Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове
Леонид Серпилин
Серпилин Леонид Семенович (4 апреля 1912, Киев — 27 февраля 1973, там же) — украинский советский писатель, архитектор, журналист.
Учился в Киевском техникуме железнодорожного строительства и строительном институте на архитектурном факультете. В годы учебы познакомился и дружил с Виктором Платоновичем Некрасовым. Вместе посещали литературную студию Дмитрия Урина.
Окончив в 1937 году институт, какое-то время работал как архитектор в разных проектных мастерских. Позднее перешел на журналистскую работу.
C 1933 года стал печататься.
В годы Великой Отечественной войны был на фронте военным корреспондентом газеты «Радянська Україна», со временем — ответственным секретарем редакции этой газеты, ответственным редактором газеты «Лiтературна Україна», заместителем главного редактора газеты «Культура i життя» («Радянське мистецтво»).
Был членом редколлегии журнала «Радуга».
Леонид Серпилин — автор более 15 книг, среди которых роман «Зодчие» («Будівничі», кн. 1—2, 1955—1957).
Иона Локштанов, ВПН, Леонид Серпилин, Киев, 1946—1947
Сердечный и мужественный талант
К 50-летию Виктора Некрасова
В сущности, что такое писатель? Почему из сотен и тысяч пишущих, пробующих свои силы в литературе лишь немногие становятся писателями? Почему одни, скажем, отдают литературе всю жизнь, все силы, все помыслы — и в то же время никак не могут подняться выше уровня посредственности, другие же становятся писателями как бы случайно и, не прилагая видимых со стороны усилий, вдруг приобретают широкую и безусловно заслуженную известность?
...Мне вспоминается осень 1927 года. Она выдалась на редкость хмурой, беспросветно-дождливой. Как раз в ту осень я поступил в Киевский железнодорожно-строительный техникум. Еще не успел как следует привыкнуть, освоиться в нем, как вдруг подошел мой черед дежурить по техникуму.
Мне предстояло нести дежурство вместе со второкурсником Некрасовым: он назначался дежурным, я — его помощником. Кто такой Некрасов? Я не знал его. Подумал, что не мешало бы заранее познакомиться со своим дежурным. Однако не сделал этого, а в день дежурства и вовсе опростоволосился: с утра, не заходя в техникум, отправился прямо в столярную мастерскую — она помещалась в полуподвальном этаже, занялся работой и совершенно забыл о своем дежурстве.
Неожиданно я услышал свою фамилию, повторенную сразу несколькими голосами. Оглянулся. Посреди мастерской стоял юноша со смуглым, слегка удлиненным лицом и черными блестящими волосами, наискось вороньим крылом спадавшими на лоб. «Некрасов!» — догадался я.
Юноша приблизился к моему верстаку.
— Это ты так дежуришь? — грозно обратился он ко мне.
Виновато вздохнув, я принялся торопливо складывать в ящик инструменты.
— Ладно, — смягчился юноша, — ты здесь заканчивай, а я пока подежурю один.
Остальное время учебного дня мы провели в коридоре техникума. Удобно устроившись на подоконнике, Некрасов первым делом учинил мне придирчивый допрос: кто я, что я, где учился раньше? Позже, близко наблюдая Некрасова, я не раз убеждался, что такова вообще была его манера знакомиться с людьми. Каждый свежий человек, хотя бы случайно появившийся на его пути, неизменно возбуждал в нем живейший интерес, он торопился с первых же слов как можно больше узнать о своем новом знакомом.
В заключение он объявил, что является редактором стенгазеты техникума, и тут же в весьма категорической форме потребовал, чтобы я написал для стенгазеты статью. Я обещал, но, каюсь, статья эта осталась ненаписанной.
Так познакомился я с Виктором Платоновичем Некрасовым почти три с половиной десятилетия тому назад. А три года спустя мы с ним встретились снова — теперь уже в стенах Киевского строительного института.
На этот раз мне представился случай значительно ближе узнать его.
Некрасов продолжал работать техником на строительстве нового киевского вокзала, где работал до поступления в институт,— благо, наш первый курс занимался на второй смене. На лекции он приходил прямо с лесов «Вокзалстроя». Что ж, вероятно, усталый, хмурый, молчаливый? В том то и дело, что ничуть не бывало. Вряд ли кто-нибудь мог бы назвать на курсе студента более веселого, живого, подвижного, неистощимого на всевозможные затеи и выдумки. Учился он легко н как-то беззаботно, словно играючи, среди своих товарищей-однокурсников слыл удачливым. Общительный по натуре, обладал свойством быстро знакомиться и сходиться с людьми. В силу этого свойства характера он с первых же дней стал на своем курсе «заводилой». Вспыхивала ли где-нибудь в пустой аудитории задорная студенческая песня, затевалась ли экскурсия, предпринимался ли культпоход в кино, в театр, на очередную художественную выставку, устраивалась ли скромная дружеская вечеринка — всегда и неизменно первым был во всех этих делах Некрасов.
Работая и учась, он страстно увлекался фотографией и не менее страстно — графикой. Из-под его пера выходили острые, меткие карикатуры и шаржи, из номера в номер украшавшие наши стенгазеты — групповую, курсовую, факультетскую. Его увлекала графика политического плаката, но, пожалуй, всего более — графика почтовой марки. В неимоверном количестве сочинял он проекты новых почтовых марок и слал их на конкурсы, которые в те годы объявлялись весьма часто. Однако главным его увлечением была в те годы избранная им специальность — архитектура. Он мог говорить и спорить о ней буквально часами. Порою казалось, что всех людей Некрасов делит на две категории — архитекторов и не-архитекторов.
Позже он охладел к архитектуре, сменил профессию архитектора на профессию драматического актера. Война заставила еще раз сменить специальность — Некрасов стал офицером. В конце концов он стал писателем.
Неожиданно? Да, в общем неожиданно. И все же не совсем. Еще в далекие студенческие годы Некрасов пробовал писать. Не стихи, как большинство начинающих,— рассказы. Любопытно, что уже в те далекие годы охотней всего писал о войне: в одном из рассказов пытался нарисовать картину штыкового боя, в другом — воссоздать облик и жизненный путь «неизвестного солдата». Впрочем, серьезного значения своим литературным опытам не придавал, писал, что называется, для себя, развлечения ради, в часы досуга.
Трудно сказать, обратился ли бы В. Некрасов всерьез к литературному творчеству, не будь войны. Однако несомненно, что писателем его сделала война. И притом не писателем вообще, а военным писателем, первоклассным художником военной темы.
Широкие читательские круги, как в нашей стране, тая и за ее рубежами, знают Виктора Некрасова прежде всего и главным образом как автора повести «В окопах Сталинграда». Позже вышли в свет повесть «В родном городе», путевые очерки «Первое знакомство». Лучшие страницы этих книг навеяны воспоминаниями военных лет. Наконец, появился в печати ряд некрасовских рассказов — они также посвящены военной теме.
У книг, как и у людей, бывает своя судьба. Необычно сложилась судьба повестн «В окопах Сталинграда». Не сразу нашла она редактора, который заинтересовался ею и захотел ее напечатать. После долгих мытарств она, наконец, увидела свет осенью 1946 года в журнале «Знамя» (его редактировал тогда Всеволод Вишневский).
Одновременно с ней, и несколько раньше, и много позже появилось немало книг, написанных под свежим впечатлением только что закончившейся войны. Были среди них и такие, которые поначалу имели куда более шумный успех, чем некрасовская повесть. Выход в свет «Окопов Сталинграда», хотя и привлек внимание читателей к неизвестному дотоле автору, все же был встречен отнюдь не всеобщим одобрением. Более того, иные из критиков тогда же попытались полностью «изничтожить» повесть — за будничность, за приземленность, за отсутствие в ней развевающихся знамен, барабанного боя и прочих атрибутов плакатного героизма. Другие, в общем доброжелательно встретившие книгу, не сулили ей долгой и прочной судьбы: книга, мол, честная, правдивая, искренняя, но ничего особенного — сами мы все зто видели, сами переживали.
И вот прошло 16 лет со времени окончания Великой Отечественной войны. Все дальше в прошлое уходит память о ней, все больше заслоняется событиями последних лет, ослепительными свершениями и грандиозными трудовыми победами народа. И многие книги о войне, поначалу казавшиеся ярким и волнующими, стяжавшие вначале шумный успех, за 16 лет потускнели, обветшали, а то и вовсе забыты читателями. А вот «В окопах Сталинграда» не только не потускнела и не обветшала, а как будто приобрела еще большую впечатляющую силу. Почему это?
Я наугад открываю повесть. Случайно открылась она на стр. 127. Читаю:
«Город горит. Даже не город, а весь берег, на всем охватываемом глазом протяжении. Трудно даже сказать, пожар ли это. Это что-то большее. Так, вероятно, горит тайга — неделями, месяцами, на десятки, сотни километров. Багровое, клубящееся небо. Черный, точно выпиленный лобзиком силуэт горящего города. Черное и красное. Другого нет. Черный город и красное небо. И Волга красная. «Точно кровь,— мелькает в голове».
Когда это читалось в 1946 году, то и впрямь порой возникало ощущение: все правильно, но ведь мы это видели сами. Когда же читаешь в 1961 году, то невольно думаешь: до чего здорово, ведь вот так именно все и было! И поражаешься замечательному искусству писателя, который с удивительной точностью и лаконизмом сумел запечатлеть картину горящего, разбомбленного Сталинграда в этой скупой штриховой зарисовке. Здесь нет размашистых живописных мазков, нет ярких цветовых пятен — они не в манере автора «Окопов Сталинграда»: Некрасов писатель-график. Недаром с таким пылом он штудировал графику в свои юношеские годы!
Перечитывая в 1961 году «Окопы Сталинграда», как бы снова погружаешься в тревожную атмосферу войны: снова вдыхаешь полынную горечь бесконечных дорог отступления, снова видишь изрытое дымящимися воронками, побуревшее осеннее поле, слышишь осторожные шорох комьев земли, осыпающихся со стенки окопа, и невольно ловишь ухом далекий надсадный звук вражеского самолета.
 |
| Виктор Некрасов и Леонид Серпилин, Киев, 1946—1947 |
Вероятно, немногие из военных писателей наших сумели так точно, так ощутимо воспроизвести самую атмосферу войны, передать чувства, мысли, ощущения, повседневные мелочные заботы рядового участника войны, как это сделал В. Некрасов. Он показал войну именно такой, какой мы все ее видели, он воскресил в нашей памяти бесчисленное множество виденных всеми, но либо забытых, либо попросту впопыхах незамеченных деталей и черт, без которых, тем не менее, общая картина войны не может быть ни полной, ни правдивой. В этом, по-видимому, основной секрет успеха его неувядающей повести.
Но как же удалось все это писателю? Не знаю. Талант писательский мне всегда представлялся своего рода загадкой. И сколько бы я ни перечитывал «Окопы Сталинграда», всякий раз не перестаю удивляться необычайной писательской зоркости В. Некрасова, который в грохоте боя, в свисте бомб и вое снарядов как будто ни на миг не утрачивал в себе способности все отчетливо видеть, наблюдать, запоминать. И не перестаю удивляться поразительной цепкости его памяти, которая смогла все виденное так точно запечатлеть и удержать.
Всем нам памятен великий завет Льва Толстого: «Пишите тогда, когда не можете не писать». Быть может, именно потому повесть В. Некрасова и прозвучала с такой потрясающей силой, что она создана в полном соответствии с этим мудрым заветом: писатель написал ее потому, что не мог не написать.
Весьма показательно, что и самый замысел «Окопов Сталинграда» родился не без участия автора «Войны и мира». Случилось это зимой 1944 года. Возвратившись на фронт после тяжелого ранения, полученного в первые дни боев на Курской дуге, В. Некрасов некоторое время находился во фронтовом офицерском резерве. Всем, вероятно, известно, как в большинстве случаев протекали дни в резерве: скука, старые газеты, старые новости, бесконечная разборка н сборка пулемета Дегтярева. К счастью, подвернулся под руку том «Войны и мира». С детства знакомая книга сейчас читалась совершенно по-новому, она звучала как откровение и поражала своей глубокой правдивостью, своим мудрым проникновением в мир чувствований и переживаний человека на войне. И тогда же родилась дерзкая мысль: написать роман о нынешней войне. Сказано — сделано: роман начал писаться. Задуман он был очень широко: начинался с первого дня войны, и сюжет его строился на противопоставлении судеб двух офицеров — советского и немецкого.
За короткий срок было написано страниц около ста. Начавшееся наступление на юге страны прервало работу. Снова бои, триумфальный марш на Одессу, тяжелые дни на плацдарме на правом берегу Дуная, далее — передислокация в Польшу, освобождение Люблина, второе тяжелое ранение.
И снова госпиталь. Здесь писатель перечитал страницы, написанные в резерве, и ужаснулся: да ведь при таком размахе до самого главного — до Сталинграда — он доберется этак лет через десять. Перечеркнув написанное, принялся писать заново. На этот раз повесть создавалась стремительно — без оглядки назад, без переписыванья, почти без переделок. Через каких-нибудь пять месяцев она была полностью закончена. Она как бы вылилась единым дыханием — со всеми своими превосходными по силе изображения, по мужественной простоте и точности картинами войн, и со всеми своими слабостями.
А слабости, конечно, есть в ней. О них в свое время немало писали, немало спорили, и право же, нет нужды снова к ним возвращаться. Несмотря на отдельные промахи и просчеты, повесть завоевала широчайшее признание читателей. Она оказалась на редкость долговечной. Что же касается ее слабых сторон, то они гораздо сильнее дали себя почувствовать во второй книге писателя — в повести «В родном городе».
А наряду с тем и в этой повести есть великолепные страницы: это, главным образом, реминисценции военных лет, раздумья о войне, размышления капитана Митясова перед огнем «буржуйки» о своих фронтовых друзьях, об их трудной и сложной судьбе. Хотя события повести нигде не выходят за пределы «родного города», вся она овеяна дыханием недавно закончившейся войны. Точно так же, как отсветы пламени озаряют погруженного в думы Митясова, и повесть в целом озаряет и согревает отсвет войны, отсвет Сталинграда.
Он, этот отсвет, лежит на всем, что создано В. Некрасовым после его первой повести. Он явственно ощутим и на лирически-взволнованных путевых заметках писателя — книге «Первое знакомство», и на многих его публицистических выступлениях, и, конечно же, на его замечательных сталинградских очерках.
Кстати, об этих очерках. Их не много — всего два. Они печатались в газетах и ни в одну из книг не вошли. А жаль! По манере, по стилю, по своему эмоциональному строю они всего ближе к «Окопам Сталинграда», непосредственно примыкают к повести, представляют собой как бы естественный эпилог.
В повести «В окопах Сталинграда» В. Некрасов засвидетельствовал огромные возможности своего писательского таланта. В том, что написано после «Окопов», писателю пока что не удалось превзойти уровень своей первой повести. Сегодня в день юбилея, следует сказать и об этом. Юбилей писателя — это не только подведение итогов тому, что уже сделано, это и взгляд в будущее. Иными словами, юбилей писателя — это вышка с которой обозревается не только уже пройденный путь, но и лежащая впереди даль еще не одержанных побед. Они, несомненно, будут одержаны, эти новые творческие победы. Богатейшие возможности некрасовского таланта тем, что написано до сих пор, далеко не исчерпаны. Более того, мне кажется, что они еще не раскрылись полностью. Читатели, наша литература вправе ждать от В. Некрасова многого. А жизнь, огромная, многообразная и героическая, сама подскажет ему и темы, и образы его будущих произведений.