Главная Софья Мотовилова Виктор Кондырев Александр Немец Благодарности Контакты


Биография
Адреса
Хроника жизни
Семья
Произведения
Библиография
1941—1945
Сталинград
Бабий Яр
«Турист с тросточкой»
Дом Турбиных
«Радио Свобода»
Письма
Документы
Фотографии
Рисунки
Экранизации
Инсценировки
Аудио
Видеоканал
Воспоминания
Круг друзей ВПН: именной указатель
Похороны ВПН
Могила ВПН
Могилы близких
Память
Стихи о ВПН
Статьи о ВПН
Фильмы о ВПН
ВПН в изобр. искусстве
ВПН с улыбкой
Поддержите сайт


Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове

Юрий Варшавер (Щеглов)

Варшавер Юрий Маркович (псевдоним — Юрий Щеглов; 6 декабря 1932, Харьков — 15 января 2006, Москва) — писатель.

В 1952 г. поступил в Томский университет на историко-филологический факультет, затем перешел в Московский университет, в котором и завершил образование.

Работал в «Медицинской газете» и в «Литературной газете».

Первая публикация — повесть «Когда отец ушел на фронт» в «Новом мире» А. Твардовского (1969, № 4). После разгрома «Нового мира» автора в течение семи лет не печатали. Повести «Когда отец ушел на фронт» и «Пани Юлишка» вышли в свет в 1976 г. в «Советском писателе». Вместе с повестью «Триумф» (1986 г.) составляют трилогию о военном детстве.

В 1978 г. по рекомендации Ю. Трифонова, Ф. Искандера и Л. Аннинского был принят в Союз писателей.

Автор повестей «Поездка в степь» (1980), «Жажда справедливости» (1986), двух повестей о пушкинских временах и событиях вокруг дуэли «Святые горы», и «Небесная душа» (1989), исторических романов «Сиятельный жандарм» (2001), «Вельможный кат» (2003) и исторического повествования «Вернопреданный» (2004). Три последние работы составляют серию «Непопулярные люди» (А. Х. Бенкендорф, Малюта Скуратов, К. П. Победоносцев).

Печатался в журнале «Континент» — «В окопах Бабьего Яра» (2002) и «Перед Нюрнбергом...» (2004, отрывок из не опубликованного романа «Украденная жизнь»). «Новый журнал» опубликовал в 2004 г. эссе «Фонарь» (Белые ночи Добужинского и Достоевского»). Последняя опубликованная в 2004 году работа — историко-филологический роман «Еврейский камень, или Собачья жизнь Эренбурга».

Неопубликованные работы: исторические романы «Неосвещенная страна» о генерале А.А. Власове, судьбе пленных советских солдат, еврейском гетто на станции Жмеринка и «Украденная жизнь» — жесткая, а часто и жестокая правда прежде всего о себе, о нашей жизни, о тяжелом бремени сталинщины, очерки о художниках Л. Баксте, В. Серове и др.

Очерки о художниках П. Корине и С. Чуйкове печатались в журнале «Москва».

Семья: Первый раз был женат на поэтессе Юнне Мориц, во второй раз женился в 1964 году на С. А. Медниковой, переводчице.

Виктор Некрасов, Киев, Бабий Яр...

Из будущей книги «Прощание»

Ах, какое это было замечательное — странное и страшное — время! По правому тротуару Крещатика, если стать спиной к Днепру, по вечерам гуляла интеллигенция, утоляя легкий голод жаренными пирожками с мясом, газированной пенящейся водой, которая отдавала маникюрным лаком, или томатным с привкусом гнильцы густо подсоленным соком. Тут можно было увидеть актеров, писателей и художников, а также надменных физиков, входящих в большую моду — из университета и политехнического. Украинская интеллигенция на Крещатике почти не появлялась. Иногда только гулял неприкаянный Микола Бажан, но не в сумерках, а днем. Украинская интеллигенция собиралась в других местах, куда доступ был ограничен. Да и велись там разговоры полунамеками и не очень понятные.
Надменные же физики составляли тогда элиту Крещатика, постепенно вытесняя служителей муз. Это сейчас — после Чернобыля — они чуть поджали ушки, выявив свою тоталитарно-государственную, а после крушения СССР и военно-промышленную, напрямую связанную с органами безопасности природу, обнажили подловатые экономические интересы, равнодушие к судьбам народа и страны, общества и даже мира в целом. Но в те годы — куда там! — соль земли, или бери выше — соль Вселенной, владеющая всеми её тайнами! Смычка между физиками и их развлекающими едва намечалась, но они уже сближались, а когда сталинская-хрущевская узда ослабла — явились многозначительно однобокие «Девять дней одного года», где за роскошными столами в полуголодном Подмосковье сладковато-бюрократического облика холуи ВПК вели сверхинтеллектуальные споры, приплетая к собственным благоглупостям «старика» Эйнштейна и Гёте с Гейне.
Теперь они не устраивают во дворах своих институтов под музыку и аплодисменты старших начальников. И голоногие ассистентки и секретарши не показывают им нечто запретное, прикрытое прозрачными колготками, привезенными с очередного симпозиума. Репутация физиков, работавших на холодную войну, рухнула на веки вечные. Теперь они — откровенный придаток армии и флота, лишенный романтического флера. А прежде — повторю — куда там! Эй, посторонись — атомщик идет!
Виктор Платонович Некрасов дружил с симпатичным человеком — писателем и художником Леонидом Волынским, настоящая фамилия которого была Рабинович. Дружили, что называется – не разлей вода. И не один год. Когда Волынский, не выдержав мелких и немелких притеснений, перебрался в Москву, чтобы там вскоре умереть, весь Киев поражался — а как же Некрасов, он разве остается?
Я бывал на литературных вечерах, где Волынский в присутствии Некрасова с упоением рассказывал, как он в глубокой штольне, залитой водой, обнаружил ящики с сокровищами Дрезденской галереи. Некрасов всегда слушал с большим любопытством знакомую истории и кивал головой. Недавно я прочел – искусствоведы, да еще лауреаты престижной американской премии Константин Акинша и Григорий Козлов пишут: «Учтите, что первоначально Дрезденскую галерею никто не собирался спасать. Дрезденская галерея. По их мнению, была обыкновенным трофеем, как завод или фабрика. Среди фамилий членов бригады, вывозивших найденные художественные ценности, фамилии Волынского, естественно, нет. Нет и фамилии Рабиновича. После прочтения статьи у меня возникло ощущение, что картины никто не прятал и их похитили чуть ли не из залов музея.
Не знаешь, кому верить — то ли Волынскому с Некрасовым, то ли Акинше с Козловым. Неужели Волынский, мягко выражаясь, навыдумывал? В той же статье есть абзацы, вызывающее у меня некоторое недоумение. Например, в взрыве Успенского собора Киевско-Печерской лавры. Искусствоведы ссылались на исследовательницу из США Патрицию Гринстед, которая считает, что колокольня уничтожена «советскими партизанами», а не немецкими оккупантами. Кого называет Патриция Гринстед «советскими партизанами»? Сотрудников НКВД или народных мстителей? Если и тех, и других, то её нельзя назвать осведомленным человеком. У народных мстителей, как их тогда называли, не поднялась бы рука на церковь. Возврат к религии был налицо в первых недель войны. В конце сентября 1941 года советские диверсанты подняли на воздух одну сторону Крешатика. К партизанским действиям это не имело никакого отношения. В руинах погибло больше мирных жителей, чем немцев, хотя и они пострадали. НКВД опробовала тактику выжженной земли. Но взрыв колокольни не имеет даже такого призрачного оправдания. С точки зрения военной Успенский собор не представлял никакой ценности и вполне мог быть сохранен.
Истории взрывов требует дальнейшего и серьезного расследования. Во всяком случае, партизаны здесь не при чем, и не они должны нести ответственность за содеянное. В то время на окраине Киева никаких «советских партизан» не существовало да и не могло существовать. Действовали оперативники – умело, беспощадно, с точным расчетом.
Когда-нибудь тайна откроется и будут взвешены на весах истории причины взрывов.
Взрывы в Киеве привлекли внимание Нюрнбергского процесса. Существует документ, исходящий из штаба Верховного главнокомандования вермахта за подписью Иодля: «Фюрер вновь принял решение не принимать капитуляции Ленинграда или позднее Москвы даже в том случае, если таковая была бы предложена противником. Моральное оправдание этого решения ясно для всего мира. Точно так же, как в Киеве, закладкой бомб и мин с часовыми механизмами был создан ряд тяжелых угроз для наших войск…»
О морали, конечно, здесь упоминать бы не стоило, но не в этом суть. Помощник Главного Обвинителя от СССР М.Ю. Рагинский утверждал, что Успенский собор, возведенный князем святославом в 1075—1089 годах и расписанный внутри Верещагиным в 1897 году, взорван немцами 3 ноября 1941 года. Полагаю, что М. Ю. Рагинский не совсем прав. Успенский собор рухнул значительно раньше. От своих приятелей, вернувшись в Киев ранней весной 1944 года, я слышал, что врыв произошел где-то в середине октября, когда еще на Крещатике дымились развалины. Какую роль преследовал НКВД?
А вот музей Тараса Шевченко и другие музеи на улице Терещенсковской (затем Чудновского и Репина) были разграблены подчистую. В таком состоянии я их и застал. Это правда. Но кто там похозяйничал, без дополнительного изучения не скажешь. Иногда и свои брали, что плохо лежало. С другой стороны, понять можно — брали у Сталина, у советской власти. Возможно, хотели возвратить настоявщей украинской власти, когда придет пора.
Проблема киевских взрывов, пожаров и уничтожения имущества обладает и современным политическим аспектом. Приведу без комментариев выдержку из отчета № 6 о деятельности эйнзагрупп полиции безопасности и СД в СССР за период с 1 по 31 октября 1941 года: «Нехватка жилья, особенно в Киеве, в результате обширных пожаров и взрывов была ощутимой, но после ликвидации евреев (!) её удалось устранить благодаря вселению в освободившиеся квартиры».
Это правда, но правда так же и то, что оккупационные власти приписали акцию исключительно евреям, что был прямой ложью.
Проклятый квартирный — киевский, булгаковский — вопрос! Он не только портил людей, но и стоил жизни десяткам и сотням тысяч.
Словом, Некрасов и Волынский гуляли по тротуару Крещатика вдоль развалин с правой стороны, если стоять лицом к Днепру. Надменные физики и прочие прохлаждались на противоположной. В использованном мной эпитете нет ни тени раздражения. Я одно время бывал среди этой публики, ездил не раз в Дубну, Серпухов и Пущино в биологам, связанным с оборонкой, сиживал в спецбуфетиках за эстрадой — это в Дубне, где они, прихлебывая шампанское и поедая миног, обсуждали воскресные путешествия в прелестные, не тронутые ни колхозно-совхозной системой, ни «минсредмашем» уголки. Ездили на бричках, парились в баньках, прогуливались на лошадках из собственной конюшни и в ус себе не дули. Особенным спецом по такого рода удовольствиям был сын соблазненного нашей разведкой Бруно Понтекорво. Уж не знаю, что он за научная величина, но по части баньки и пикников — мастер непревзойденный. Конечно, надо тут сделать скидку на советские порядки и возможности. В Киеве научная элита держалась скромнее, ей пока меньше перепадало, однако через десяток лет ребята из КБ Антонова, институтов Глушкова и других сове возьмут, не упустят!
Внешне умиротворенную атмосферу время от времени стрясали вспышки сталинско-хрущевских зверств. То арестовывали группу еврейской молодежи, то украинской, то хватали еврейских писателей, то украинских, то разоблачали космополитов, то громили генетиков. То науськивали народ на врачей-евреев, распространяя сказки, что они неправильно выписывают рецепты, насилуют пациентом и отравляют пищу в столовых. Местная Лубянка, то есть Владимировская, 33, не слезала с вечной темы — бендеровцы, оуновцы, униаты и агенты «Джойнта» не давали им покоя.
Бендеровцев, оуновцев и униатов я в Киеве не встречал, как и агентов «Джойнта», но жизни от поднятой свистопляски не было. Однако надо отдать должное Хрущеву – он сам старался ничего не затевать. Хлестнут из Москвы – подпрыгнет, еще хлестнут – еще подпрыгнет, замрут в Кремле – и он замрет. Того, что творилось в русских столицах, он, как умел, избегал. Доизбегался до того, что однажды прислали Кагановича, старого приятеля и бывшего толкача. Возможно, что Хрущев избегал осложнений не вполне сознательно. Газеты, разумеется, источали яд и исходили бешеной пеной. Редакции избавлялись от евреев.
Время от времени гремели воровские процессы — евреи в первых рядах! Самое шумное дело «Текстильторга» с каким-то Хантом во главе. Распустили слух, что он любовницу купал в молоке, а чемоданы с драгоценностями скрывал у известного ортопеда Бабича. Однако понимающие люди свидетельствовали, что Хрущев упирается, не желает отдавать ни Украину, ни евреев на растерзание. Каганович напал на Киев наскоком, без подготовки, надеялся, что свернёт здесь всем шеи за две недели, как в январе-феврале 1937 года. Но не получилось. История медленно движется, скользит и палает в крови, однако движется! Когда присосались к ЦК Мельников с Кириченкой, евреям стало тяжелее, но зато Сталин слабел, не в силах по настоящему вцепиться в горло Украины, обескровить ее, согнуть в три погибели. Израсходовался на Ленинграде.
Я вовсе не собираюсь обвинять или, наоборот, оправдывать Никиту Хрущева. Но очевидно, что лишней крови он не желал. Сдавал, что требовали, что полагалось, и не позволял особо распоясываться тем, кто жаждал расправы. Хотел бы — превратил республику в кладбище, как превратили ее Косиор с Постышевым в начале 30-х. Эта парочка еще не изучена, на ней многое висит, подпрятывают ее, как Курского со Стучкой. Выгоднее на Кагановиче отыгрываться. Что-то в нем, в Хрущеве, было сдерживающее, указания вождя он притормаживал. Хрущева сейчас гробят перой женой, еврейкой Горской, и попрекают детьми от брака с ней. Одну дочку я помню — девушку Юлю, черненькую, болезненную, добрую, вполне могда сойти и за полуеврейку. Жизнь у нее сложилась трудно. Но вот насчет национальности первой жены — не знаю, никогда в те годы не слышал. Хрущев к евреям относился в общем отрицательно, иначе бы Сталин его с Украины убрал. Хрущев пугал вождя — ахнем по республике с плеча, как до войны — останемся без зерна, мяса и молока! Украинский мужик отощал, пупок ему надорвали, танком по нему прошлись, как бы не задушитьдо конца... А есть стране надо?! Армию надо кормить, Черноморский флот. Если евреев начнем давить, покоя на Украине не будет. Сталин слушал, слушал, будто бы соглашался, а потом Кагановича катапультировал на Банковую в здание ЦК. Говорят, Лазарь Моисеевич туда ночью явился, открыл кабинет Хрущева и начал аппарат поодиночке вызывать, а Никиту пригласил последним.
При поднятой Сталиным катавасии в конце 40-х и начале 50-х Бабий Яр подернулся дымкой забвения. Жертвы войны кругом, развалины еще не убраны, люди ютятся в подвалах — до Бабьего ли Яра? Того и глядишь, сам угодишь под пресс, возьмут на Владимирскую или лишат работы. Но все-таки решили проклятое место загладить, засыпать, утрамбовать и стадион соорудить. Евреев там погибло видимо-невидимо, но что поделаешь, прошлое обратно не вернешь. Однако там и русских, и украинцев хватало — пленных, попавших к немцам после разгрома армий Юго-Западного фронта под мудрым командованием Буденного с Тимошенко. О тех молчок, о тех никто не обмолвился и словом. Сам Хрущев в катастрофе замешан и весь его цековский аппарат, вопивший вслед за Бурмистенко, отъявленным чекистом и сталинистом: «Киев не сдадим, будем сражаться, в окружении, как испанские республиканцы. Но пасаран! Киев или смерть!» Ну и приняли смерть — чего проще. И сотни тысяч людей угробили, если бы только себя! Хрущев тут по уши в крови. Официальная статистика признала безвозвратные потери под Киевом в количестве 616 304 человек!
Удивительно, но факт! До смерти Сталина Бабий Яр — одно из самых пустынных мест Киева. Я никогда не видел там цветов, людей со скорбными лицами, никогда не слышал поминальных молитв, а ведь ездил в Бабий Яр регулярно — с весны 1944 года. В чем причина? Нет ответа!
Начало ощущения причастности к безвременно ушедшимсвязано с именем Некрасова. Он чтил память о Бабьем Яре задолго до того, как поднялась волна общественного негодования против партийной верхушки, которая на евреях срывала злость, копящуюся против Москвы. Евреи, по мысли Сталина и Хрущева, служили отдушиной для антирусских настроений на Украине.
Я впервые увидел Некрасова на отрогах Бабьего Яра в 49-м или 50-м году. Он уже был признанным писателем, гордостью Киева. До самого моего окончательного разрыва с Киевом в 1961 году дважды, а то и трижды в год мы с ним проводили там дневные часы. Обычно я заходил за ним, но, чтобы не стеснять, ждал на улице у аптеки напротив.
При жизни Сталина ездили туда украдкой. И никто ничего не говорил. Съездили, и ладно. Ярлык сиониста не — шутка! Тюрьмой пахнет, а тюрьма рядом. Никаких листовок или объявлений я никогда не видел вблизи Бабьего Яра. До 1954 года никто ни за что не боролся и даже шепотом не выдвигали предложений поставить монумент в честь погибших. Анатолий Кузнецов позднее признавался, что уже тогда писал роман о Бабьем Яре. Что ж, возможно. Хотелось бы верить. Но и лично от него о Бабьем Яре от него ничего не слышал до 1957 года.
Да, вступление в Бабий Яр проходило с задержками, тяжело, с рывками. Никакого понятия о правах человека мы не имели, и понимание того. что Сталин — убийца, как-то совмещалось с мыслями о том, что коммунистическая лагерная система — единственная альтернатива гитлеризму.
Во что превратила Бабий Яр русская националистическая печать — известно, во что превратят украинцы — посмотрим. Некрасов считал, что еще в XX веке здесь возведут музей и откроют величественный монумент. Немного погодя он подружился с замечательными украинскими художниками Адой Рыбачук и Володей Мельниченко, которые возвратились с острова Колгуев. У них возникла идея создания мемориала. Речь шла о том, чтобы сам музей и мемориал углубить в землю. Пришедший поклониться человек пройдет по всем кругам ада.
Некрасов близко сошелся с семьей виолончелиста, профессора Киевской консерватории Пеккера, у которого было две дочери. Часто и помногу Некрасов слушал у них музыку. Там тоже обсуждались разные проекты.
Я внимал речам Некрасова как завороженный. И не верил в них, ну просто невозможно было поверить! А Рыбачук и Мельниченко, архитектор Милецкий и Некрасов верили, считая устройство мемориала делом решенным.
До бесед с Некрасовым у меня не существовало представления о масштабах трагедии. Я знал, разумеется, что расстреливали, сжигали, подрывали, распускали золу по ветру и не раз, как описывает Анатолий Кузнецов, а дважды или трижды. Только после бесед с Некрасовым и позднейших расспросов полицая Миколы Голубченко картина предстала передо мной в несколько ином, чем у Анатолия Кузнецова, варианте. В передаче деталей полицаем все выглядело просто, почти по-бытовому, но убедительно. И не очень страшно. Только спустя годы я совместил знания, полученные из различных источников.
Однажды я услышал от Некрасова:
— Темп уничтожения евреев здесь был, очевидно, самый высокий в Европе.
Бабий Яр особенно страшен тем, что он убедил немцев — евреев выгодно на Востоке убивать сразу и помногу. Резонанс одинаков, а скрыть легче. Странно, что они все-таки хотели скрыть эту бойню. Не афишировали ее в газетах. А лагеря — точки на карте, они всем известны. Тут же за два-три дня покончили, подорвали, заровняли и везде спокойно. Население молчит и будет молчать — одни боятся, другие злорадствуют.
Существенное различие в подходе к уничтожению восточных и западных евреев облегчало положение на транспорте, освобождая сотни железнодорожных составов, одновременно демонстрируя и отношение нацистов к окружающему населению. Этносами на востоке они чаще всего пренебрегали. Убийство евреев на глазах остальных — одна из ярких форм этого презрения, даже если кто-то и наслаждался изуверскими сценами.
— Я слышал, от своего приятеля, — сказал я, — что Бабий Яр немцы устроили в ответ на взрывы.
— Нет, брат, взрывы тут ни при чем. Взрывы к евреям не имели отношения. Немцы хоть и фашисты, но не дураки и пунктуальны. Они ничего не делают по злобе или в горячке. Я их хорошо знаю. Они рациональны. Скорее сыграл свою роль недостаток квартир, который увеличился от взрывов. Взрывы просто ускорили убийство.
Тогда слова Некрасова мне показались удивительными. Некрасов говорил задолго до того, как отрывочные и небрежно изданные материалы Нюрбергского процесса появились на русском языке и попвли мне в руки. Полного текста до сих пор нет. Знаменитый отчет № 6, который уже цитировался, — смесь лжи и правды. Вернее, правда кроваво просвечивает сквозь ложь.
Жилой фонд осенью 41-го года несколько сократился в центре, но в основном пострадал в октябре — ноябре 43-го, в период ожесточенных боев за Киев. Безвозвратные потери тогда составили 6491 человек. Чувствуете разницу? Я приехал из эвакуации ранней весной 44-го и легко отличал старые развалины от свежих.
— Не желали они создавать гетто, перегонять евреев из одной части города в другую. А жить-то немцам где-то надо? Да или нет?
Я согласился. Действительно, зачем они захватили столько прекрасных зданий, если им негде спать?
— Вот то-то. А евреев в Киевенавалом. И жили они после революции среди остальных свободно. Врачи, адвокаты, портные... И неплохо жили, если не попали в мясорубку. В сталинскую мясорубку. Дай бог жили! Кому, конечно, оставляли жизнь.
В последний раз я ездил с Некрасовым к Бабьему Яру за год до XX съезда партии. Стоял снежно ветренный весенний талый день. Мы поднялись со стороны улицы Фрунзе, петляя между домишками, взбираяь по утоптанным обледенелым дорожкам. Идти было трудно, рядом стояли какие-то приспособления для строительных работ, шумели помпы, там где мы еще в прошлом году проходили свободно громоздились завалы земли.
— Испоганили все, гады. И храм тоже. Когда-то им отольется.
Он, между прочим, дожил до того момента когда начало отливаться. Захватил, слава Богу, краешек.
Все время возвращаюсь к вопросу, зачем Некрасов так часто ходил к Бабьему Яру? Кто у него там? Я почему-то был уверен, что есть кто-то. Кто у него скрывается в сырой черноте? Друзья? Или друзья друзей?
Нет ответа.


  • Юрий Щеглов «В окопах Бабьего Яра»


  • 2014—2024 © Международный интернет-проект «Сайт памяти Виктора Некрасова»
    При полном или частичном использовании материалов ссылка на
    www.nekrassov-viktor.com обязательна.
    © Viсtor Kondyrev Фотоматериалы для проекта любезно переданы В. Л. Кондыревым.
    Flag Counter