Произведения Виктора Некрасова
МХАТ, каким я его помню
(К 120-летию со дня рождения Станиславского)
Эссе
«Новое Русское Слово» (Нью-Йорк), 15 февраля 1983 г., № 26057
(увеличить)
Виктор Некрасов на «Радио Свобода»
рассказывает о Константине Сергеевиче
Станиславском, 5 августа 1983 г.
120 лет назад, 17 января 1893 года, в богатой московской семье купцов Алексеевых родился мальчик. Назвали его Костя. Мальчику этому суждено было сделать в искусстве переворот. И он его сделал.
В один прекрасный июньский день 1897 года в московском ресторане «Славянский базар» в два часа дня произошла встреча, которую иначе, как исторической, не назовешь. Кончилась она через шестнадцать часов, в восемь утра следующего дня. В результате участники её, их было два – Константин Сергеевич Алексеев, молодой актер и режиссер, и Владимир Иванович Немирович-Данченко, драматург и театральный педагог – пришли к обоюдному соглашению, что существующий театр – рутина и надо создавать новый. Через год и четыре месяца он был создан. 14 октября (по старому стилю) 1898 года в Каретном ряду, в театре «Эрмитаж» исполнена была в первый раз трагедия в пяти действиях графа А. К. Толстого «Царь Фёдор Иоаннович». В этот день родился Художественно-Общедоступный театр, позднее ставший Московским ордена Ленина, ордена Октябрьской революции, ордена Трудового Красного Знамени Художественным Академическим театром Союза ССР им. М. Горького.
В истории мирового театра – это веха.
Написано о нем, этом театре, рецензий, статей, книг, эссе, диссертаций, воспоминаний — не счесть сколько. Но главный труд в этой летописи – труд самого Станиславского «Моя жизнь в искусстве». Позднее родилась «Моя система» — библия, коран, талмуд актерского искусства. По ней и я учился и стал верным последователем её.
Ученики Станиславского (моего поколения) не прочь были поиронизировать и позлословить по поводу неё — и такая она, и сякая, в гроб загонит нас своей «системой» старик, нет больше сил изображать будильник, третий месяц трезвоню, но, что там ни говори, свое дело она сделала — нет сейчас театра в мире, который отвергая её и ниспровергая, будучи самым что ни есть ультралевым, не прикоснулся бы к Системе.
Мой учитель актерского мастерства Иван Платонович Чужой, в прошлом артист Художественного театра, человек глубочайшей культуры и тончайшего вкуса, вел нас, молодежь, именно по этому пути. И я благодарен ему на всю жизнь, хотя, слава Богу, актерство не стало моей окончательной профессией.
Мне посчастливилось — я видел почти все спектакли старого МХАТа: «Царя Федора Иоанновича», «Вишневый сад», «Три сестры», «Грозу», «У врат царства», «Женитьбу Фигаро», «Горячее сердце», «Бронепоезд», «Мертвые души» и раза три, не меньше, «Дни Турбиных» (тут меня обскакал только т. Сталин – он смотрел этот спектакль 17 раз…).
Видел я Качалова, Тарханова, Леонидова, Тарасову, Еланскую, Андровскую, Книппер — в общем, всех стариков! — а в «Федоре Иоанновиче» даже трех исполнителей: Москвина, Хмелева и Добронравова. С трепетом ходили мы на эти спектакли, выпрашивая контрамарки у знаменитого Михальского и, пристроившись потом на ступеньках балкона, ловили каждое слово, каждый шорох.
Чехов сейчас моден на Западе. В Париже что ни сезон, — то «Вишневый сад», то «Три сестры», то малоизвестный «Платонов». Но мне, воспитанному на старых традициях, все эти спектакли противопоказаны. Дважды смотрел я «Три сестры» — в Комеди Франсэз и по телевидению. Нет, это не для меня. Все эти «новые прочтения» старых любимых пьес, поиски непонятно чего, когда все так ясно, красные штиблеты у русских офицеров, Тузенбах и Соленый, пьющие коньяк «с горла» (для осовременивания, что ли) — только раздражают, и досидеть до конца нет сил.
МХАТу в этом году исполнится 85 лет. Но это уже совсем другой театр. И здание у него новое, на Тверском бульваре – чужое, непонятное, и артисты новые. Из «стариков», говорят, играют еще Зуева и Прудкин. Из так называемого «молодого состава» ушли недавно Кторов, Массальский. Ученик школы МХАТа Олег Ефремов теперь директор и худрук. Талантливый актер, хороший режиссер, человек разносторонний, современный, нюх у него хороший и, ставя «Сталевары» Гельмана или последнюю пьесу Шатрова о Ленине, знает, что не ошибется. Но думаю, все же, что кости основателей театра Станиславского и Немировича-Данченко нет-нет да и шевелятся в своих гробах на Новодевичьем кладбище. Возможно, это и закономерно, но грустно, очень грустно.
Мне посчастливилось встречаться с К. С. Станиславским. Было это 45 лет тому назад – 12 июня 1938 года. Мой верный друг Иончик Локштанов, в то время ученик студии Станиславского, совершил невиданное — устроил встречу с ним.
Два с лишним часа драгоценнейшего времени отняли мы, самоуверенные юнцы, у вечно чем-то хворающего человека, каждая минута которого была на вес золота. Но мы не жалели его. Басня, отрывок, этюд и полностью второй акт «Ревизора» — этим можно было и в гроб загнать 75-летнего старика. Но в этот вечер он стойко держался. Умер только через месяц, 8 августа того же года… Друзья дразнили меня потом — не мог пережить рождения такого таланта.
Но мне не суждено было попасть в заветную студию, святая святых, хотя Иончик убеждал меня, что мы сыграли хорошо (нам было даже сказано: «С вашим Хлестаковым можно выступать в любом театре, но, и дальше пошли эти сплошные «но», не соблюденные мною маленькие «правдочки», рождающие большую Правду и т.д.). Короче, я оказался за бортом, нашлись более подходящие кандидатуры, и вместо Хлестакова я стал играть первых любовников в разных «Тайнах Нельской башни» и «Парижских нищих» на клубных сценах Киевской и Винницкой областей. Тут у меня тоже был хороший учитель и руководитель – Александр Владимирович Роксанов, прекрасный человек и актер, и мы очень любили друг друга, но к системе Станиславского это имело уже отношение довольно отдаленное. Впрочем, боюсь, что как и то, что происходит сейчас на всех трех сценах Московского Художественного Академического театра им. Горького.
Но может, я и несправедлив, может, говорит во мне обида несостоявшегося актера – к тому же и автора пьесы, которую театр в свое время отверг, заменив знаменитой «Зеленой улицей» Сурова. Было это в 1949 году, на самом пороге начавшейся борьбы с космополитизмом. А может, и просто давно не был я во МХАТе – лет пятнадцать, не меньше…