Главная Софья Мотовилова Виктор Кондырев Александр Немец Благодарности Контакты


Биография
Адреса
Хроника жизни
Семья
Произведения
Библиография
1941—1945
Сталинград
Бабий Яр
«Турист с тросточкой»
Дом Турбиных
«Радио Свобода»
Письма
Документы
Фотографии
Рисунки
Экранизации
Инсценировки
Аудио
Видеоканал
Воспоминания
Круг друзей ВПН: именной указатель
Похороны ВПН
Могила ВПН
Могилы близких
Память
Стихи о ВПН
Статьи о ВПН
Фильмы о ВПН
ВПН в изобр. искусстве
ВПН с улыбкой
Поддержите сайт



Произведения Виктора Некрасова

Пять лет без Галича

Очерк

«Новое Русское Cлово» (Нью-Йорк), 28 ноября 1982 г., № 25991

 

(увеличить)



Александр Галич, Виктор Некрасов, Ангелина Галич, Мила Кондырева, Париж, осень 1976.
Фотография Виктора Кондырева



Последний раз, когда я видел Сашу Галича, он лежал на полу, большой, грузный, с раскинутыми руками, а над ним, то ли на полке, то ли на каком-то стенде, его убийца — сверхсовершенный радиоприемник, о котором Саша мечтал всю жизнь. Потом появились полицейские. Они с трудом подняли его и, перекинувшись несколькими фразами полушепотом, унесли. Перед уходом сняли с его груди крестик и отдали мне. А через несколько дней мы его хоронили на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

Незадолго до этого нашего печального расставания были мы вместе в дождливой, осенней Венеции на знаменитой "Биеннале", столь разгневавшей тогда Москву. Советский Союз демонстративно отказался участвовать в ней, поскольку советским людям дышать одним воздухом, пусть даже венецианским, с отщепенцами-клеветниками не пристало.

Саша выступал тогда и пел, но был какой-то грустный и усталый. Мне запомнился он после одного из своих выступлений. Мы попрощались (думал ли я, что в последний раз?), и он пошел вдоль тихого, туманного канала, тяжелой походкой, опираясь на палку, ссутулившийся, совсем не такой, каким был только что на сцене. И я подумал тогда: "Да, время-то идет, идет, не молодеем..."

И вспомнился он мне в тот вечер (да и сейчас вспоминается) таким, каким мы привыкли его видеть в Москве, на дому у кого-нибудь из друзей, несколько пополневшим, но как всегда красивым, немножко даже слишком, в белом свитере под всегда модным пиджаком.
"Ну, с чего же начнем?"

И все умолкнут, задвигают стульями, поудобнее устроятся на диванах, креслах, разных там пуфчиках, а то и просто на полу.

Саша задумается, жене кинет: "Не перебивай только, пожалуйста, не подсказывай", посмотрит куда-то в окно, вдаль, переберет струны... "Начнем, пожалуй..." И начнет.

Это были замечательные вечера. Все чувствовали себя причастными к чему-то серьезному, настоящему и невольно начинало почему-то казаться, что при всем при том, а вот может у нас существовать такой Саша Галич, Александр Аркадьевич, член Союза писателей, и может он выступать здесь и не только здесь, среди друзей, но вот приглашали и пел в Новосибирске, в Академгородке... Значит все-таки что-то можно... И об этом "можно" или "не всегда и не везде", или "зависит от", или "не радуйтесь, не радуйтесь, еще не вечер..." говорили потом, разливая по рюмкам и стаканам водку, вино, коньяк, перебивая друг друга и все же радуясь или печалясь, каждый по своему, что вечер еще не пришел...

Но вечер есть вечер, и он пришел...

И на первом после пришедшего все-таки "того" вечера — парижском вечере я тоже был. Народу собралось много, очень много, и в зале, и толпящегося в вестибюле, и я кого-то устраивал, пропускал и сам оказался без билета и пролез как-то зайцем ("Забавно, — подумал, — на Сашу, и зайцем..."), и устроившись потом где-то, не помню уже где, почувствовал, что волнуюсь. А когда на эстраду поднялся очень немолодой человек и оказалось, что это сын Петра Аркадьевича Столыпина, того самого, убитого в моем Киеве, в год моего рождения Столыпина, мне совсем не по себе стало. Вот объявит он сейчас о выступлении известного поэта и барда А. А. Галича, а поймут ли его, советского поэта и барда? Поймут ли его люди, — а их большинство в зале, — никогда в глаза не видевшие живого вертухая, а то и просто милиционера, не понимающие, что такое "порученец" и почему "коньячку принял полкило", и где это Абакан, куда плывут облака?

Кое-кто понял, кое-кто нет, но хлопали много, вызывали на "бис" и, как говорится, концерт прошел с успехом, но после него, когда мы обнимали и поздравляли Сашу, отделаться от какого-то странного чувства было трудно.

Я сказал "странное", но это не то слово, и касается оно не только Галича, а всех нас, пишущих здесь, на Западе.

Я живу здесь уже девятый год, многого до сих пор еще не понял, но одно понял со всей четкостью — аудитория наша осталась там, дома. Для нее мы и пишем. Может быть, в мое "мы" не входят все живущие и пишущие здесь, во Франции, в Америке, в Израиле русские писатели, но мое поколение это ощущает и понимает. А мы с Галичем одного поколения. И ему, Галичу, в этом отношении было еще сложнее. Ему нужен был не только читатель, но и слушатель, зритель. И как бы хорошо и проникновенно он ни пел, как бы хорошо ни переводили текст его песен, в зале перед ним — чужестранцы. Пусть в Иерусалиме их меньше, чем в Палермо или Венеции, но проблемы-то у них свои, и пьют там не ста граммами или полкило, а маленькими глотками свое кьянти или вермут, и облака у них плывут не в Абакан, а в какую-то неведомую нам, непонятную даль.

Галич писал не только стихи, но и прозу. Совсем недавно, я перечитал с неменьшим увлечением и волнением, чем в первый раз, его "Генеральную репетицию", рассказ о несостоявшейся премьере его пьесы "Матросская тишина", которой театр "Современник" должен был открыться. И бывает же такое в жизни — через двадцать с лишним лет после описанных событий мне посчастливилось говорить об этой действительно прошедшей когда-то генеральной репетиции с людьми, из которых один был тогда на сцене, а другой в зрительном зале. Я навсегда запомню этот вечер в одном из монпарнасских кафе.

Конечно же, пьеса сейчас не так уж звучит, — много и разной воды с тех пор утекло, — но то, что тогда она била в самую точку, говорила о чем-то очень важном и существенном, была бы достойнейшим началом для молодого, ищущего и что-то утверждающего театра — нет никакого сомнения. Но этого не случилось. Пьесу запретили. Да, запретили и зритель ее так и не увидел, а в историю русского театра она все-таки вошла, и прочно вошла. И в первую очередь самим фактом той "генеральной репетиции" и всеми ее участниками, от актеров до двух простуженных комитетских дам и многое решившего своей репликой Товстоногова. И последующим рассказом об этой последней репетиции Галича.

Обо всем этом мы и говорили в тот вечер, в монпарнасском кафе. Когда-нибудь, в другой раз, я вернусь к этой теме, к страшной, железной логике происшедшего.

... Пять лет как нет с нами Галича. И это очень чувствуется. Не хватает нам его песен, гитары, таланта, всего его облика, горько-печальной усмешки, его умения видеть, замечать, слышать, подслушивать то, что мы не слышим, мимо чего проходим, пробегаем вечно замотанные, куда-то спешащие, озабоченные, а то, чего греха таить, к чему-то и безразличные.

Иной раз, глядя на Сашу, такого красивого, элегантного, в красивом пиджаке, мы думали: хорошо ему, такому умному, талантливому, разъезжающему по всему миру со своей гитарой и песнями, будящему, если не во всех, то в нас, во всяком случае, что-то хорошее, полузабытое, а то и полупроклятое, хорошо ему... А вот не так уж и хорошо ему было, умному и талантливому, может быть, именно потому, что умному и талантливому не всегда и не везде хорошо.



 
2014—2024 © Международный интернет-проект «Сайт памяти Виктора Некрасова»
При полном или частичном использовании материалов ссылка на
www.nekrassov-viktor.com обязательна.
© Viсtor Kondyrev Фотоматериалы для проекта любезно переданы В. Л. Кондыревым.
Flag Counter