иллюстрированная его талантливыми графическими портретами и зарисовками.
Деликатно отмечая архитектуру мемориала в Киеве, Виктор описал эпизод перезахоронения праха Неизвестного Солдата и поместил свой рисунок фрагмента комплекса с обелиском. На титульном листе подаренной книги он написал: «Авке — он знает, почему мне хочется ему подарить эту книгу. В. Некрасов. 24.VI.60 г.»
Дарственная надпись Виктора Некрасова
для Авраама Милецкого
на книге «Первое знакомство», 1960
Позже появился фильм «38 минут по Италии», в котором звучит его характерный хрипловатый голос, а Италия показана совершенно в новом ракурсе.
После приезда из Италии, рассказывая о поездке, Виктор обронил задевшую меня фразу, что ему надоело во Флоренции каждодневно ходить в Палаццо Веккио. Увидеть эту площадь, это здание для меня тогда было недосягаемой мечтой, что я ему и сказал. Через несколько дней, вынимая почту, я увидел прекрасную открытку Некрасова из Флоренции с фрагментом этой постройки. Ничего не поняв, я начал всматриваться в написанное. Погашение марок, штемпели были весьма умело нарисованы Некрасовым и только вопросительные знаки вместо почтовых дат выдавали подделку. А в тексте: «Видишь, Авка, я точно почувствовал, что эта фотография тебе понравится. Привет. Вика.»
Подобное творчество было характерно для Виктора, времени он на это не жалел, и его прекрасно выполненные «шутки» есть в квартирах многих близких ему людей.
Как-то после моей победы на одном из архитектурных конкурсов Виктор принес и оставил на моем столике очень ценимую им книгу из своей библиотеки. На парижском издании Ле Корбюзье он написал:
«Ава! Я хотел бы, чтобы эту книгу подарил тебе Ле Корбюзье, но, увы, он умер и вместо него это делаю я.
Вика.
2. 1.1970.»
Для меня работа была единственным способом относительно достойной жизни. Виктор любил бывать на моих стройках. Не знаю, было ли это результатом полного понимания и приятия моего творчества (у нас бывали и разные оценки), или его занимала моя одержимость в желании осуществить задуманное. Позже он напишет на титульном листе однотомника его избранных произведений: «Авке — борцу и немеркнущему энтузиасту... Вика».
Дарственная надпись Виктора Некрасова
для Авраама Милецкого
на книге «Избранное», 1962
Учеба на архитектурном факультете не прошла для Виктора бесследно. Известны описания архитектуры в его книгах, его посещение Ле Корбюзье, этого крупнейшего мастера XX века, незадолго до его смерти. В своих размышлениях об архитектуре Виктор пытался найти выход из ситуации, в которой оказалась советская архитектура, и найти его, естественно, не мог. Однако, архитектором он не мог бы работать хотя бы в силу раскованности своей личности, а необходимое для архитектора общение с социумом, да еще нашего уровня, было для него немыслимо.
В 1960 году в «Литературной газете» была напечатана его проблемная статья об архитектуре. Не бесспорная, но безусловно интересная — «О прошлом, настоящем и чуть-чуть о будущем», и важная для Виктора в личном плане. Сохранились два письма ко мне, в которых он пишет о трудностях публикации статьи, предстоящем ее обсуждении в редакции, «...так как Литгазета что-то дрейфит и считает, что моя статья может принести вред... молодым архитекторам...» Я должен был выступить в редакции по просьбе Виктора. Посланный мною в редакцию газеты отклик на его статью не укладывался в бытующие тогда представления руководства газеты и напечатан не был. На обсуждение в редакцию меня, как и предполагал Виктор, «забыли» пригласить.
Для Виктора особое место среди моих работ занимал Парк Славы с Мемориалом Неизвестному Солдату. Вика бывал со мною на строительной площадке иногда до 2—3 часов ночи (первая очередь работ была осуществлена за считанные месяцы).
Был он и на церемонии открытия Парка Славы 6 ноября 1957 года, когда герой Сталинграда маршал В. И. Чуйков зажег огонь на могиле Неизвестного солдата. В наших разговорах Виктор неоднократно возвращался к личности Чуйкова, его жесткости и безмерной смелости: «Мы жмемся к земле, а он в генеральской папахе по переднему краю...»
Возвращаясь домой с Виктором после открытия Парка, мы выпили по типичному для Виктора выражению «свои 100 грамм» в павильоне-закусочной у стадиона «Динамо».
В тот вечер Некрасов пригласил к себе на ужин всех, кто помогал мне в этой стройке. Среди приглашенных был и бельгиец, садовник Карел Ван-ден-Реек с семьей. Далеко за полночь Виктор вдруг предложил прервать застолье и вновь подойти к огню на могиле Неизвестного солдата.
Как же я тогда был ему благодарен за тонкость понимания моего состояния!
Когда мы пришли к памятнику, увидели взволновавшую нас картину: маршал Чуйков с семьей возлагал цветы на надгробные плиты героев войны, захороненных в некрополе.
Отношение к этой стройке у Некрасова было свое, личное, и многие гости, приезжавшие к нему из других городов СССР и из-за рубежа, должны были посетить ее с ним. Так, однажды, после вечера у писателя Николая Дубова, мы приехали по желанию Виктора к обелиску Парка уже ночью с гостем нашей страны итальянцем Карло Вигорелли — тогда председателем европейского Пен-клуба.
Судьба позволила мне завершить эту стройку лишь спустя много лет, к 40-летию Победы, в 1985 году. Но этого Виктор уже не видел.
В те годы он уделял внимание и другой моей работе — строящемуся памятнику-музею освободителям Киева (на месте командного пункта 1-го Украинского фронта при освобождении Киева) у села Ново-Петровцы.
Его оценки моих работ были бескомпромиссны. Свое отношение к этому памятнику он выразил четко: «Твое счастье, что он в 30 километрах от Киева»...
Однажды после посещения памятника генералом Н. Петровым, бывшим зам. командующего бронетанковыми войсками 1-го Украинского фронта, мы с Виктором и нашим приятелем полковником И. В. Архиповым были приглашены к командующему танковой дивизией, освобождавшей Киев в 1943 году, генералу Д. Драгунскому. В этот же вечер на ужине у Некрасова должны были быть его приятель, итальянский литературовед Витторио Страда со своими спутниками. Зинаида Николаевна возложила на меня обязанность доставить Виктора домой «вовремя и в приличном состоянии», что и было мною выполнено. Один вечер — два застолья и совершенно разные люди, беседы и манеры общения. А своеязычие обеих встреч еще раз подчеркнуло актерское дарование Виктора.
Нельзя забыть и неповторимо рассказанный Виктором, а вернее, сыгранный у себя дома за столом эпизод о его выступлении в Париже в одну из годовщин Сталинградской битвы. Он связан с вечерним застольем, естественным по такому поводу возлиянием и «идиотской манерой курить в постели», наутро сожженным одеялом, перепуганным хозяином гостиницы, а через очень короткий промежуток времени — выступлением на телестудии, состоявшем, в основном, из повторяющегося слова «Victoria».
Виктор, словно магнитом, притягивал к себе людей, связывая их между собой отношениями дружбы. Эта его особенность привела однажды к совершенно курьезному случаю.
Поздно вечером, после ужина у Некрасовых, мы вышли на улицу в хорошем и «веселом» настроении, что заставило заинтересоваться нами милиционера. Виктор коротко объяснился с ним, положил свойственным ему жестом обе руки на плечи и посмотрел в глаза, после чего мы пошли дальше. А через некоторое время я узнаю, что уехавший с матерью в Ялту Некрасов попросил именно этого милиционера присмотреть за их квартирой. Поистине обаяние Виктора было огромно.
Виктор часто бывал на строительстве Дворца пионеров рядом с Парком Славы, а после его окончания вместе с матерью осмотрел новую работу. Уже тогда весьма немолодая Зинаида Николаевна потребовала подняться по винтовой лестнице на балкон обсерватории дворца, откуда любовалась далями Заднепровья.
Эта стройка обогатила меня дружбой с очень интересным человеком, сыгравшим определенную роль и в судьбе Виктора. Этим человеком был Павел Александрович Марков, бывший тогда членом Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР в области искусств, приехавший по рассеянности на сутки раньше других членов Комитета ознакомиться с этой работой. Я увидел невысокого роста человека с живыми и умными глазами, который через два-три слова после знакомства со мной совсем по-доброму сказал: «Так вот, мне плевать на Ваш Дворец. В Киеве живет Некрасов, который лучше всех написал о Булгакове, и прежде всего мы едем по булгаковским местам» (тогда в «Новом мире» был напечатан «Дом Турбиных» В. Некрасова).
О многом рассказал Павел Александрович за обедом и во время прогулки по Киеву. Начав с вестибюля бывшей Первой мужской гимназии, в конце пути мы оказались на Андреевском спуске, 13, в квартире, где ранее жил Михаил Афанасьевич Булгаков, а тогда проживали дочь и внуки бывшего владельца дома инженера В. П. Листовничего.
Завязавшийся в квартире разговор, совет Павла Александровича прочесть «Дом Турбиных» и фразы из некрасовского рассказа: «...как, Мишка — знаменитый писатель? Этот бездарный венеролог — замечательный русский писатель...». — привели на какое-то время к конфликтной ситуации между Виктором и внуками владельца дома, которые направили ему письмо, но через некоторое время недоразумение было улажено. В разговоре со мной Виктор подтвердил слышанное. Этот день, позже названный Павлом Александровичем фантасмагорическим, закончился на вокзале у вагона московского поезда, куда я приехал проводить его, и где мы неожиданно встретились с Виктором и Зинаидой Николаевной, тоже уезжавшими в Москву.
Тут, у вагона, выяснилась роль Павла Александровича в отказе Виктору в приеме в театральную студию МХАТа на экзаменах. Кто знает, что было бы лучше?
Общение с друзьями и другими людьми давали Некрасову темы для небольших, очень человечных, иногда грустных, но всегда заставлявших задуматься небольших рассказов. Когда Виктору нужно было уединиться, он работал у меня дома (мы жили рядом). Мне «на поруки» отдавала его Зинаида Николаевна — я был одним из самых непьющих его друзей. Кроме того, поскольку я постоянно задерживался в архитектурной мастерской и на стройках, моя комната на Крещатике была в его распоряжении. Писал Виктор карандашом, на дощечке, которая заменяла ему стол. И на отдельных листках. В этой комнате написаны отдельные главы «Киры Георгиевны». Рядом жила милая и образованная старая женщина, очень ценившая Виктора и заботившаяся о нем. Виктору захотелось познакомить ее и Зинаиду Николаевну — этих двух весьма преклонного возраста и к тому же плохо слышащих людей. А происшедший у меня дома эпизод, когда мы подарили Зинаиде Николаевне очень понравившиеся новые стулья, которые Виктор тут же унес к себе домой, лег в основу рассказа «В мире таинственного».
Рассказ «Санта-Мария или почему я возненавидел игру в мяч» связан с его московскими друзьями — Лилей и Симой Лунгиными и их сыном Павликом, чья квартира была его московским домом.
На появление в «Новом мире» путевых записок Некрасова «По обе стороны океана» «Известия» ответили фельетоном Мэлора Стуруа «Турист с тросточкой». Это было началом постыдной травли Некрасова и выживания его из страны. В книге Виктор упоминает одну из моих первых строек современной архитектуры (после периода «излишеств»), доставившей мне в свое время много неприятностей, — здание Киевского автовокзала. Виктор был на открытии этой стройки, по-доброму и весело поддержал меня, послав с почты только что открывшегося автовокзала, вероятно, первую телеграмму, которую мне вручили в зале ожидания:
«Милецкому, Рыбачук, Мельниченко и всем строителям. Поздравляем, обнимаем, напоминаем: А не пора ли выпить? Некрасов и К
o.»
И мы выпили в машине у нашего коллеги-скульптора.
Упоминание же автовокзала в книге и теплые с юмором слова об авторах вызвали неприязненную реакцию у сотрудников городских партийных органов.
Мне было сказано: «Ну вот, ваш друг Некрасов, а как он пишет о Вас...». Виктор же после вызова меня в горком прокомментировал: «Не хватает, чтобы меня еще из-за тебя выкидали из партии».
Виктор Некрасов был абсолютно лишен национальной ограниченности, презирая антисемитизм и антисемитов. На одном из вечеров у него дома при мне был вышвырнут за дверь литератор, потерявший после выпитой рюмки контроль над собой и позволивший при всех изложить свою «точку зрения» на евреев. Виктор неоднократно высказывал свое доброе отношение к молодому государству Израиль. В одном из книжных шкафов бережно хранилась книга стихов погибшего в Шестидневной войне молодого поэта, присланная Вике его матерью в знак уважения.
В 35-ю годовщину массовой бойни в Бабьем Яре Некрасов из Парижа приехал в Израиль и на траурно-торжественной церемонии в мошаве Альмагор на Голанских высотах выступил с речью: «За спиной моей развивается знамя с голубыми полосами на белом фоне, то самое, с шестиконечной звездой, которое в «Правде» всегда изображалось в руках хищного, в каске, негодяя с крючковатым носом.
Пели молитву, тоже чужую, непонятную мне, как и многое в этой стране. И горы меня окружали чужие, невысокие, складчатые, сухие над вечерним озером. Но себя я не чувствовал чужим. За те немногие дни, что я провел в этой маленькой, изрезанной границами, окруженной врагами, обуреваемой страстями, верной чуждым мне традициям стране, я понял, что я ей не чужой, как и то, что она близка мне».
И в борьбе за установление правдивого памятника на месте трагедии Бабьего Яра он был первым.
Уже когда ушел из жизни Некрасов, конкурс на проект мемориала, приуроченный к 50-й годовщине трагедии, показал, что многие профессионалы, в том числе члены жюри конкурса, и обсуждавшая проекты общественность Киева понимают правду трагедии. А памятника «Правде трагедии» нет и, вероятно, не будет.
Я уже писал, что борьба за осуществление своих строек почти всегда была безуспешной, лишь оставляя надежду на будущее. Такой стройкой надежды в годы, предшествовавшие отъезду Виктора, был для меня Парк Памяти.
Положение на этой, дважды останавливавшейся и шедшей со скандалами стройке, требовавшей полной отдачи сил и времени всех авторов, было осложнено, как уже упоминалось, моими обострившимися отношениями с художниками А. Рыбачук и В. Мельниченко — десятилетиями единой на многих стройках авторской группы.
Но в это трудное для меня время все мои невзгоды блекли перед обстоятельствами, в которых оказались Виктор и делившая с ним всю тяжесть происходящего его жена Галя. Звонки домой (сохранилась записка: «Позвони ровно в 12 ночи, т. к. к этому гаду-телефону не подхожу»), попытки организовать заведомо отрежиссированные встречи с рабочими на заводах, прекращение публикаций и, наконец, многодневный обыск в квартире. В кровью написанном эссе «Кому это нужно» Виктор пишет: «...Вот я и подхожу к концу невеселых своих размышлений и подведению каких-то итогов. А друзья уезжают. И я их не отговариваю, хотя знаю, что у каждого есть своя (а может быть, у всех общая?) причина на столь решительный и может быть, даже трагический шаг. Не отговариваю, а просто вытираю слезы. И задумываюсь. Очень крепко задумываюсь...».
Мы не виделись более двух месяцев. Последний раз я заходил в День Победы. Виделся с Галей. Виктора не было дома. Не заходил я, не заходил и Виктор. За день до его отъезда сама судьба свела нас у арки Пассажа. Под взглядами зорко следивших за нами гебистов и стукачей я проводил его до парадного. В этот день утром мне позвонили о новом всплеске травли со времени митинга в Бабьем Яре близкого ему режиссера Рафы Нахмановича. Я совершенно невпопад сказал Виктору об этом.
Чужие судьбы были уже вне его сознания. Всеми мыслями он был в Швейцарии и никак не отреагировал на сказанное. Тяжелым, напряженным было прощание у его парадного в «официальном» окружении, и лишь запомнились слова: «Мучительно все это». До его отъезда оставались сутки. Желая сохранить и завершить, а не потерять казавшуюся такой важной стройку (а потеря была абсолютно реальной) — итога одного из главных замыслов творческого союза и многолетнего содружества с художниками, я согласился с предложением Рыбачук и Мельниченко ограничить прощание телеграммой. Телеграмма была ими же составлена и отправлена.
Убежден, что Виктор понимал, что проводить его, не рискуя потерять эту важнейшую для меня творческую работу, я не мог, но сам факт замены прощального свидания телеграммой, где среди трех подписей была и моя, по свидетельству присутствующих, вывел его из равновесия.
Спустя много месяцев в несколько вольном описании этого эпизода (он всегда считал это возможным для писателя) есть слова: «... Не понимаю, как оправдывают моего друга словами «Пойми же ради Бога, что ему нужно объект сдавать» (если бы сдавать, а то ведь достроить — A.M.). A друг делился со мною всеми сложностями и перипетиями своей работы. Потом предпочел не делиться... Может он прав, объект-то сдавать не мне — а ему...
И еще один друг, и еще... И стало пусто, и телефон умолк. И я перестал звонить, старался понять. До сих пор стараюсь, но не выходит».
Всей прожитой жизнью я убежден, что все взаимосвязано. Так. ставшая для меня злым роком, а тогда оберегаемая стройка Парка Памяти оказалась уничтоженной из-за отсутствия достоинства у моих бывших соавторов, дополненного варварским решением руководства страны о закрытии незаконченной многолетней работы художников.
Трагической оказалась работа над основным замыслом жизни — созданием на древнейших землях Киевской Руси парка-музея «Древний Киев», заставившая меня покинуть родной город. Этой работе, возникшей по моей инициативе и в значительной степени осуществленной, уделялось много времени в наших беседах с Виктором, написавшим о ней незадолго до своего отъезда.
В свой последний киевский год, весной, мы вдвоем сидели на склоне Старокиевской горы. Там сейчас лежит камень с выбитой на нем надписью: «Откуда есть пошла русская земля». Этого камня Виктор уже не увидел. Не видел он и реконструированную мною «лучшую улицу Киева» — Андреевский спуск. Уверен, что снимок улицы и сейчас висит в его парижской квартире. Ведь именно публикация «Дома Турбиных» сделала Андреевский спуск центром притяжения киевлян и гостей города, местом проведения ежегодных праздников искусств и Булгаковских чтений в «доме Турбиных». И честь открытия булгаковского Киева принадлежит Виктору. Не видел он и мемориальной доски Булгакову, в борьбе за которую был первым. Не увидел. Не дожил. А я надеялся.
После смерти Виктора уже набранный некролог Василя Быкова был снят с полосы «Литературной газеты».
В «Московских новостях» был напечатан некролог, подписанный Г. Баклановым, Б. Окуджавой, В. Кондратьевым и В. Лакшиным. Времена менялись, и вскоре появились публикации, посвященные личности Некрасова и его творчеству. От очень достойных Вячеслава Кондратьева, Лазаря Лазарева до огорчивших многих его почитателей, написанных приятелем Виктора ленинградским писателем Виктором Конецким.
18 октября 1990 года состоялось открытие мемориальной доски на доме в Пассаже, где жил Виктор.
Вымученная, бессмысленно большая доска. Просто непрофессиональная попытка увязать осевую композицию креста с хорошо выполненным Валентином Селибером профилем Виктора, характерным жестом державшего цыгарку.
Совместить крест и цыгарку? Ведь Виктор был интеллигентен и, безусловно, уважительно относился к религии.
Это и плохо задуманные и выполненные рельефы, перегрузившие доску. — свидетельство безвкусицы ее авторов...
Таким же вымученным было открытие. Спасибо Олегу Черногузу, давней знакомой Виктора журналистке Феле Май и выступавшему совершенно больным писателю Мише Пархомову. Остальные выступали, доказывая свою близость к Виктору, а один из них, кинорежиссер Александр Шлаен, потеряв всякий стыд, объявил себя продолжателем его дела...
Официальный Киев отсутствовал. Некрасов и после смерти оставался чужд аппаратчикам.
Хорошо, что среди присутствовавших были действительно близкие ему люди. Увы, для большинства из них, учитывая возраст и состояние, пришлось вынести стулья.
Так прошла последняя встреча Виктора Некрасова с помнившими его земляками-киевлянами.
Открытие Мемориала Вечной Славы
(архитекторы А. Милецкий, В. Бакланов, Л. Новиков, скульптор И. Першудчев),
Киев, 6 ноября 1957
 |
 |
На открытии Мемориала Вечной Славы,
Киев, 6 ноября 1957
|
Виктор Некрасов на строительстве
Музея Великой Отечественной войны,
Киев, 1958
|
У Дома архитекторов в Киеве.
Слева направо: Михаил Пархомов, Григорий Кипнис, Авраам Милецкий, Виктор Некрасов,
Леонид Волынский, Борис Бродский, Надежда Лазарева (Мирова), Валентин Селибер
после просмотра конкурсных проектов памятников в Бабьем Яру, 1965
<...>
Спасение, мне кажется, в одном. На помощь стандартизирующейся архитектуре должны прийти цвет, живопись, скульптура, зелень, малые формы. В этой области уже есть если и не очень большой, но все же заметный сдвиг. Монументально-декоративное искусство постепенно начинает дружить с архитектурой. Один из наиболее удачных примеров, на мой взгляд, новый киевский автовокзал (архитекторы А. Милецкий, И. Мельник, Э. Вельский, художники В. Мельниченко, А. Рыбачук). В нем найден свой прием — не банальный, свежий. Все три этажа вокзала, стены его и колонны — это мозаика. Черная, из глазированной керамической плитки стена, на ней цветные горизонтальные полосы — движение! — абрисы несущихся куда-то автомобилей. То тут, то там, точно аппликация, маленькие панно сграфитто — дорога, шоссе, городская улица с фонарями, мчащиеся тебе навстречу автомашины. Колонны облицованы мозаикой из зеленой майолики — тут тоже мелькнет вдруг автобус, неожиданно среди геометрических линий вырастает маленький каштан в цвету… Если вы попадете когда-нибудь на этот вокзал, зайдите еще в ресторан и взгляните на стены. А потом в детскую комнату, если вас пустят. Какие там милые и забавные рисуночки. И к занавескам на окнах тоже присмотритесь: они сделаны по специальному заказу. И зайдите в номера для приезжающих — ручаюсь, что вы отложите свой отъезд по крайней мере на сутки.
Возможно, я несколько захваливаю вокзал — строители его мои друзья, — но, ей-Богу же, когда строят не только со знанием дела, но и с любовью (Ада Рыбачук и Володя Мельниченко ночами сами клеили мозаику на колонках, а архитектор Милецкий до сих пор бегает на вокзал проверить, как стоят кресла в зале ожидания и не украли ли керамику в номерах, а ее тоже делали по специальному заказу) — при этих условиях трудно плохо построить. Энтузиастов в архитектуре хватает. К этому бы еще материал получше, подобротнее, и было бы чем хвастаться… А вот с теорией все-таки плоховато. Впрочем, существует Академия строительства и архитектуры, там есть специалисты, которые этим занимаются. Пожелаем же им успеха.
<...>
Письма Виктора Некрасова к Аврааму Милецкому
 |
 |
Письмо Виктора Некрасова
к Аврааму Милецкому, февраль 1960
|
Письмо Виктора Некрасова
к Аврааму Милецкому, 7 марта 1960
|
 |
 |
Письмо Виктора Некрасова
к Аврааму Милецкому, 2 февраля 1962
|
Письмо (продолжение) Виктора Некрасова
к Аврааму Милецкому
|
Открытка Виктора Некрасова к Аврааму Милецкому
Виктор Некрасов «Новые памятники»
Виктор Некрасов «О прошлом, настоящем и чуть-чуть о будущем»
Виктор Некрасов «Бабий Яр, 45 лет»
Первый вечер памяти Виктора Некрасова в Киеве, 1 декабря 1988 г.