Произведения Виктора Некрасова

Израиль — 1

Путевые заметки для радиопередачи

27 июля 1981 г.

Виктор Некрасов на «Радио Свобода»
читает путевые заметки «Израиль — 1»

Небо чистое-чистое, ни одного облачка. Вечер, темнеет. Лёгкий ветерок слегка треплет флаг за моей спиной. Я сижу на камнях, кругом кустарник, маслины. Передо мной, чуть пониже, полукругом, люди. Человек пятьсот—шестьсот. Стоят, молчат, ждут. На небе, над самым озером зажглась звезда. Из толпы вышел человек, молодой, кудрявый, с очень впалыми щеками и глазами, которые принято называть горящими:

— Приспустить флаг! — командует он, — Возжечь огонь!

Кто-то пробегает мимо меня, карабкается на камни и на фоне лилового неба вспыхивает пламя.

— Ровно 35 лет тому назад, 29 сентября 1941 года в Киеве, в Бабьем Яру раздался первый залп по евреям, — так начал молодой человек со впалыми щеками и горящими глазами, Алик Диамант, собравший здесь над Генисаретским озером всех тех, для кого Бабий Яр не просто овраг на окраине Киева, замытый и превращённый в пустырь, а кусок твоей жизни, жизни твоего народа.

Происходило это пять лет тому назад, в 1976 году, когда я вперые попал в Израиль, чтобы отметить, как отмечал всегда в Киеве вместе с мамой этот трагический, не только для киевлян, день. Я на всю жизнь запомнил тот вечер над Генисаретским озером. За спиной моей развевалось знамя с голубыми полосками на белом фоне, то самое, с шестиконечной звездой, которое в «Правде» всегда изображается в руках хищного, алчного в каске негодяя, агрессора с крючковатым носом. И стоя под ним, под этим знаменем, не моим, я вспоминал то, моё — красное, перед которым стоял на коленях, когда 284-я стрелковая дивизия наша стала именоваться 79-й гвардейской. И думал о том, как оно, под которым столько отдано было жизней, опозорило себя, развеваясь на танках, входящих в Прагу. Не знал я тогда, что после Праги будет ещё Афганистан и станет оно, это знамя, ненавистно героическому народу Афганистана, как в своё время ненавистно было нам другое, с чёрной свастикой в белом кругу, а круг, на том же красном полотнище.

Потом пели молитву. Чужую, непонятную мне, как и многое в этой стране. И горы окружали меня чужие, невысокие, складчатые, сухие, под вечерним небом. Но себя я не чувствовал чужим. Вот и сейчас, через пять лет, я опять приехал в Израиль. И как тогда в 76-м году, я понял, что эта маленькая, изрезанная границами и окруженная врагами, обуреваемая страстями, мучимая инфляцией, верная чуждым мне традициям, страна, не чужда мне. Более того, она близка мне. Чем же? Чем может быть близка мне страна, язык которой я никогда не выучу, религиозный уклад которой мне далёк, и мирты не похожи на берёзы? И сейчас, как и тогда, я стоял у Стены Плача, в чёрной ермолке на макушке. И смотрел на старых евреев с длинными пейсами, в белых чулках, и на бледных мальчиков с такими же пейсами, на молодого, светловолосого парня в солдатской форме, на нём тоже была ермолка и губы его что-то шептали. И глядя на него, в запыленной его форме и на тех, на автобусной остановке, голосующих на дорогах, чтобы подвезли на субботу домой, я думал о том, что может быть это единственные в мире солдаты, которые стреляя, знают во имя чего они стреляют, и что защищают. Свою страну, своё право в ней жить.

Упаси Бог, не мне судить, хорошо или плохо жить в Израиле. Я гость, мне хорошо. И друзья мои, бывшие киевляне и москвичи, живут в общем сносно, не жалуются. Впрочем, конечно, жалуются, кто в мире на что-нибудь не жалуется. Будь у моей жены большая кухня, жаловалась бы на тесную кладовку. Но, конечно же, кому-то в Израиле плохо. Да и бюрократия в этой стране не лучше, чем в других. Даже кто-то взятки берёт. Но есть в ней, в этой стране, нечто главное. Все, ну, не все, почти все, большинство, знают, что они работают для своей страны, что ей сейчас нелегко и что, все силы надо отдать ей, своей стране. А в родном нашем Союзе, мы не знали кому отдаём свои силы — партии, Брежневу, Кубе, Анголе.

Я пробыл в Израиле около трёх недель. Иерусалим, Хайфа, Синай, Красное море. Изменилась ли страна за эти пять лет? И да, и нет. Нет, потому, что всё на том же месте Старый город со своими древними стенами, воротами, тесными, не пробиться, улочками, арабскими, еврейскими, греческими, армянскими лавчонками, набитыми всем чем хочешь, с криком, гамом, давкой, туристами. На том же месте Храм Гроба Господня, нелепо обворожительный со своими лестницами, ходами, переходами, балконами, галереями, в ту ночь пасхальной заутрени, когда я туда попал, набитый до отказа пёстрой, разношерстной толпой. И Гефсиманский сад с покосившимися надгробиями и, сияющая золотыми куполами мечеть Омара, вторая после Каабы, в Мекке, святыни мусульман, и Стена Плача, всё на своём месте. Всё как было.

А вот этого — не было! Не было этих новых районов, этих иерусалимских юго-западов, мневников, химки-ховрино. И тут я низко кланяюсь израильским архитекторам. На своём веку я видал не только киевские и московские новые массивы, но и парижские, римские, лондонские, далёкой Австралии и должен признаться, лучше чем в Иерусалиме, не видал. Они на холмах, они спускаются уступами, они разнообразны, не давят тебя. не нагоняют скуку. Облицованы все прекрасным золотистым иерусалимским камнем, штукатурка строго настрого запрещена. И хотя зелени пока ещё мало, в этих домах хочется жить. И разглядывать тоже — все эти арки, лестницы, спуски, переходы, маленькие площадки и площади между домами. Всё сделано со вкусом, с любовью и надеюсь надолго. И никто, никогда не отдаст этот город никому. И все могут приезжать в него, древний, священный город и молиться, каждый своему богу. Арабы, евреи, христиане. Ничто никому не возбраняется. Кроме бомб. Это не разрешается. За это карают.

Когда я ехал на юг, к Красному морю, по прекрасным дорогам, пробитым сквозь скалы израильтянами, смотрел на проносившиеся мимо меня современные отели и кемпинги, любовался Шарм-Эль-Шейхом, и, невиданной красоты рыбами в заливе, и подводными кораллами, к которым нельзя прикасаться (народное достояние), я с грустью думал о том, что это всё вскорости будет отдано Египту в силу каких-то абсолютно мне непонятных договоров. Оккупированные территории? Почему? А Кенигсберг, ставший Калининградом? А Бессарабия, ставшая Молдавией? Это что, завоёвано или оккупировано? И никто не собирается их отторгать, а Синай вот возвращай, с нефтью, которая так нужна Израилю. Но это уже политика. Не нам в неё вмешиваться.

Но уезжая из Израиля, прощаясь с друзьями, я мог сказать только одно: «Держитесь! Не сдавайтесь! Ваше дело правое! Шалом!»