Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове
Юрий Варшавер (Щеглов)
Варшавер Юрий Маркович (псевдоним — Юрий Щеглов; 6 декабря 1932, Харьков — 15 января 2006, Москва) — писатель.
В 1952 г. поступил в Томский университет на историко-филологический факультет, затем перешел в Московский университет, в котором и завершил образование.
Работал в «Медицинской газете» и в «Литературной газете».
Первая публикация — повесть «Когда отец ушел на фронт» в «Новом мире» А. Твардовского (1969, № 4). После разгрома «Нового мира» автора в течение семи лет не печатали. Повести «Когда отец ушел на фронт» и «Пани Юлишка» вышли в свет в 1976 г. в «Советском писателе». Вместе с повестью «Триумф» (1986) составляют трилогию о военном детстве.
В 1978 г. по рекомендации Ю. Трифонова, Ф. Искандера и Л. Аннинского был принят в Союз писателей.
Автор повестей «Поездка в степь» (1980), «Жажда справедливости» (1986), двух повестей о пушкинских временах и событиях вокруг дуэли «Святые горы», и «Небесная душа» (1989), исторических романов «Сиятельный жандарм» (2001), «Вельможный кат» (2003) и исторического повествования «Вернопреданный» (2004). Три последние работы составляют серию «Непопулярные люди» (А. Х. Бенкендорф, Малюта Скуратов, К. П. Победоносцев).
Печатался в журнале «Континент» — «В окопах Бабьего Яра» (2002) и «Перед Нюрнбергом...» (2004, отрывок из не опубликованного романа «Украденная жизнь»). «Новый журнал» опубликовал в 2004 г. эссе «Фонарь» (Белые ночи Добужинского и Достоевского»). Последняя опубликованная в 2004 году работа — историко-филологический роман «Еврейский камень, или Собачья жизнь Эренбурга».
Неопубликованные работы: исторические романы «Неосвещенная страна» о генерале А. А. Власове, судьбе пленных советских солдат, еврейском гетто на станции Жмеринка и «Украденная жизнь» — жесткая, а часто и жестокая правда прежде всего о себе, о нашей жизни, о тяжелом бремени сталинщины, очерки о художниках Л. Баксте, В. Серове и др.
Очерки о художниках П. Корине и С. Чуйкове печатались в журнале «Москва».
Семья: Первый раз был женат на поэтессе Юнне Мориц, во второй раз женился в 1964 году на С. А. Медниковой, переводчице.
В окопах Бабьего Яра
«Континент» 2002, № 111, с. 288—305
* * *
“… Как оно, собственно, было”.
Леопольд фон Ранке
1
Из окопов Сталинграда он в середине пятидесятых перешел в окопы Бабьего Яра, пережив, как и многие советские люди, защищавшие Родину с оружием в руках, в долго тянущемся — десятилетнем — промежутке тяжелое разочарование. Этот сухощавый элегантный капитан, потомственный интеллигент, интеллектуал и блистательный стилист, основатель новейшей русской военной прозы, был киевлянином и, подобно Михаилу Булгакову, любил свой великий город. Недаром именно он, Виктор Некрасов, первым пришел на Андреевский спуск в дом, ставший знаменитым во многом благодаря этому визиту и статье в “Новом мире” о встрече с ушедшими и не ушедшими обитателями булгаковского дома. Некрасов написал так, как еще никто и никогда не писал о Мастере..
Но это к слову. У нас же речь пойдет о другом. Немолодой демобилизованный фронтовик, никогда не носивший галстука, быстрый, подвижный, с черной волнистой челкой и прочно зажатой в зубах “беломориной”, Виктор Некрасов с горечью убедился, что народ, разгромивший нацизм, не отвоевал себе ни воли, ни независимости от тоталитарного произвола. В лживой и мрачной обстановке первых послевоенных лет автор бессмертного романа о войне безжалостно растрачивал творческие силы и время, продолжая бороться за свободу и справедливость — так, как диктовало сердце, как вразумил Бог. Теперь “в окопах Бабьего Яра” он сражался с той же неустрашимой яростью, с какой некогда защищал окопы Сталинграда.
Теперь его осознание войны как кровавой и бессмысленной бойни выражалось уже не только и не столько в художественной прозе, но в отчаянных жизненных поступках — в открытом противостоянии украинскому коммунистическому начальству, которое и после 5 марта 1953 года впадало в ступор или билось в истерике при одном лишь упоминании об огромном могильнике на окраине Киева. Могильнике, давно ставшем для всего мира одним из чудовищных символов Холокоста!
Нет ничего удивительного в том, что русскому киевлянину Виктору Некрасову хотелось отстоять честь своего народа. И в этом, к счастью, он оказался не одинок. Я хорошо помню, какое оглушительное впечатление в начале шестидесятых произвели стихотворение Евгения Евтушенко “Бабий Яр” и повесть Анатолия Кузнецова под тем же названием. Чуть позже Дмитрий Шостакович написал Тринадцатую симфонию, в основу которой положил евтушенковский текст. Исполнение этой музыки в Большом зале Московской консерватории казалось настоящим торжеством разума и чувства долга, победой искусства над лицемерным мракобесием действительности. Но такой победы Виктору Некрасову было недостаточно. Он собственными глазами видел страдания и гибель тысяч людей и мечтал о том, чтобы память о жертвах Бабьего Яра воплотилась в мрамор и бронзу, стала осязаемой и доступной взору потомков. Он мечтал увековечить — воскресить — тех, кто в тот лютый год принял смерть на окраине Киева.
Так Виктор Некрасов вступил в яростную и бескомпромиссную борьбу за памятник. Но ЦК КП(б)У именно этого и не желал и всячески препятствовал любому упоминанию о Бабьем Яре и массовом истреблении евреев. Киевлянам не позволялось чтить память погибших, обсуждать трагедию, собираться на окраине столицы в дни скорбных юбилеев. Причин тому было много. И главная — заскорузлая ненависть к евреям. Ослепленное этой ненавистью, начальство забывало, что в земле Бабьего Яра лежат не только евреи. Здесь нашли последний приют и моряки речной флотилии, с пением “Интернационала” шедшие на расстрел по Крещатику, еще не успевшему стать проспектом фельдмаршала Эйхгорна; и заключенные Сырецкого лагеря; и военнопленные Дарницкого, и простые киевляне, пытавшиеся спасти евреев. В Бабьем Яру фашисты расстреляли членов Походных групп ОУН, которых Гитлер и Розенберг обманули призраком независимости, и украинских — советских и не советских — интеллигентов, не пожелавших смириться с политикой нацистов. Среди жертв Бабьего Яра была и молодая красавица Олена Телига, великолепная поэтесса, редактор ежемесячника “Литавры”, и ее муж инженер Михайло Телига, и талантливый поэт Иван Ирлявский, и оставленный в подполье доцент педагогического института Приступов, и многие другие. Смерть в Бабьем Яру была уготована и молодому одаренному поэту Олегу Ольжичу-Кандыбе. Лишь счастливый случай сберег его тогда, отпустив еще несколько месяцев жизни...
2
В начале шестидесятых Бабий Яр ждала новая катастрофа: партийная и административная верхушка Киева задумала безвозвратно стереть самую память о чудовищных событиях 1941 года. В поросшее кустарниками и деревьями глубокое тело оврага было решено закачать колоссальное количество пульпы, выровнять почву и на месте трагедии построить стадион. Разумеется, перемычка не выдержала и тяжелая масса — бушующий грязевой сель, — сметая все на пути, рванула вниз, к Днепру. Поток разрушил невысокие дома и изуродовал трамвайное депо имени Красина, старейшее в стране. Помню деревья, укутанные кучерявыми лентами трамвайных билетов из разрушенного склада. От ветра и ужаса они в одночасье потеряли листву…
На расчистку территории бросили солдат и наскоро сформированные комсомольские отряды. Под дощатой гатью, укрывшей проезжую часть и тротуары, долго потом хлюпала и дрожала черная вязкая жижа…
Однако неудача — хоть и вполне предсказуемая — не отрезвила бездарных проектировщиков. Они по-прежнему настаивали на своем: не было киевского холокоста, не было Бабьего Яра, никто и никого здесь не уничтожал! Не было ни слез, ни крови, ни бесстыдных грабежей! Не было, не было, не было!!!
И никакими силами не удавалось Виктору Некрасову заставить обитателей величественного цэковского здания на старинной Банковой улице отказаться от этой позиции. Да и кто бы поверил в те годы, что пролитая кровь пробьет в конце концов бетонный слой равнодушия?! Казалось, перестал верить в это и сам Некрасов. Во всяком случае, на одном из митингов, потеряв надежду, а вместе с ней и всякую осторожность, он, срывая голос, закричал в присутствии тысячной толпы:
— Мне стыдно за советскую власть, которую я защищал!
Впрочем, нет. Надежду он не потерял. Именно тогда Виктор Некрасов поклялся, что здесь — на этой святой земле — все равно будет воздвигнут памятник.
3
Холокост — это кровавая катастрофа европейского еврейства. Это предупреждение и предостережение. Это вероломный удар из-за кулис фашизма по людям, зачастую не осознающим своего семитского происхождения, совершенно разобщенным и не имеющим возможности оказать палачам даже символическое сопротивление. Вот что объяснял Виктор Некрасов толпе сторонников, из года в год собиравшейся у отрогов Бабьего Яра и из года в год густеющей. Стоя в распахнутом пальто на пронизывающем ветру, он был прекрасен — мужествен и гневен. И не одинок. Его поддерживала интеллигенция Украины. Все отчетливее слышался голос Ивана Дзюбы.
Но недаром писатель сказал однажды, что ему стыдно за советскую власть. Те, за кого он стыдился, учинили в его доме настоящий обыск. За два дня из квартиры вытащили несколько мешков книг и рукописей. Разумеется, здесь были и самиздат, и “тамиздат”. Должно быть, спецхран городской библиотеки пополнился…
4
Реквием по погибшим не умолкнет никогда. Тысячи памятников вечно будут воспевать их подвиг. В борьбе с гитлеризмом пали десятки миллионов славян. Но Россия и в самый безнадежный — 1941-й год — не находилась на грани катастрофы, на грани холокоста. Фельдмаршал Вильгельм фон Лееб, о котором говорили, что, если он улыбнется, его лицо покроется трещинами, не сумел сходу взять Ленинград. Седьмого ноября на Красной площади состоялся парад, а после битвы за Москву, несмотря на жертвы, Россия продолжала сражаться с удвоенной энергией. И каждый следующий день укреплял силы и веру в Победу. Даже туповатые и ограниченные в профессиональном отношении генералы вермахта, наконец, сообразили, что одними военными средствами войну не выиграть.
То, о чем другие узнали значительно позже, Виктор Некрасов понял еще в первые дни Великой Отечественной. Идеологическим ядром войны против Советского Союза Гитлер и особенно Геббельс сделали антисемитизм. Их idеe fixe заключалась в отождествлении еврейства с теорией и практикой сталинизма. Надо заметить, что это совершенно не соответствовало действительности. Разумеется, среди партийных функционеров 20-х и 30-х годов попадались люди с еврейскими фамилиями, но далеко не в таком количестве, как принято считать.
Гитлер жестко контролировал антиеврейские акции, особенно в Украине, куда планировал перебраться из Растенбурга. Само политическое завещание фюрера свидетельствует о том, что именно он стоял в центре механизма по уничтожению евреев. А под шумок оголтелой нацистской пропаганды действовали человеконенавистнические приказы. Их одобряли и уточняли такие военные преступники, как командующий группой “Юг” генерал-фельдмаршал Герд фон Рунштедт и командующий 6-й армией генерал-фельдмаршал Вальтер фон Рейхенау. Да и гиммлеровские эйнзацкоманды уничтожали где придется не одних евреев. Эсэсовские охранники, не прибегая ни к каким техническим ухищрениям, попросту морили голодом и оставляли без врачебной помощи сотни тысяч пленных красноармейцев и командиров — в концлагерях или просто в обнесенных колючей проволокой оврагах или балках. Там погибали люди всех национальностей. Да и сами расстрельщики, облаченные в серые полевые мундиры, зачастую не могли отличить еврея от нееврея. Женщин и детей с характерной славянской внешностью умерщвляли с той же жестокой методичностью, что и заключенных в гетто. Я хорошо помню вскрытые могила и лица еще не разложившихся трупов. Я видел это своими глазами.
Гитлер боялся не евреев. Он боялся славян, и нужны ему были славянские просторы. Впрочем, он никогда этого и не скрывал. Глава подотдела “по делам евреев” в имперском управлении безопасности Адольф Эйхман играл в организации массовых убийств лишь подчиненную роль. Главная же принадлежала Генриху Мюллеру. Именно шеф гестапо, выполняя гиммлеровские рекомендации, руководил делом искоренения славянского племени — и, прежде всего, русских. В последние годы, когда появилась возможность ознакомиться с речами рейсхфюрера СС, не осталось никаких сомнений в том, кто стоял за геноцидом русского народа. Но и к окончательному решению еврейского вопроса Мюллер относился с особой тщательностью.
5
Части 6-й армии Вальтера фон Рейхенау, ворвавшись в Украину и захватив Киев, создали оптимальные условия для уничтожения оставшихся в городе евреев. Почему же те не эвакуировались? Неужели ожидали немцев?
Виктор Некрасов не раз резко говорил:
— Они и не могли уехать!
За этими словами стояло многое. И то, что Сталин вопреки совету Жукова требовал, чтобы столицу Украины удерживали до последнего солдата (ведь пообещал же отец народов посланцу Рузвельта Гарри Гопкинсу, что к осени 1941-го отход Красной Армии прекратится), и то, что руководство Юго-Западным направлением боялось возможной паники в случае, если население перестанет верить военной верхушке и начнет эвакуацию самостоятельно, и многое другое.
Я помню эвакуацию. Помню, как люди метались в поисках помощи — эвакокарты доставались не каждому. Помню оцепление вокруг Нaztus Botanicus Fomianus… Но я был мальчишкой и только спустя годы понял значение всего, чему был свидетелем. Я и сегодня, закрыв глаза, вижу, как Хрущев и Буденный в сопровождении второго секретаря ЦК Бурмистренко и командующего ЮЗФ генерал-полковника Кирпоноса выходят из оперного театра и громко уверяют хмуро молчащую, напряженную толпу:
— Киев никогда не будет сдан! Никогда!
Они клялись и позже — на углу Крещатика и улицы Ленина:
— Никогда не сдадим!
…Между тем их собственные семьи уже подъезжали к Харькову.
Жуков в первые дни войны побывал в штабе Кирпоноса и 27 июня уже докладывал Сталину, что необходимо отдать то, что удерживать и невозможно, и бессмысленно. Последуй Верховный главнокомандующий его совету, и почти семисоттысячная (!) армия не попала бы в окружение и не была бы загнана во временные лагеря, кровавой сыпью покрывшие тело Украины. (Вокруг этих пылающих страхом и ненавистью язв зарыты десятки тысяч трупов, о которых и память-то исчезла, лишь поросшие травой бугорки указывают порой места захоронений). Послушайся Сталин, и вермахт не пробрался бы в сердце страны, создав условия для марша на Сталинград.
Дорога к Волге — триумфальный путь воспарявшего вермахта. Путь, усеянный трупами мирных жителей... Да, этот путь привел к гибели. Но какая цена уплачена! Ужасны безжалостные слова поэта: “Мы за ценой не постоим!”…
Острием копья, вонзившегося в тело Родины, была все та же 6-ая армия. Вслед за мотоциклистами и вразвалку тянущейся пехотой, вслед за рычащими танками и грузовиками, набитыми автоматчиками, в Киев тихо и неприметно въехали те, кому предстояло залить Бабий Яр потоками крови. Обряженные в серые — неброские — мундиры СД, на фотографиях они кажутся солдатами обоза. Возможно, таким образом руководство вермахта пыталось скрыть участие армейских подразделений в акциях.
6
До бесед с Виктором Некрасовым я не имел представления о масштабах киевского холокоста. А масштабы оказались трудно вообразимыми.
— Темп уничтожения здесь был, наверное, самый высокий в Европе, — говорил Некрасов.
“Темп уничтожения”?! Да что это такое?
А вот что. За два дня — 29 и 30 сентября — нацисты умертвили в Бабьем Яру 31 771 человека — мужчин и женщин, стариков и детей — как теперь выражаются, лиц еврейской национальности.
Тогда на отрогах Бабьего Яра я не задумывался, откуда взялись эти данные. Я не подозревал, что там, внизу, покоится почти всё еврейское население города!
Я не знал тогда, что в гитлеровской империи смерти существовала статистика. Все регистрировалось в гроссбухах и картотеках (так, к примеру, сохранилась клеточка, подтверждающая гибель Анны Франк). Правда, в Советском Союзе учет велся редко и анонимно — здесь гибли без картотек, гибли навалом. Бабушка профессора Ефима Альтмана, выданная румынской комендатурой из Жмеринского гетто, нигде не зарегистрирована. Она просто составляет единичку в числе со многими нулями. Анонимность — главная черта умерщвления на Востоке. Украинские источники, в том числе и эмигрантские, показывают общие цифры: в такой-то деревне заживо сожжено столько-то человек, а в соседней — на сто больше.
Стыдно сказать, но мы, не проводя собственного расследования, до сих пор попросту пользуемся статистикой убийц. Число 31 771 фигурирует сегодня везде. Иногда к этим данным добавляется примечание, что в последующую декаду в Бабьем Яру эйнзацгруппа 4а уничтожила еще 51 000 людей — главным образом, евреев. Между тем, цифра 31 771 взята из подписанного Генрихом Мюллером отчета № 6 “О деятельности в СССР эйнзацгрупп полиции безопасности и СД за период с 1 по 31 октября 1941 года”. Вторая цифра тоже извлечена из гестаповских документов. По их свидетельству, зондеркоманда 4а при участии двух команд из полицейского полка “Юг” расстреляла 12 октября 51 тысячу человек — нескольких обвиненных в саботаже, небольшую группу политических работников и — в основном — евреев. Именно эти пятьдесят тысяч жертв нацисты ставили себе в особую заслугу: с такими малыми силами достигнуть такого значительного эффекта! Но можно ли доверять гитлеровской статистике?
Не помню, называл ли Некрасов какие-либо цифры, но он приводил важную подробность, повлиявшую, на мой взгляд, на отчетность убийц:
— Вещи аккуратно складывали и на закрытых брезентом грузовиках отвозили в один из дворов на Мельникова. Там их сортировали пленные.
Между солдатами зондеркоманды (к слову говоря, не всегда немцами), надзирающими за упаковкой одежды, которая впоследствии передавалась городской управе и Объединению фольксдойчей, то и дело происходили стычки. Надзиратели, не стесняясь военнопленных, вырывали друг у друга понравившиеся вещи. При этом подчиненные весьма неохотно уступали начальству. Неудивительно. Зондеркоманда — команда охотников; дисциплина и приказ здесь вторичны. И это вполне объяснимо: в шайке убийц складываются иные отношения, нежели во фронтовой роте. Сюда и вербовали-то особых людей: проштрафившихся эсэсовцев, охранников и прочих военнослужащих, отличающихся специфическими чертами характера и соответствующей психикой. Не каждый проходил проверку на прочность. Не каждый мог и хотел возиться с трупами.
Упомянутые особенности “охотников”, разумеется, напоказ не выставлялись. Более того, тщательно скрывались. Живых свидетелей дележки награбленного почти не осталось. Но мародеров обличает статистика: количество тщательно сложенных комплектов одежды и белья не полностью соответствует выведенным в отчете данным. Не забудем и патологическую жадность хозяйственных руководителей СС. Достаточно прочесть документы за подписью СС-обергруппенфюрера Освальда Поля, который охотился буквально за всем: золотом и драгоценностями, одеждой и нижним бельем, обувью и очками, театральными биноклями и хронометрами — и даже собирал авторучки и карандаши. Часы и авторучки Поль распределял, главным образом, среди подводников адмирала Деница, наверняка знавшего, откуда взялась добыча. Свой процент имело и Люфтваффе — воровал не один рейхсмаршал Герман Геринг… Так вот, если учесть все это и рассудить здраво, становится несомненным, что мюллеровская статистика, от которой за версту тянуло трупным запахом, на сей раз показала сокращенную цифру.
Косвенным подтверждением мародерства и воровства в СС служит судьба коменданта Бухенвальда СС-штандартенфюрера Карла Коха. Суд СС в 1942 году приговорил Коха к смертной казни — в числе прочего и по обвинению в коррупции. Сдавал бы наиболее ценное имущество, не сложил бы голову!
А уж что творилось в непосредственно изымающих вещи зондеркомандах, нетрудно вообразить. Фотоснимки общего плана, сделанные на складах концлагерей, не дают полного представления о масштабах грабежа. У нас никто не пытается заглянуть за кулисы криминально-бытовой деятельности зондеркоманд. А ведь часть золота на личных счетах в швейцарских банках — отсюда. Наверняка, и убийцы из Бабьего Яра отстегнули начальству положенную долю.
Я горжусь тем, что многие наши бойцы и офицеры — среди них и Виктор Некрасов, и мой отец, и Вячеслав Кондратьев и тысячи тысяч — как ушли на фронт голыми и босыми, так и вернулись из армии (если вернулись!) такими же бедняками. Мой отец принес с войны только кобуру. Принес и сказал: “Вот, на набойки пригодится”…
7
Советские источники сообщают, что до войны население Киева составляло 900 тысяч человек. Я располагаю сведениями, согласно которым это число чуть меньше — 846,3 тысячи. По данным рейхскомиссариата “Украина”, население города к 1 апреля 1942 года составляло 352 139 человек. Из них 131 vкараим и 20 евреев — 7 мужчин и 13 женщин. Возможно, нескольким евреям удалось выдать себя за караимов. По советским источникам, в эвакуацию уехали приблизительно 400 тысяч человек. Западные и украинские — наиболее осведомленные — эмигрантские источники сообщают, что до войны в городе проживало 115 тысяч евреев. В 1942 году — двадцать (!) Понятно, что никто не учитывал, сколько представителей каждой национальности были эвакуированы и призваны в армию. Но даже из обрывочных сведений вытекает, что число жертв холокоста в достаточной мере превышает официальные данные.
Штаб-ефрейтор 2-го батальона 3-го охранного полка Отто Вергер по свежим кровавым следам упомянул в своем дневнике (запись датирована 22 октября 1941 года): “Один унтер-офицер, приехавший из Киева, рассказал, что там во рву расстреляно восемьдесят тысяч евреев. Говорят, это сделано по приказу фюрера”. Думаю, что это не пустое бахвальство, а точное указание. Глазомер у солдат охранных батальонов и эйнзацкоманд, а также их осведомленность не вызывают сомнений. Цифра, приведенная в дневнике штабс-ефрейтора, коррелируется с общим итогом нацистских отчетов. Но есть и другие подтверждения — многочисленные свидетельства очевидцев. Мой товарищ, обладающий превосходной памятью, коренной киевлянин Святослав Я. считает, что только в сентябре за два дня и две ночи по направлению к месту казни прошло намного больше, чем тридцать с чем-то тысяч человек. Архитектор по образованию, он судит по наполненности проезжей части, непрерывности движения и оставленным у бровки тротуаров вещам.
Это вранье, что евреев переправляли мелкими партиями. Гнали в спешке, иногда бегом — “Шнель! Шнель!”. Надо ведь раздеть, отвести, расстрелять, сбросить крючьями… В людской поток на Львовской улице вливались ручейки с Павловской, Некрасовской, Дмитровской, Володарского. В конце Львовской начиналась улица Мельникова. На углу Мельникова и Дорогожицкой собирали будущих жертв эйнзацкоманды 4а. Мой товарищ дважды провожал соседей до Сенной площади — приблизительно треть пути к Бабьему Яру, дальше без документов не пускали.
Сколько же их погибло за двое суток? Семьдесят тысяч? Восемьдесят? Или еще больше? И как можно было пытаться умолчать об этих страшных цифрах, заткнуть рот писателю, лишить его возможности печататься, вытолкнуть из страны?! Пока “Новый мир” возглавлял Александр Твардовский, Некрасов еще дышал, а потом рухнули и последние надежды.
Незадолго до отъезда я встретил Виктора Некрасова у театра Сатиры. Он медленно шел в какой-то обдерганной коричневой курточке, в серенькой кепчонке, с неизменной папиросой в углу рта…. И не испытывал никакого восторга от скорой встречи с Парижем.
8
До смерти Сталина Бабий Яр — одна из самых пустынных окраин Киева. Я никогда не видел там цветов, людей со скорбными лицами, никогда не слышал поминальных молитв. А бывал я в Бабьем Яру регулярно — с весны 1944 года. Редкие прохожие задерживались ненадолго и в разговоры не вступали.
При жизни Сталина туда пробирались украдкой. Никто не митинговал, никто ничего не требовал. Съездили, постояли, помолчали — и ладно. Ярлык сиониста — в те времена не шутка! А посещение Бабьего Яра считалось проявлением сионизма. Странное понимание этого термина власть имущими слишком многим стоило жизни. В августе 1952 года была расстреляна верхушка Еврейского антифашистского комитета, среди этих людей был и крупнейший поэт Перец Маркиш, писавший на идише. Арестовали кое-кого из киевской еврейской молодежи. Все это тяготило, пугало, вынуждало к осторожности.
Киев пережил много позорных идеологических кампаний. Что там творилось в подлую эпоху борьбы с космополитизмом — страшно вспомнить. Заместителя председателя Совета Министров УССР, талантливого поэта Миколу Бажана на одном из заседаний согнали с трибуны, когда он пытался защитить от антисемитских нападок Евгения Адельгейма, не имеющего, кстати, к евреям никакого отношения. Но коммунистические газеты яростно травили всех, чьи фамилии были или казались неславянскими. Досталось и Илье Стебуну, настоящая фамилия которого Кацнельсон, и Давиду Гофштейну, и Абраму Кацнельсону. Подбирались к украинским поэтам Леониду Первомайскому и Савве Голованивскому…
Все знали: ярлык сиониста пахнет тюрьмой. А тюрьма вот она, рядом — Лукьяновская. Так что никаких листовок, никаких объявлений возле Бабьего Яра я тогда не видел. До 1954 года никто ни за что не боролся и даже шепотом не осмелился бы сказать, что здесь надо воздвигнуть монумент.
9
Я познакомился с Виктором Платоновичем, когда он получил Сталинскую премию второй степени. Эта “вторая степень” ярко свидетельствует о вкусах и понимании литературы в ту эпоху. Общество науки и техники при городской библиотеке поручило мне и моим товарищам пригласить писателя-фронтовика на читательскую конференцию. Мы немало помучились, разыскивая новоиспеченного лауреата, но задание выполнили и гордо считали, что Некрасов принадлежит теперь только нам. В самом деле, найти адрес и уговорить писателя прийти в библиотеку было нелегко. Но все мгновенно забыли о нашем “подвиге”, и во время выступления мы сердито сидели в углу.
Кто слышал Некрасова, тот помнит, как он умел завладеть аудиторией, увлечь за собой, покорить простой непритязательной манерой общения. Он резко отличался от литературных бонз — надменных и высокомерных обитателей “перелыгинских” дач. Я часто вспоминаю другое выступление Некрасова — в белокаменном зале филармонии. Туда он был приглашен вместе с китами тогдашнего социал-реалистического процесса — Фадеевым, Катаевым и другими посланцами Москвы. Притаившийся в проходе фотограф внезапно щелкнул магниевой вспышкой. Громкий дымный хлопок вызвал целый переполох на эстраде. Лишь Некрасов не обратил на него внимания.
— Он и не такие выстрелы слышал, — сказал мой товарищ Миша Белоусов, большой поклонник Некрасова, — сталинградец! Я у него сейчас автограф возьму.
Но пробиться к Виктору Платоновичу оказалось нелегко, его окружала толпа. Возле остальных писателей народу кучковалось немного. И краснолицый Фадеев с прилизанными серебристыми волосами не вызывал никакого восторга. Выдержка Некрасова мне понравилась. Он не робел ни перед Фадеевым, ни перед Корнейчуком, не оглядывался на них, подобно другим ораторам, и даже как будто старался отгородиться от президиума.
Сблизиться с Некрасовым, даже просто разговориться, было трудновато. Но однажды мне это удалось, и потом, встретив писателя на улице или в парке, я провожал его к Пассажу, где он получил скромную квартирку с проходными комнатами — если не ошибаюсь, на втором этаже. Не раз и не два — не обязательно в скорбные осенние годовщины — я проделывал с ним весь путь — от площади Калинина (бывшей Думской, а ныне Независимости) , по Софиевской вверх, затем по Большой Житомирской, пересекая Сенную площадь, и, наконец, по Львовской — к Бабьему Яру. Он предпочитал идти туда пешком.
Сегодня топография Бабьего Яра сильно изменилась, и вряд ли стоит описывать тропинки и обрывистые, поросшие деревьями склоны, по которым мы бродили. Нередко третьим участником этих прогулок был художник Леонид Волынский — автор “Дома на солнцепеке”, прекрасной повести о Ван Гоге. Волынский оказался тем самым лейтенантом, который докладывал маршалу Коневу о результатах поисков спрятанной немцами Дрезденской галереи. Прелестный, тонкий человек, отличный прозаик, он был с Некрасовым, что называется, не разлей вода. Когда Волынский, не выдержав мелких и немелких притеснений, перебрался в Москву, весь читающий Киев поразился: а как же Некрасов?! Он разве остается? Никто не мог себе представить, что неразлучную пару уже нельзя будет увидеть на Крещатике…
Некрасов вообще привлекал к себе людей. Частый его спутник Николай Дубов, автор новомирской повести “Сирота”. Прозаик Михаил Пархомов находился рядом с Некрасовым в самые опасные месяцы. Исаак Пятигорский, семейство известного в Европе виолончелиста профессора Пеккера, которого вынудили оставить Киевскую консерваторию и перебраться в Новосибирск, архитектор Милецкий, художники Ада Рыбачук и Володя Мельниченко… Это был, так сказать, ближний круг. Но и дальние знакомые, значительно более молодые и не воевавшие — такие, как я, готовы были идти за Некрасовым хоть на край света.
Чем он брал? Простотой, смелостью, умом, резкостью суждений? Всем своим оригинальным обликом? В чем секрет его обаяния? Тайна. И нам не раскрыть ее уже никогда. Как тайну Борхеса, как тайну Лорки, как тайну Твардовского или Набокова.
10
Иногда в назначенный час я заходил за Виктором Платоновичем и ожидал его у аптеки, наискосок от парадного. Я боялся, что кто-нибудь узнает о моих путешествиях в Бабий Яр, и рабский унизительный страх долго не давал мне покоя. Некрасов был абсолютно уверен, что в Бабьем Яру скоро возведут величественный монумент и откроют музей. Вдохновленные твердой позицией Некрасова, кое-кто из скульпторов потихоньку начали работать над проектами. Одними из первых были Ада Рыбачук и Володя Мельниченко. Украинское начальство их ненавидело и с дьявольской изобретательностью препятствовало во всем. Кончилось это через десяток лет тем, что декоративную стену для Крематория, возведенную по проекту Ады и Володи, чиновники Министерства культуры распорядились, подогнав строительную технику, залепить густым бетоном. По расчетам одной голландской фирмы, восстановление этого произведения искусства обошлось бы в гигантскую сумму.
В беседах с Виктором Некрасовым у Ады и Володи окончательно оформилась идея создать углубленный в землю мемориал. Пришедшие на место трагедии люди спустятся по круговым уступам к факелу с вечным огнем. Они увидят, что натворили нацисты…
Я как завороженный внимал речам Некрасова. И не верил им. Ну просто невозможно было тогда поверить. А Волынский, Рыбачук, Мельниченко и архитектор Милецкий, соавтор художников, верили, считая воплощение проекта делом решенным. Если победу на конкурсе одержит не их проект, то чей-нибудь же одержит! Ведь поступь истории неотвратима!
…Вокруг Некрасова все дышало историей и культурой. А в Киеве его уже не публиковали, вскоре перестали публиковать и в Москве…
11
Бабий Яр хранит много подлых тайн. Почему не выдали Советскому Союзу рейхскомиссара Украины насильника и убийцу Эриха Коха, который руководил действиями всех эйнзацкоманд и из Ровно следил за тем, что происходило в Бабьем Яру? Главные преступления Эриха Коха были совершены на Украине. Имя его знает любой человек, переживший войну или читавший о ней. Но многие ли задумывались, каков его конец?! Между тем Эрих Кох, дожив до 92 лет, тихонько умер в 1986 году в польской тюрьме для привилегированных узников. А ведь Польша после войны входила в советский блок и получить рейхскомиссара для суда, полагаю, не составляло бы особой сложности.
Я знал, что эйнзацкомандой 4а руководил СС-штандартенфюрер Пауль Блобель, казненный впоследствии по приговору американского (!) суда. Почему его не выдали Советскому Союзу? В этом тоже кроется какая-то тайна. Не сразу всплыли на поверхность и фамилия СС-бригаденфюрера Отто Раша, начальника Блобебя, и номера 45-го и 303-го полицейских батальонов. Через два года после акции в Бабьем Яру чем-то проштрафившийся Пауль Блобель был подобран в Берлине Генрихом Мюллером и послан в Киев уничтожать следы преступления. Подчиненность и субординация в нацистском аппарате были безукоризненны, и Блобель действовал далеко не автономно. Его деятельность направлялась и контролировалась шефом гестапо рейхскомиссаром Эрихом Кохом и СС-бригаденфюрером Георгом Томасом, “прославившимся” как организатор погрома синагог в оккупированной зоне. Рьяно взявшись за порученное дело, Блобель использовал пленных евреев и заключенных Сырецкого лагеря, а затем отдавал приказы об уничтожении даровой рабочей силы. Удивительно, что на Дармштадском процессе ему даже формально не было поставлено в вину сокрытие следов преступления.
Процесс над палачами Бабьего Яра состоялся в конце шестидесятых годов. Неизвестно, по каким причинам разбирательство состоялось в Дармштадте. Почему не в Киеве?! Неизвестно, делало ли Министерство иностранных дел УССР какие-нибудь запросы о выдаче нацистских преступников. И почему на скамье подсудимых из 1200 полицейских, гестаповцев и эсэсовцев очутилось всего с десяток нижних чинов?
Мы не узнали многого. Кто готовил и планировал акцию в Бабьем Яру? Почему под расклеенным на стенах приказом не стояла чья-либо подпись? Кто набирал и печатал тираж — синие и коричневые листочки, долго еще пачками валявшиеся на Еврейском кладбище неподалеку от Бабьего Яра? Почему для массового расстрела выбрали именно этот район Киева? Была ли осведомлена о готовящейся акции городская управа? Первый ее глава — профессор Оглоблин, бывший преподаватель университета, бывший редактор журнала “Историк-марксист” — приступил к исполнению своих обязанностей через три-четыре дня после появления немцев. Вскоре Оглоблин покинул пост в управе. Связан ли его уход с событиями в Бабьем Яру? Кто возглавлял отряд украинских полицаев, стоявших в оцеплении? Верны ли слухи, что акции содействовал Буковинский курень? Имели ли отношение к расстрелу люди, работавшие в киевской полиции позднее — такие, например, как адвокат Маевский, — чьи фамилии стали широко известны? Почему советскими правоохранительными органами не производилось углубленное расследование обстоятельств трагедии в Бабьем Яру? Или производилось негласно? Тогда почему не обнародованы результаты?
И Отто Раш, и Пауль Блобель — люди Мюллера и Рейнхарда Гейдриха, руководителя Главного управления имперской безопасности. Последний, будучи инспектором ЗИПО, в лагере под Кенигсбергом убивал евреев и представителей польской интеллигенции. Затем, став СС-оберфюрером, он вместе с СС-штурбаннфюрером Альфредом Нуайоксом готовил нападение на радиостанцию в Глейвитце, положившее начало Второй мировой войне. Причем Отто Раш был в сем деле и старшим по чину, и первым номером (если не считать куратора — шефа гестапо). Тем не менее он остался безвестным, а имя Нуайокса вошло во все справочники и энциклопедии.
Пауля Блобеля казнили задолго до Дармштадского процесса. Отто Раш умер при не выясненных до конца обстоятельствах. Этих-то двоих и сделали основными виновниками бойни в Бабьем Яру. Подсудимые в Дармштадте оказались несловоохотливыми и отделались легко. Мне же кажется совершенно ясным, что Раш и Блобель — второстепенные фигуры, не более чем исполнители, что в трагедии Бабьего Яра так до сей поры никто не разобрался по-настоящему. А пора бы, пора бы выяснить, что же там произошло на самом деле, сколько погибло людей и — главное — кто виноват. Поименно.
12
И после бесед с Виктором Некрасовым, и после моих разговоров с теми, кто пережил оккупацию, так и не пришло понимание многих важнейших деталей киевского холокоста. Мрачный туман, окутывающий тайны Бабьего Яра, не рассеялся до сих пор. А между тем Бабий Яр особенно страшен тем, что убедил нацистов: евреев на Востоке удобно и выгодно убивать сразу и помногу, не затрудняя себя организацией гетто и концлагерей.
В Дрездене в конце войны семьдесят оставшихся в живых евреев носили желтые звезды. Мой друг профессор Ефим Альтман, узник Жмеринского гетто, каждое утро прикалывал к рубахе желтый лоскут. Но Альтман находился на территории, захваченной румынами. Румынский фашизм недалеко, конечно, ушел от нацизма, но все-таки это не гитлеризм — антисемитский азарт не тот. Один румынский офицер из оккупационной администрации даже влюбился в еврейку-переводчицу и вывез ее из гетто. Подобных случаев с немцами что-то не припоминается.
В Киеве никто не носил никаких желтых звезд. И непонятно, каким образом удалось насчитать в городе двадцать евреев. Никаких звезд! И никаких особо ценных для предприятий рейха специалистов! Все в Бабьем Яру — за два дня! И еще — через полторы недели! Потом — по мелочи. Вот каков был Бабий Яр. Вот над чем следует задуматься. Действительно, зачем депортировать евреев в Освенцим или Дахау? Зачем загружать транспорт? Зачем под Киевом создавать лагерь? Местное население — рабы. Плевать нам, представителям высшей расы, на них. Вот как нацисты относились к украинцам. Ничего, перетерпят. Еще спасибо скажут.
Но украинцы не желали терпеть — даже те, кто относился к евреям без симпатии. И отвечали соответственно. Именно поэтому гитлеровцы все-таки хотели скрыть учиненную ими бойню. Не афишировали в газетах, не писали, что наконец-то еврейских недочеловеков постигло заслуженное возмездие. На ничтожно коротком временнoм отрезке уничтожили, заровняли, даже попытались замести следы. Пытаются и теперь.
В мире хорошо известна точка зрения историка Давида Ирвинга, стремящегося вывести из-под удара Адольфа Гитлера. В Лионе, на родине знаменитого историка Марка Блока — французского еврея, расстрелянного гестаповцами как бойца Сопротивления, существует группа университетских преподавателей, которые не первый год хотят доказать, что Циклон В не применялся в качестве орудия убийств. А чего стоят выдержки типа: “Национал-социалистическая идеология создала условия для геноцида, но не явилась инициатором истребления народов. Вследствие постоянной конкурентной борьбы различных функционеров и организаций “взрывоопасный радикализм” объявил о своем решении уничтожить европейских евреев”.
Автор не просто переворачивает историю нацизма с ног на голову. Он готовит почву для того, чтобы поверили: в преступлениях нацизма виновны отдельные лица и подчиненные им ведомства — Гиммлер, Гейдрих, Мюллер, гестапо, хозяйственное управление СС, отдел Адольфа Эйхмана, руководство концлагерей. Но только не сам Адольф Гитлер с прихвостнями. Дескать, фюрера поставили перед фактом. Можно подумать, что Гитлер как создатель государственной национал-социалистической доктрины не контролировал обстановку полностью! А между тем он не только контролировал, но даже вермахтские кадровые вопросы решал с учетом проблемы уничтожения евреев.
На юге командовали вполне лояльный к действиям эйнзацгрупп яростный нацист Вальтер фон Рейхенау, Герд фон Рунштедт и автор соответствующих приказов Эрих фон Манштейн. Украина находилась в их руках. В понукальщиках из Берлина эти трое не нуждались. Вояк, более толерантных в национальном вопросе — таких, как Федор фон Бок или Вильгельм фон Лееб, — фюрер посылал на север. Что, впрочем, не делает их менее ответственными за свершенное под Ленинградом или в районе Москвы.
Нет, Гитлер абсолютно контролировал обстановку, и именно национал-социалистическая идеология и политика на практике инициировала и геноцид, и холокост и еще многое, о чем долгое время мы не имели понятия. Нет данных, что фюрер убивал собственноручно, но известно, что Гиммлер неоднократно избивал заключенных, что в допросах с применением пыток участвовал Мюллер. Пора содрать внешний лоск с этих мрачных фигур.
13
Существенное различие в подходе к уничтожению евреев на Западе и Востоке облегчало положение на транспорте, освобождало сотни железнодорожных составов, одновременно демонстрируя — против воли нацистов, разумеется, — отношение завоевателей к мирному населению. Славянскими этносами они открыто пренебрегали, вероятно, считая, что для недочеловеков вполне приемлемо жить на костях, рядом с гигантским могильником. Пусть благодарят, что подобная участь не постигла их всех!
В европейских странах действовал приказ: не допускать присутствия зрителей при проведении акций. Так что украинское убийство десятков тысяч евреев на глазах соседствующих народов — одно из ярчайших проявлений презрения к славянам. Какие там желтые звезды! На оккупированных территориях Украины никто их отродясь не видел, а в России и подавно.
Любопытно, что в уже упоминавшемся отчете № 6 (правда, в параграфе, относящемся к Белоруссии) специально подчеркивалось, что “население воздерживается от какой-либо самостоятельной акции помощи евреям”. Однако дальше следовала фраза: “Но, несмотря на это, ни на какие погромы оно (население, — Ю. Щ.) не идет”.
В Киеве в первую неделю оккупации и начальную декаду октября массовых погромов тоже не было. Нацисты были вынуждены все сделать самостоятельно — ну, разве что, при помощи небольшого числа дворников, служащих жилконтор и разрозненных отрядов украинской полиции, стянутых из ранее оккупированных мест.
— Я слышал от своего приятеля, — сказал я как-то Некрасову, — что немцы устроили Бабий Яр в ответ на взрывы.
— Какая чепуха! — мрачно ответил он. — Какой дурак поверит в это?! Подобные слухи распускали сами нацисты. Распускали они и другие слухи — что евреев переселят в села, что отправят на общественные работы, что желающих вышлют в Северную Америку или Аргентину. Аргентину определенно называли. Тут им кто-то посоветовал. Вот почему рекомендовалось брать с собой ценности и деньги. Дорога ведь дальняя. Хотя на кой черт брать советские деньги, непонятно. Но евреи не глупцы. Они никогда не тащили бы свой скарб, если бы знали, что их гонят на убой. Нет, брат, взрывы тут ни при чем. Да и фашисты не были наивны. Они отлично знали, что “Континенталь”, “Гранд-отель”, “Спартак”, “Интернациональную” и “Европу” подняли на воздух вовсе не евреи. Я все-таки думаю, что немцы попытались все списать на евреев, чтобы оправдаться перед высшим руководством вермахта и самим Гитлером. Оккупационная администрация — развращенный и привыкший к удобствам генералитет, трусливое СД, беспомощное на первых порах гестапо и жадное до краденого хозяйственное управление СС — не сумела предотвратить взрывы и разрушения. Пришлось самолетами доставлять из фатерланда брандспойты (противопожарные средства вывезли из города еще летом), пришлось качать днепровскую воду. На воздух-то взлетели гостиницы, сходу и без тщательной проверки занятые именно перечисленными службами. Вот эти службы, дрожа за свою карьеру, и заткнули Адольфу Гитлеру пасть мгновенно проведенной акцией в Бабьем Яру. Но фюрера было непросто обмануть. В разгар осени он уже начинал выражать недовольство первой волной “восточного” генералитета — пока еще только по стратегическим вопросам, но почва под ногами заколебалась у многих. Настоящий кризис разразился в зимние месяцы. Слетел фельдмаршал Герд фон Рунштедт, на севере уволили и более в армию не возвратили фельдмаршала Вильгельма фон Лееба, прогнали фельдмаршала Федора фон Бока, потерял пост командующий сухопутными силами фельдмаршал Вальтер фон Браухич. Ну и конечно, перетасовали всю следующую за ними вертикаль.
Можно спорить о разумности и эффективности проведенной киевлянами диверсии, но борьба шла не на жизнь, а на смерть. И, естественно, что озлобленное гестапо всю мощь карательной машины обрушило на евреев. Тем более, что вермахт полностью поддерживал акцию. Недаром же 6-ой армией командовал Вальтер фон Рейхенау. Именно он отдал один из самых зверских приказов: не тратить на одного еврея более двух пуль. В этом отношении фельдмаршал выступал лишь в качестве помощника Мюллера и эйнзацкоманд. Нет, Гитлер хорошо знал, кого посылает в Украину.
В Прибалтике обстановка была совершенно иной. Эстонские фашисты перебили евреев еще до прихода основных соединений вермахта. В Литве и Латвии гетто создавались в очень короткий промежуток времени — когда немецкие части вступали в города. Да и еврейское население в Прибалтике довольно малочисленно. Зато Вальтеру фон Рейхенау было над чем поработать. Гитлер не сомневался, что в зоне действия 6-ой армии пощады евреям не будет.
Рейхенау, бахвалившийся здоровьем и спортивными достижениями, в январе 1942 года скончался от сердечного приступа. Есть свидетельства, что после смерти генерал-фельдмаршала его заместитель, будущий фельдмаршал Фридрих Паулюс, несколько смягчил распоряжения предшественника. Необходимо было уменьшить недовольство мирного населения и ослабить силу сопротивления, ведь приказы фон Рейхенау касались не только евреев.
Вот какие узоры и узлы вяжет история. Части 6-й армии создали условия для проведения кровавых операций на южном фланге, но неотвратимая судьба настигла солдат этой армии в Сталинграде. И Виктор Некрасов, сражавшийся с войсками Вальтера фон Рейхенау на берегах Волги, через несколько лет столкнулся с результатами их действий на отрогах Бабьего Яра. Мнимая связь взрывов с киевской акцией не давала ему покоя.
— Несмотря на свою зацикленность и ограниченность, фашисты не такие уж лопухи. Они пытались сохранить Киев для себя, оттого и не бомбили центральные районы.
…А мы-то удивлялись, что немцы не бомбят центр, будто намеренно заботятся о квартирах. Не украинцев же они жалели — готовили лежбище для себя. Ни в чем себе не отказывали. Обожали оперу, еще до конца 1941 года собрали труппу и взялись за Вагнера. Как-то в 1942 году в здание театра попала бомба. Из партера быстро убрали несколько трупов, и спектакль продолжался…
— Конечно, диверсии в гостиницах резко увеличили недостаток жилья. Так что взрывы сыграли свою роль в массовом уничтожении евреев — ускорили убийство.
14
Механика знакомая, отработанная со времен Хрустальной ночи. Существует документ, исходящий из штаба верховного главнокомандования вермахта: “…закладка бомб и мин с часовыми механизмами в Киеве создала тяжелую угрозу для наших войск”. Генерал-полковник Альфред Йодль, подписавший эту бумагу, возглавлял оперативный отдел гитлеровского штаба и до последних дней верно служил фюреру. Не подлежит сомнению теснейшая связь Йодля с деятельностью эйнзацкоманд, свирепствовавших в зоне ответственности вермахта. Оперативное руководство не могло не знать, что происходит на занятых территориях. Йодль это рупор Гитлера, он никогда не вводил фюрера в заблуждение. И если генерал знал что-нибудь, информация безо всяких искажений ложилась на стол в Растенбурге, Бергхофе или в ставке под Винницей.
На Нюренбергском процессе Йодль пытался увильнуть от ответственности за бездеятельность вермахтских командиров и согласие оперативного руководства на акции в Бабьем Яру. Генерал ссылался на трофейную карту, где было указано расположение многочисленных минных полей, подготовленных перед отступлением советской разведкой. И в хаосе мнений возникла довольно подлая точка зрения о причастности “русских” к трагедии в Бабьем Яру. Проклятый “квартирный вопрос” — вот, к чему сводились аргументы Йодля. По данным главного статистика Киевской управы, к осени 1941 года разрушению подверглось 1 764 000 кубических метров жилья.
Пресловутый гестаповский отчет № 6 уточняет: “Нехватка жилья, особенно в Киеве, в результате обширных пожаров и взрывов была ощутимой, но после ликвидации евреев (! — Ю. Щ.) ее удалось устранить благодаря вселению в освободившиеся квартиры”.
Находятся еще “специалисты”, которые намерены вывести из-под удара вермахт, генералитет да и самого Гитлера. Находятся люди, которые пытаются спрятать фюрера за спинами Гиммлера, Гейдриха и Мюллера. Стыдливое обеление фюрера лежит в основе сегодняшнего возрождения нацизма. Защитники нацистов полагают, что им удастся вновь открыть дискуссию по поводу действий эйнзацкоманд (которые у них лицемерно именуются оперативными соединениями), отдельных представителей вермахта и самого фюрера в деле истребления евреев и славян с целью “освобождения пространства”.
Да, булгаковский квартирный вопрос продемонстрировал здесь свою мерзейшую сердцевину. Мюллеровский отчет № 6 и юридические констатации Альфреда Йодля — смесь лжи и правды. Или, скорее, правда кроваво просвечивает сквозь ложь: да, всему виной квартирный вопрос, но при чем здесь “русские”?
— Не желали они создавать гетто, — говорил Виктор Некрасов, — не желали перегонять евреев из одной части города в другую. Вот и воспользовались случаем. А евреев в Киеве скопилось прилично — особенно после погромов времен революции. А жили они, если не попадали в сталинскую мясорубку, так же, как и все другие. Евреи составляли значительную прослойку в среде врачей, адвокатов, учителей и инженеров. Немало их работало в вузах, да и в НКВД евреев хватало — до приезда Хруща. С Гражданской войны задержались. Но не столько, как болтают, и не все квартиры числились за ними.
Некрасов высказывался откровенно, резко, определенно. Я слушал ошеломленный.
15
В последний раз я был с Некрасовым на отрогах Бабьего Яра в середине шестидесятых. Стоял снежно-ветреный талый день. Мы поднялись о стороны улицы Фрунзе, выбираясь по протоптанным обледенелым дорожкам и петляя между какими-то строениями, уцелевшими от наката пульпы. Идти было трудно. Земляные работы оставили незаживающие раны — там, где до катастрофы мы проходили свободно, громоздились завалы вывороченной почвы. Никакого камня с надписью здесь еще не было. Мы подошли к костру. Несколько ребятишек обжигали наконечники длинных палок, чтобы легче заострить их и поддеть черепа, выброшенные на поверхность неведомой силой. Я спросил, зачем они это делают, и услышал в ответ совсем нестрашное:
— Да пугаем бабок по вечерам!
— Испоганили всё, гады! — сказал Некрасов. — Когда-то им отольется?
Он, между прочим, дожил до того момента, когда начало отливаться. Захватил, слава Богу, краешек. На знаменитых митингах в середине шестидесятых я уже не присутствовал — жил и работал в Москве.
Памятник в Бабьем Яру все-таки открыли. Другой вопрос — какой это памятник. Вопреки логике и историческому смыслу украинское коммунистическое начальство воздвигло здесь многофигурную бронзовую композицию, которая не имеет никакого отношения к десяткам тысяч жертв Холокоста. И ни намека на тех, кто составил основную массу погибших! Скульпторы вслед за властями сделали вид, что не знают, кто прежде других погребен в Бабьем Яру — и в каком количестве. Те, кто выражал недовольство, сталкивались с пренебрежением, а то и угрозами. И все же вопреки этому необъяснимому официальному национализму Бабий Яр во всем цивилизованном мире воспринимается как символ Холокоста.
Мертвым безразличен политический строй, что бы там ни говорили живые идеологи и лжепатриоты. Принявшие смерть от нацистской пули — братья по крови. В Бабьем Яру должен стоять памятник украинцам и русским — он там и стоит. Но несправедливо отнимать право на память у расстрелянных евреев. Они ведь и погибли здесь именно потому, что они евреи. Утверждение подобного права не есть стремление к отделению или еще какому-нибудь националистическому выверту. Как не вспомнить слова Марка Блока: “Я еврей, но не вижу в этом причины ни для гордыни, ни для стыда, и отстаиваю свое происхождение лишь в одном случае: перед лицом антисемита”.
К сожалению, слова поэта, сказанные сорок лет назад, до сих пор звучат пророчески: “Над Бабьим Яром памятника нет…” Пока нет. Нет памятника всем — я подчеркиваю: всем! — убитым. Но киевляне уже свободно и не страшась последствий отмечают печальные годовщины. И море цветов устилает то место, где раньше зиял провал. И не забывают Виктора Некрасова. В дни траура кто-то обязательно приносит портреты писателя — маленькие, переснятые со старых фотографий, из книг и газет. Этот человек не забыт, как ничто не забыто.
В Украине живет немало талантливых живописцев и скульпторов. Работают еще в полную силу Ада Рыбачук и Володя Мельниченко — ветераны этой исторической темы. Работают и молодые мастера. И в конце всех концов кто-нибудь да найдет выход из сложившегося положения. Возникнет новая скульптурная композиция, которая художественно будет связана с уже существующей. Быть может, последняя в своей драматической достоверности только выиграет от этого. Откроют там и мемориальный комплекс, о котором мечтал Виктор Некрасов. Создадут и музей.
Все, о чем он мечтал, сбывается. Пусть медленно, но сбывается. И 6-я армия со своими подлыми командирами разбита и похоронена в развалинах Сталинграда, и город на Волге восстановлен, и победа пришла, и сегодня о Бабьем Яре говорят открыто, не таясь, и любой человек из любой страны мира может приехать и поклониться праху невинных жертв.
— А ты-то сам как не попал в Бабий Яр? — спросил меня однажды Виктор Платонович. — Ты ведь первый кандидат туда был.
Я рассказал, как ускользнул из Киева, — ничего не утаивая, хотя мне всегда было стыдно, что я остался жить, а мои соплеменники погибли. Мое место в Бабьем Яру занял тот, кто не имел сомнительной в моральном отношении возможности получить эвакокарту. Сегодня я своих братьев не оставил бы ни за что.
Он выслушал, не перебивая.
— Ну, это случай. В рубашке ты родился. Считай, что отец на фронте тебя отвоевал. А жизни не стыдись, употреби во благо. И отмоешься.
Я действительно родился в рубашке. И дотянул до тех дней, когда о Викторе Некрасове и его борьбе за памятник в окопах Бабьего Яра можно не только написать, спрятав листочки в долгий ящик стола, но даже и опубликовать написанное в солидном журнале. Ведь Виктор Платонович Некрасов — русский писатель, основатель новейшей русской военной прозы, и любая черточка его гражданской биографии должна стать достоянием отечественной истории.