|
Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове
Рюрик Немировский
Рюрик Немировский и Виктор Некрасов в гостиной квартиры ВПН, Киев, март 1974.
Фотография Виктора Кондырева
Рюрик Немировский в кабинете ВПН, Киев, март 1974.
Фотография Виктора Кондырева
Немировский Рюрик Марьянович (29 апреля 1923, г. Тальное, ныне Черкасской области — 6 февраля 1991, Киев) — поэт, литератор, редактор.
Жил в Киеве.
Работал литредактором в издательствах Академии наук Украины, «Мистецтво», «Музична Україна».
Единственный сборник «Песня Трех апрелей (Неправильная поэма)» вышел в издательстве журнала «Радуга» только в 2002 году.
Из воспоминаний искусствоведа Михаила Факторовича:
«Этот “негромкий” человек был незаурядной, яркой личностью и занимал достойное место в некрасовском окружении. Сам Некрасов награждает его, казалось бы, не очень лестными словами, называет “ехидным и ироничным, снобом, великим мастером перемывания чужих костей”. Но эти определения в устах Некрасова означали, скорее всего, незлобивое подтрунивание, шутливую иронию и, можно сказать, словесную игру, чем нередко пользовался Виктор Платонович, желая оттенить не только своеобразие отнюдь не ангельских характеров близких ему людей, но и своего собственного, ибо он был из породы людей, наделенных чувством самоиронии. Могу сказать, что как раз по свойству своего ума, острого и меткого, легко умевшего уловить суть человеческой натуры, даже затаенных мыслей и побуждений, и по своей внутренней независимости и свободе, Рюрик был одним из самых желанных собеседников Некрасова. При всем своем скептицизме он умел тонко замечать и по достоинству оценивать в людях привлекательные, благородные черты, был способен искренне этим восхищаться. Сам Рюрик был наделен музыкальными способностями и поэтическим даром, к сожалению, оставшимися должным образом не реализованными. Он окончил музыкальную школу по классу скрипки, затем была война, фронт, ранение, учеба в университете, служба в издательстве “Музична Украіна”. До конца своей жизни он оставался близким музыкальной среде, чему способствовала его женитьба на Юдифи Рожавской, талантливом композиторе. Их дом был одним из немногих мест, куда приходил Некрасов в трудные для него минуты».
Жена — композитор Юдифь Григорьевна Рожавская.
Виктор Некрасов и Рюрик Немировский, Киев, начало 1970-х
Знакомство
«Радуга» (Киев), 2005, №№ 5—6, стр. 151—155
 С Виктором Платоновичем Некрасовым меня свела судьба в злосчастный день, когда в Киеве, в тогдашнем здании филиала музея Ленина на Владимирской улице, проходило собрание, направленное на борьбу с космополитизмом.
Я и мой, к прискорбию, ныне уже покойный друг и коллега по работе в «Правде Украины» Яня Богорад присутствовали от редакции на этом страшном, зло отрежиссированном спектакле. А Виктор Некрасов — свеженький лауреат Сталинской премии, бурно входящий в популярность писатель, — сидел за длиннющим столом президиума самый крайний слева. Вроде бы из-за мешавшей ему ножки стола он повернулся боком к залу и, подперев кулаком голову, уставился в кулису. Это выглядело довольно странно и не могло не быть замеченным. Но. видимо, только так мог он тогда выразить свое отношение к происходящему.
Бурное собрание шло по заранее отработанному сценарию. На трибуне появлялся бледный, трясущийся «космополит» и дрожащим голосом пытался выдавить из себя жалкие слова раскаяния в каких-то невразумительных грехах, затем два-три выкрика из разных концов зала ловко сбивали несчастного с еле теплящейся мысли, и в довершение студенческое улюлюканье в сотню глоток ураганом сдувало его с трибуны. Тотчас на нее бодро вспрыгивал обуреваемый священным гневом истинный радетель за расцвет украинской культуры и под овацию зала темпераментным комментарием добивал жертву. Потом все начиналось сначала. А если объявленный «грешник» на трибуне не появлялся, то снимал свое слово и «прикрепленный» к нему «праведник». И так — пара за парой.
Когда объявили перерыв на два часа, Некрасов подошел к краю сцены, сложил ладони рупором и бросил в зал Богораду: «Подожди меня!» Вскоре он появился, Богорад меня представил, и мы вышли из помещения. В последующие годы и десятилетия (а бывали в это время и утраты, и очень сложные ситуации) мне ни разу не доводилось видеть его таким, как в ту первую минуту знакомства. Он был растерян, подавлен, молчалив. Лицо выражало смесь понимания и бессилия.
Некрасов предложил пойти к нему пообедать (жил он тогда еще в старой коммуналке на улице Горького). По дороге его словно прорвало, и он, не стесняясь в выражениях, при человеке, которого видел впервые в жизни, дал волю своим эмоциям. По тем временам это было весьма чревато.
Два слова о Богораде и вообще друзьях Некрасова. Дружба с людьми у Некрасова складывалась по многим линиям, которые не всегда пересекались. Я, например, знаю по имени близких друзей Некрасова, которых никогда не видел, с которыми не знаком. Но все друзья Некрасова четко делятся на две неравные части. Одни тянулись к нему. К другим тянулся он. Вот Яня Богорад был из тех, к кому Некрасов тянулся на протяжении всей своей послевоенной жизни. В последнем произведении Некрасова, в его «Маленькой печальной повести» упоминается о друге, который, прощаясь с ним и глотая слезы, сказал: «Не пиши, отвечать не буду» и от которого Некрасов ждал хотя бы анонимного поздравления в День Победы, но так и не дождался. Это — о Богораде. А когда Некрасов узнал о кончине Богорада, он не мог сдержать своего обещания не писать. Он прислал телеграмму вдове, в которой не выстраивал текста и не искал точных писательских слов о достоинствах покойного, слов утешения, а смог только выкрикнуть: «Ninka revu tseliy dien Vika» (как и полагается в международных телеграммах, текст набран в ней латинским шрифтом). Богорад — личность легендарная, партизанский командир и светлейший из светлых человек — заслуживает отдельных воспоминаний. О нем можно написать удивительную книгу...
А вот попутно штрихи к портрету некрасовского дома. Если случалось оказаться в этом доме к обеденному часу, гость или гости всегда приглашались к обеду. В те времена, о которых я вспоминаю, по-моему, у нас даже холодильников не было. Для меня до сих пор загадка, как осуществлялась эта практика в столь маленькой семье. Но я отвлекся от рассказа о дне знакомства.
Мы пообедали. Я почувствовал, что Некрасову необходимо остаться с Богорадом, что ему очень тяжело. Я попрощался, пошел к выходу. Некрасов открыл двери, посмотрел на меня с извиняющейся и благодарной улыбкой, пожал мне руку и сказал: «Я очень рад нашему знакомству». Это, к счастью, оказались не просто слова, приличествующие моменту: за ним последовали годы и десятилетия тесной дружбы, глубокого взаимопонимания.
Во время первых своих поездок за границу Некрасов успел там перезнакомиться с массой людей. Особенно в Италии. И порой казалось, что не проходило дня, чтобы кто-нибудь из приезжавших в Киев итальянцев не посетил его. Как-то летом 1958 года в Киев из Италии приехала целая делегация по линии общества Италия—СССР (его отделения Флоренция—Киев). И вот в один из вечеров эта делегация почти в полном составе явилась к Некрасову в гости. Он спешно созвал живущих поблизости друзей, главным образом из числа непьющих. Среди них оказался и я. Итальянцы составляли довольно разношерстную компанию — от члена парламента, коммуниста Орацио Барбьери, до молодого сантехника, профсоюзного коммуниста Нино Лавацци. Беседа протекала темпераментно, переводчик Лева Каполет был нарасхват: всем все обо всех было очень интересно. Время шло незаметно. Неожиданно кончилась выпивка, но магазины уже были закрыты. Кого-то из молодых (а такие постоянно крутились в доме) отправили на вокзал, и он вскоре вернулся с внушительных размеров бутылкой кубинского рома. Некрасов нетерпеливо начал разливать ром в стаканы, под взглядами слегка оторопевших иностранцев, затем что-то произнес, залпом выпил свою порцию и лишь потом удивился непонятной обструкции присутствующих. Итальянцы не пили, остальные, глядя на них, — тоже. И вдруг Зинаида Николаевна, старенькая мама Некрасова, всегда непременно присутствующая при всех домашних (да и не только домашних) некрасовских мероприятиях, хотя из-за глухоты уже ничего практически не слышала, достала из сахарницы кусочек рафинада, макнула его в свой стакан и начала аккуратненько посасывать. Раздались аплодисменты. Оказывается, именно так потребляется этот продукт в приличном обществе. По-некрасовски же его пьют на Западе женщины сомнительной репутации и мужчины непрестижного физического труда. Посмеялись, и тут кто-то, взглянув на часы, вспомнил, что в шесть утра делегация выезжает в колхоз «Здобуток Жовтня», расположенный поблизости от города Тального и являющийся коллективным членом общества Италия-СССР. А на часах уже около четырех. В Тальном я родился, и очень захотелось побывать в родных местах после долгих военных лет. Я робко заикнулся об этом. «В чем же дело? — воскликнул Некрасов. — Значит, едем! Собираемся у гостиницы «Украина» к шести? Разошлись!»
Утром сонные, немытые, нечесаные наши ночные иностранцы, мы с Некрасовым и присоединившиеся к нам свеженькие и чистенькие остальные члены делегации — синьорита Эмилия, преподаватель русского языка Антонио, еще одна преподавательница русского языка, жившая в Италии уроженка Кишинева, отлично говорившая по-русски, собрались у входа в гостиницу. Явился ответственный представитель УОКСа (общества культурных связей с заграницей) Иваницкий, нырнул в здание гостиницы и стал выносить и раздавать отъезжающим пакеты с провизией на дорогу. Увидев Некрасова, вынес пакет и ему. Некрасов взглядом указал на меня. Иваницкий взглядом же спросил, мол, кто это. Некрасов отрубил: «Мой друг». Иваницкий безропотно удалился и вскоре вынес и вручил пакет мне. Причина его безропотности выяснилась в конце поездки.
Усевшись в три легковушки, мы тронулись в путь. Начался дождь. Погода была ненастной всю предшествующую неделю. Очень скоро мы испытали прелести бездорожья. То и дело попадали в глубокую жидкую грязь, из которой выбирались с трудом. При каждом очередном штурме препятствия Нино Ловацци доставал фотоаппарат и старался запечатлеть остальные две барахтаюшиеся машины, почти с полностью погруженными в грязь колесами. Некрасов грозил ему пальцем и зычно кричал: «Шпион». Итальянцам слово очень понравилось, и они его наперебой повторяли. С трудом доехали до Умани. По времени давно уже полагалось быть в Тальном. Дождь продолжался. Галопом промчались по еще не восстановленной после войны Софиевке. Встретившие нас люди из исполкома сказали, что на своем транспорте мы до Тального не доберемся. Посоветовали оставить легковушки в Умани и пересесть на джипы. Одну «Победу» для дам все-таки оставили, обвязав ее колеса цепями, мужчины же пересели в более надежный транспорт. К Тальному подъезжали на исходе дня. Колхозное начальство поехало встречать нас другой дорогой, и к нашему приезду его на месте не оказалось. Столы были накрыты, но не было распорядителей. Все очень хотели есть, а некоторые — и выпить. Кто-то помчался на розыски встречающих. В конце концов те прибыли. Протокол был явно нарушен, измотанные гости по собственной инициативе начали рассаживаться. Но председатель колхоза дважды Герой Социалистического Труда Федор Дубковецкий предложил сначала осмотреть хозяйство. На лицах гостей проступила тень отчаяния. Но все же пошли осматривать. Первыми осмотру подлежали дома колхозников. Вошли в один дом. Хозяев в комнате не было. Интерьер показывала учительница. Затем все отправились в кухню. Хозяева были там. Хозяин в доверху застегнутой чистой сорочке под пиджаком и хозяйка в накрахмаленной белой косынке стояли рядом у стенки, между ними торчала труба, оканчивающаяся медным начищенными краном. Стояли, видать, давно. Одной рукой каждый держался за трубу, другая была вытянута вдоль туловища. Когда гости заполнили кухню, хозяин скомандовал: «Давай!» Жена открутила кран, и тоненькая струйка с сиротским бульканьем потекла в ведро. Гости явно не понимали, что происходит. Но почти то же самое повторилось и во втором, и третьем, и четвертом домах (дескать, не показуха в одном экземпляре, а сплошной водопровод). Во время одной из таких демонстраций ко мне подошел преподаватель русского языка Антонио и, указав пальцем на струйку, спросил: «Водка?» Я, почему-то решив, что он имеет в виду уменьшительное «водичка», утвердительно кивнул головой. Он явно поразился этому завоеванию Октября. Затем нас повели в коровник. При всей образцовости хозяйства синьорита Эмилия поняла, что она на шпильках здесь не пройдет. Воспользовавшись ее замешательством, темпераментный сангвиник Нино Лавацци ловко схватил ее на руки.
Так мы продвигались по коровнику, пропуская мимо ушей все, что говорил легендарный председатель. Синьорита Эмилия дергала ножками и повизгивала на руках Нино, а дважды Герой Социалистического Труда Федор Дубковецкий поглядывал на них с эдакой почтительной брезгливостью. Потом пришла очередь осматривать электростанцию. Но тут все хором взмолились. Мол, время позднее, предстоит обратный путь, и председатель сдался. Все вернулись к столам и под увлеченный рассказ о его депутатской деятельности в Верховном Совете набросились на вкусную еду. Вот только Лева Каполет не мог приступить к трапезе, ибо должен был переводить. Выражение его лица было страдальческим. Успевший себя уже подогреть, Некрасов шепотом, как ему казалось, комментировал мне рассказ депутата: «Он входит с запросом, ха-ха! Очень кого-то колышет его запрос». За столами было по-итальянски шумно. Все выкрикивали тосты и звонко чокались. Девушки из колхозного хора никак не могли пробиться со своими песнями. Рядом со мной сидел Иваницкий и внимательно следил, как я, безнадежно непьющий, подвигал свои рюмки Некрасову. Потом мы уселись в наши джипы. Шоферы очень волновались из-за спускавшихся сумерек и вовсю гнали машины. Мои родные места промелькнули как в убыстренной съемке. Не помню уже, как мы приехали в Умань, как пересели в свои легковушки. Перед самым Киевом к нам в машину подсел уоксовский представитель и, обратившись ко мне, подчеркнуто-заинтересованно спросил: «Ну как, по-вашему, прошла встреча, ничего?» «Хорошо», — ответил я. Но про себя удивился, почему именно ко мне, постороннему во всем этом мероприятии человеку, был обращен этот вопрос, хотя в машине были и Некрасов, и переводчик. Приехали мы в Киев поздно ночью. Я, попрощавшись с Некрасовым, направился домой. Но представитель УОКСа догнал меня и суетливо предложил: «Подождите, мы отвезем вас домой». Я вежливо отказался.
На следующий день, когда итальянскую делегацию провожали в аэропорт, уоксовец подошел к Некрасову и как-то загадочно спросил у него: «Ну как, доволен ваш друг поездкой?», явно подчеркивая слова «ваш друг». И тут Некрасову сразу ясно стало, за кого тот меня принял.
Некрасов потом часто рассказывал эту историю, считая ее весьма показательной для того времени.
Виктор Некрасов, Александр Ткаченко, Рюрик Немировский,
Киев, 1972
|
|