Произведения Виктора Некрасоваа
Австралия
Путевые заметки
«Новое Русское Слово» (Нью-Йорк), 30 ноября и 14 декабря 1980, №№ 25367, 25379
I
 |
Лист из фотоальбома ВПН, 1980.
Рукодельная карта маршрута
по Австралии и Новой Зеландии
|
Мы ехали из Сиднея в Мельбурн. Вдоль моря, в машине, втроем. Слева блестел на солнце Тихий и действительно тихий океан, справа серели эвкалиптовые леса и зеленели луга, которые по ту сторону тянущегося вдали хребта были вовсе желтыми — такова разница в климате, прибрежном и континентальном.
— Что вас больше всего интересует в Австралии? — спросил меня где-то посредине пути водитель машины, он же в прошлом редактор известного журнала.
— Флора и фауна, — кратко ответил я, подразумевая под фауной людей тоже. Ответ был лаконичен — я ценю краткость и точность ответов и сам стремлюсь к этому — но в данном случае был краток, но не точен. Нет, не фауна и не флора, как бы привлекательны и неожиданны ни были они, а сравнение — вот что меня интересует больше всего. В любой стране. И в Австралии тоже.
Я все время сравниваю. Одну страну с другой. Один образ жизни с другим. И все вместе взятое и по отдельности — с Советским Союзом. Потом уже с Францией, с Америкой, с Андоррой (эта последняя приводится всегда как пример дешевизны: водка там, например, в десять раз дешевле, чем во Франции, и в двадцать с лишним раз, чем в Скандинавии — нет налогов!)
Чем же похожа и чем не похожа на другие страны Австралия? Во-первых, тем, что она по другую сторону экватора, и это на первых порах вызывает недоумение — на севере жарче, чем на юге, а по ночам над головой у тебя не привычная Большая Медведица с Полярной звездой, а Южный Крест, в общем-то, довольно невзрачный — на государственном флаге Австралии он куда эффектнее и ярче. Зимы, как мы ее понимаем, не бывает. Снег только на горах да в Тасмании она ближе к полюсу. Южному, разумеется. Растительность вечнозеленая, листья не опадают, а у эвкалиптов они к тому же и очень хитрые — летом, в солнцепек, поворачиваются к солнцу ребром, поэтому в эвкалиптовых лесах не бывает тени, так, что-то кружевное. Из животных самое забавное утконос — несет яйцо, но кормит молоком. Очень много змей — страшно ядовитых и удивительно красивых. Обилие попугаев — летают просто так, как у нас вороны или сороки. Только сороки здесь не белые с черным, а черные с белым.
Австралия, в общем-то, пустыня. Называется эта пустыня "буш" и занимает почти всю центральную часть острова. Но пустыня богатая — в ее недрах все что угодно, вплоть до урана и даже нефти, что сейчас особенно ценится.
Остров, или, как принято его называть, пятый континент, необъятный, а жителей всего четырнадцдть миллионов — меньше чем в Токио, и столько же, сколько в маленькой Чехословакии.
Коров в два раза больше, чем людей, овец и баранов не счесть, а вот автомобилей в два раза меньше... Представьте себе Советский Союз, по которому бегало бы 130 миллионов автомобилей.
Мне жаловались местные жители, мол, разучились ходить, в лавочку за молоком — и то на машине ездим.
Забавная деталь, связанная с пешим хождением. В Лос Анджелесе, говорят, если пойдешь прогуляться, к тебе сразу же подъедет полицейская машина: не случилось ли с вами чего-нибудь, не нужна ли помощь? Здесь я этого не видел, зато видел на дороге детей, идущих по двое, по трое, вчетвером. Юные туристы, подумал я, но почему-то без рюкзаков. Оказывается, ничуть не бывало: за каждый пройденный километр ребята получают по сколько-то там центов для себя, для кружка, на какую-нибудь благотворительность. Бегать здесь бегают, меньше, чем в Америке, но бегают, ходить же пешком — только за деньги...
Больших городов в Австралии немного. Сидней, Мельбурн, Брисбен, Аделаида, Перт. И столица — Канберра. Кроме последней, все они более или менее на одно лицо. В центре небоскребное Сити, а вокруг, насколько хватает глаз, одноэтажные домики в садах, иногда без садов. В принципе Австралия одноэтажна, и поэтому трехмиллионный Сидней по площади, например, не меньше Лондона — патриоты же утверждают, что даже больше.
Самый привлекательный из городов — Канберра. Впрочем, само слово, понятие "город" с ним не вяжется, это некое искусственно созданное пространство, обильно обсаженное деревьями и пересекаемое не улицами, а аллеями. По аллеям машины, пешеходов нет. Посреди города искусственное же озеро со cтруей-фонтаном, как в Женеве, но, говорят, еще выше. Высотных зданий здесь нет, трех — или четырехэтажные по пальцам сосчитать, остальное — виллы, особняки, посольства. Кругом зеленые холмы. Лужайки тоже зеленые, их усиленно поливают.
Город бюрократов — называют свою столицу ироничные австралийцы, но мне повезло: с бюрократами встречаться не пришлось, а вот неба много — в других городах его обычно не замечаешь — воздух чистый, прозрачный и зелени, ну, ей-Богу же, столько, сколько в Киеве.
Самый большой город Австралии — Сидней. И самый, считается, красивый. Красотой обязан заливу, вернее, заливам, по воскресеньям заполненным несметным количеством яхт (попади такая в Ялту, знаменитый ялтинский мол не выдержал бы напора толпы, ушел бы под воду). Через залив — мост, гордость сиднейцев, но славу свою он уступил сейчас оперному театру, затмившему собой все архитектурные новинки последних десятилетий. Изображения его на сoтнях открыток, в десятках альбомов, на всех фотопленках всех туристов мира. Ослепительно белый, над самым заливом, внешне он напоминает каких-то совокупляющихся устриц — другого определения не нахожу — внутри же театр и концертные залы, с внешним очертанием ничем не связанные. Строительству театра сопутствовал какой-то скандал: то ли автор заломил цену, то ли запутался в расположении залов, но от работ его отстранили, и на открытие театра он, обидевшись, не явился, хотя открывала театр сама королева.
Но все эти диковинки — и мост, и театр, и шикарные небоскребы вдоль набережной, и сохранившиеся кварталы викторианских домиков XIX века — все это померкло, перед уютным домиком, потонувшим в разросшемся парке мельбурнского Переделкино — Эльсем. Именно хозяйка этого дома с мужем оторвали меня от Сиднея и привезли сюда, в этот маленький уголок России, сохранивший аромат того, чего в России уже нет.
Хозяйка дома, профессор и знаток русской литературы, живущая в Австралии с незапамятных времен, сумела сохранить в себе и в своем доме то, чего так не хватает на Западе. Среди могучих эвкалиптов и клумб с неведомыми цветами стоит дом русской интеллигентной семьи конца прошлого века. И везде, повсюду книги. Такие же, какие были когда-то и у нас до прихода немцев. И тот же томик Надсона, и Лермонтов с картинками, и тургеневские "Записки охотника", которые я так ненавидел в детстве — бредил мустангами и скальпами, а мне подсовывали каких-то Хорь и Калинычей — и цветы на столе знакомые, не здешние, и на стене рублевская "Троица"...
Нина Михайловна Кристисен (Максимова) и ВПН, Австралия, март—апрель 1980
Нина Михайловна Кристисен (Максимова) и ВПН, Австралия, март—апрель 1980
Нина Михайловна Кристисен (Максимова), ВПН и неопознанная, Австралия, март—апрель 1980
Значок русских скаутов в Австралии,
подаренный ВПН в Мельбурне, в марте—апреле 1980 (выс. 1,5 см)
Виктор Некрасов «80 лет назад»
И может, именно этот дом, в котором я прожил три дня, читая тургеневские охотничьи рассказы после более чем пятидесятилетнего перерыва, и хозяйка его, такая русская во всем, и то, что это за морями-океанами — пожалуй, именно это больше всего и поразило, и обрадовало в далекой, загадочной Австралии.
II
Виктор Некрасов на «Радио Свобода»
читает путевые заметки об Австралии
(часть II) 03.08.1980. Радиовыступление с чтением I части на сайте отсутствует
Между выступлениями на радио и печатными текстами
иногда встречаются незначительные разночтения
К концу первого месяца моего пребывания в Австралии я решил задать знакомым моим австралийцам один вопрос. По Австралии я малость поездил, побывал на западе, и на юге, и на востоке, кое-что увидал, кое в чем разобрался, кое в чем нет, и вот назрел, наконец, вопрос:
— Что вам (или тебе) в Австралии не нравится?
Представляю себе этот вопрос, заданный советскому человеку. Лавина, Ниагара — другого определения не нахожу. Даже какой-нибудь ответственный работник в беседе с иностранным корреспондентом ответил бы что-нибудь о временных, но успешно преодолеваемых трудностях, о родимых пятнах капитализма, ну, может быть, если очень уж разоткровенничается — об отдельных случаях бюрократизма.
Австралийцы же — беру, в основном, эмигрантов, и старых, и новых, преимущественно русских — на мой вопрос сначала морщили лоб, жевали губами, потом, глядя куда-то поверх моей головы, после иногда несколько затянувшемся паузы, отвечали:
— Так-так... Сейчас... Одну минуту... Значит, что нам не нравится в Австралии? Ну, как вам сказать? Недостатки, конечно, есть, без них, в общем-то, не бывает...
— Какие, например?.. — пытался уточнить я.
— Какие? Ну, например... — опять пауза, — чтоб далеко не ходить, скажу вам прямо, когда мы приехали...
— А когда вы приехали?
— В двадцать пятом году. Мы с женой тогда...
— Нет, меня не тогда интересует, а теперь.
— Теперь? Теперь... — опять морщится поб, — знаете, что? Чтоб не быть голословным, с фактами в руках, я, подумаю и вечером вам скажу...
Пытаясь добиться все же, не дожидаясь вечера, какого-то результата, я подбрасываю мысль о забастовках. И вот тут все с радостью и готовностью подхватывают эту тему, такую близкую и понятную нам, русским парижанам.
Описанная сценка не выдумка, не утрировка — с некоторыми вариациями она повторялась почти дословно.
Коренной австралиец — не русский, не эмигрант, — отвечает определеннее и с меньшим количеством пауз. Если он левый, он недоволен нынешним, правым правительством, если правый — ушедшим лейбористским. Многие мрачновато смотрят если не на сегодняшний, то на завтрашний день. Ну, а инфляция, рост цен, бензин — тут уж особого различия между австралийцем и европейцем нет.
Что же касается меня, чужестранцу, да еще с многолетним советским опытом, попавшего в эту страну, где все наоборот — месяц вверх ногами, в июле зима, в январе — жара, — то могу сказать, не боясь даже местных жителей: тихая, спокойная, приветливая, благополучная страна. Пожалуй, самая благополучная из всех, что я видел. Ну, и само собой разумеется, сытая.
В Австралии сейчас засухи, в некоторых местах восточного побережья дождя не было больше шести месяцев — об этом все говорят, фермеры даже жалуются, но вряд ли это хоть в какой-либо степени отразится на столе австралийца. А стол, скажем прямо, да не обидятся на меня мои французы, всем столам стол — таких помидоров, красных, сладких, хрустящих, таких яблок, такого винограда (и все местное!) не найдешь, пожалуй, даже у парижского, возле Мадлен, Фашона, где все первоклассное и в три раза дороже, чем на базаре. Картошка не хуже омской, самой вкусной в мире. О мясе не говорю — всякому известно об австралийском рогатом скоте — и мясо, и молоко, и масло, не уступающее нашему вологодскому.
Ну, и самое главное в наш век — это уже не стол, а нечто, от чего он тоже зависит — нефть. На 60 проц., а некоторые говорят, что и на все 70 проц. — собственная. Так что особенно перед аравийскими шейхами пресмыкаться не приходится.
 |
Виктор Некрасов
на вечере встречи с читателями,
Австралия, март—апрель 1980
|
И, наконец, главнее главного — отсюда и благополучие — Австралия далека от всех. (Тут австралиец жалуется: 1800 долларов в Европу — все-таки многовато...) И все же, что там ни говори, нет у нее могущественных соседей, и ни с кем сухопутных границ тоже нет, и омывают ее со всех сторон моря и океаны, и не ступала на ее территорию ни разу нога оккупанта, и не знает она, что такое руины войны, за исключением города Дарвина — японские бомбардировщики долетали до него, хотя в обеих войнах волонтеры Австралии принимали участие и многие, многие из них не вернулись домой... И еще одного в этой стране нет — "дружбы народов", того самого, такого известного нам "созвездия равных"... И сепаратизма тоже нет, разъедающего Европу — баски, бретонцы, корсиканцы, сербы, хорваты, македонцы. Ирландцев полно, ни все они давно считают себя австралийцами...
— Ну, а аборигены? — спросит тот, кому хочется найти что-нибудь плохое в хорошем. — Что о них можно сказать?
У австралийцев при этом вопросе лицо слегка вытягивается Да, в прошлом с ними плохо обошлись, безжалостно уничтожали, что и говорить...
Ну, а сейчас? Однозначно на это, говорят они, трудно ответить. Права у аборигенов такие же, как у других, дискриминации не подвергаются, но... — собеседник ваш немного смущается, — традиции, знаете ли, вещь сложная, не все нам тут понятно. Живут они по старинке. Новое не всегда приемлют, с учением у них туговато. За все время высшее образование получила только одна аборигенка, об этом много писали.
Одним словом, как я понял, с аборигенами не все ладно. И боюсь, не только в традициях дело. Но судить не берусь — те десятка два, которых я видел в Сиднее и Мельбурне, ехали в своих машинах, и вид у них был вполне благополучный...
Итак, месяц в Австралии. Впечатлений предостаточно. Побывал и в городах, и по дорогам поездил, и в двух океанах — Индийском и Тихом — искупался, пляжи один другого лучше, и с эмигрантами пообщался, старыми, в основном, из Харбина, через Японию, и Корею попавшими сюда, и с новыми, недавними, и с австралийскими студентами и их преподавателями, с журналистами, с парламентариями, даже на двух заседаниях парламентов побывал — в Аделаиде и Канберре, пришлось галстук надеть — и сам много говорил — под конец свой голос слышать просто не мог, но чтоб подвести кое-какой итог, вернусь к тем самым, русским эмигрантам, с которых начал свой рассказ.
Все они — и харбинские, и все последующие годы — в один голос говорят:
— Рады, что сюда приехали, австралийцев полюбили, на заработок не жалуемся, по березкам не скучаем, тут они, кстати, тоже есть, а вот с детьми плохо — забывают они русский язык. Но виноваты в этом мы, а не австралийцы. Короче, хорошая страна Австралия, полюбили мы ее...
Неопознанный, ВПН, Гога (Георгий Георгиевич) Бонафеде, Австралия, март—апрель 1980
Нанина Прахова (в замужестве Алексеева), Перт, Австралия, март—апрель 1980.
Фотография Виктора Некрасова
Виктор Некрасов с Линой и Александром Эзраховичами (Австралия), Париж, май 1984
Мила Кондырева, Нина Кристисен, Виктор Некрасов,
Буживаль (Франция), дом Тургенева, сентябрь 1983
Отрывок из мемуарного очерка
Виктора Некрасова «Мама» (1980)
<...>
Покоится рядом с бабушкой и тетей Соней. В одной ограде. На похоронах было много друзей. Это они сажают сейчас на могилу цветы. Она всегда прибрана, ухожена. Фотография трех холмиков у меня на столе. Пришла из Австралии, из Сиднея. И засушенный цветочек рядом. С того же холмика. Прислала незнакомая мне тогда еще дама — Валерия Павловна Тоцкая. Побывала в Киеве, знала когда-то мать, разыскала могилку, сняла, сорвала цветочек и через моря-океаны долетело это до меня. Как когда-то мое фронтовое письмо через весь земной шар до мамы... Не зря любила она переписку, больше чем сына, как говорили досужие языки.