Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове
Константин Ваншенкин
Инна Гофф и Константин Ваншенкин
Ваншенкин Константин Яковлевич (настоящая фамилия — Вайншенкер; 17 декабря 1925, Москва — 15 декабря 2012, Москва) — поэт, автор слов знаменитых песен «Я люблю тебя, жизнь», «Алёша», «Вальс расставания», «За окошком свету мало». Лауреат Государственной премии СССР (1985) и Государственной премии Российской Федерации (2001).
В 1942 году ушёл на фронт. После войны поступил в геологоразведочный институт, но, страстно увлечённый поэзией, перешёл в Литературный институт имени А. М. Горького (окончил в 1953 году).
Его женой стала сокурсница по Литинституту Инна Гофф — писательница, автор знаменитой песни «Русское поле».
Первое стихотворение опубликовал сразу после Великой Отечественной войны, оно посвящалось освобождению Венгрии от фашистских захватчиков.
Константин Ваншенкин известен в первую очередь песнями, авторами музыки большинства которых были Э. С. Колмановский и Я. А. Френкель. Эпизодически работал с Е. Э. Жарковским, В. С. Левашовым, А. И. Островским.
Наиболее прославили Ваншенкина песни «Я люблю тебя, жизнь» (она стала его визитной карточкой), «Алёша», «Вальс расставания», «Женька», «За окошком свету мало», «Как провожают пароходы».
С начала 1960-х годов писал прозу, преимущественно автобиографическую. Автор повестей «Армейская юность» (1960), «Авдюшин и Егорычев» (1962), «Большие пожары» (1964), «Графин с петухом» (1968), рассказов и др.
Тендряков и Некрасов
Воспоминания опубликованы в книге Константина Ваншенкина
«Писательский Клуб». — М.: Вагриус, 1998. — 447 с. — c. 289—290 и в журнале «Радуга» (Киев), 2005, № 5—6, стр. 115—117
* * *
Стр. 289-290
* * *
Из блока фотографий между стр. 320 и 321
* * *
Между книжным и журнальным текстами имеются отличия
1
Зимним вечером пятьдесят пятого у меня дома, на Арбате, познакомились Владимир Тендряков и Виктор Некрасов. Телефона у нас не было, и Володя заглянул вечером наугад, гуляя, — он жил поблизости, в Хлебном переулке. Не прошло и получаса, как открывается дверь и заявляется Вика, — тоже по дороге.
Сели ужинать.
Они сразу очень понравились друг другу. Некрасов читал недавно повесть Тендрякова «Не ко двору» и сейчас шумно восхищался ею. Я и не заметил, как они уже стали на «ты», — Некрасов переходил в это качество с удивительной, вообще свойственной ему естественностью. Вид он всегда имел несколько приблатненный — низко распахнутый ворот рубашки — даже в мороз, — но человеком был по-настоящему образованным, интеллигентным. Он был старше Тендрякова на двенадцать лет, меня — на четырнадцать, что однако совершенно не ощущалось.
— Виктор, — спросил его Тендряк, — ты с какого года?
— Володя! — Некрасов строго поднял палец. — Никогда так не говори! Это все равно, что спросить: сколько время?.. Даже хуже. Ты понял?
— А как же нужно?
— Ты какого года? Без «с»!.. Тебе сколько лет?.. Ты в каком году родился?.. Вариантов много. Запомни это.
Я тоже запомнил. И всем советую. Но вот недавно читаю в солидной газете статью известного литературоведа и философа. И что же? Речь идет о «шестидесятниках», об обширности этого образования: «Это и Юрий Любимов (родившийся в семнадцатом), и Олег Чухонцев (он — с тридцать восьмого), и я — по возрасту ровно посредине».
«С тридцать восьмого». Не было на него Виктора Некрасова.
2
Тендряков и Некрасов. Что их сблизило? Непохожесть? Взаимная дополняемость? Ничего подобного. В них как раз было много общего, — не внешне, конечно, — в окающем парне из вологодской деревни и в слегка нарочито, по-южному, тянущему слова до предела демократичном интеллигенте.
В них были главные общие черты — смелость, естественность, независимость. И еще, они оба были непосредственны, экспансивны. А Володя и нервен, вспыльчив. Я с ним вместе учился. Некрасова же узнал за восемь месяцев до этого, но казалось, что тоже давно.
Они потом, разумеется, многократно встречались и не раз еще, как у нас говорят, совпадали в писательском подмосковном доме, в Малеевке. Иногда бывал вместе с ними и я.
Тендряков работал тогда исступленно, писал короткие повести — одна лучше другой. А Некрасов, как он сам утверждал, лентяйничал, предпочитая, главным образом, эпистолярный жанр. Но ведь мало ли что говорит о себе писатель! Судят о нем по другим признакам.
Вика был там с матерью, Зинаидой Николаевной. Очень увлекался лыжами и немало в том преуспел. Люди, бывавшие с ним на юге, говорят, что он и прекрасно плавал, заплывал страшно далеко. Ничего удивительного — вырос на Днепре.
А Володя писал дни напролет, только брызги летели.
Вика напоминал ему каждый день:
— Володя, ну когда мы себе что-нибудь позволим? Тот отвечал:
— Погоди, погоди, вот закончу вещь... Наконец-то сказал как-то:
— Приходи завтра за час до обеда.
Некрасов постучался, вошел. Тендряков продолжал писать.
— Володя, — начал Вика неуверенно.
— Погоди, погоди, сейчас!
Некрасов деликатно подошел к окну, посмотрел на сверкающий под солнцем зимний двор, дорожку, где прогуливались с кем-то об руку его мама, глянул на часы, хмыкнул и в нетерпении вернулся к Тендрякову. Тот не обращал на него внимания.
Некрасов читал горячие, прямо из-под пера, слова:
«Семен сжимал голову, готов был выть в один голос с Калинкой. Нет более тяжкого суда, чем суд своей совести». Тут Тендряков откинулся на спинку стула и сказал:
— Все!
Некрасов с облегчением поздравил его.
Тендряков сложил рукопись, постучал ее ребром о стол, выравнивая страницы отложил в сторону и подождал с минуту. Затем Некрасов с ужасом увидел, как он взял чистый лист и вывел заглавие: «Тройка, семерка, туз».
И пошел: «Сотни, а может, тысячи (кто считал!) речек, речонок и упрямых ручейков, протачиваясь сквозь прель опавшей листвы и хвои, прорывая путь в корневищах деревьев, несут из ржавых болот воду в эту большую реку. Потому-то вода в ней темна, отливает рыжей накипью».
— Володя! — закричал Вика в отчаянье.
— Пошли, пошли, — успокоил Володя, закрывая папку.
Эту историю я слышал от Некрасова несколько раз. Конечно, здесь и нежность, и шутка, и преувеличение, но все в границах образа.