Произведения Виктора Некрасова
Славик Глузман
Статья для радиопередачи
Написана 8 марта 1981
Под своим настоящим названием "Славик Глузман" опубликована в подборке произведений Виктора Некрасова в журнале "Континент" № 81 1994 г. (стр. 41-43)
Публикация Виктора Кондырева и Григория Анисимова
"Континент" № 81, 1994 в формате pdf
* * *
Первая публикация под названием "Настанет час..." - в журнале «Время и мы», № 60, 1981 г.,
как вступление к стихам Семена Глузмана "Псалмы и скорби"
Включена в первую книгу «Там где горела земля»
«Собрания сочинений» Виктора Некрасова (в трех книгах). —
М. : Изографус, 2004, т. I, стр. 1137—1138.
Я не суеверен, в чудеса не верю, но однажды...
Вот в Париже, на кладбище Пер-Лашез одно привлекающее всеобщее внимание надгробие, всегда засыпанное цветами. Среди роз и тюльпанов, между четырьмя колоннами, бюст некоего А. Кардека, отца спиритизма. Вокруг всегда люди. Легенда утверждает, что любое ваше сокровенное желание, прикоснись вы к бюсту спирита, осуществится — не просите только денег. И никому не рассказывайте...
Стыдно признаться, но я прикоснулся. Озираясь по сторонам, чтоб никто не видел. И попросил.
Вечером того же дня раздался телефонный звонок. Из Иерусалима. Некая киевлянка сообщала мне, что только что разговаривала по телефону с Семеном Глузманом. Вот его телефон, вот адрес. Позвоните, напишите. С телефоном из Парижа в зауральскую Нижнюю Тавду — место ссылки Глузмана — не получается, а переписка наладилась.
Утром, озираясь по сторонам, я попросил знаменитого спирита найти мне Глузмана. Почему не освободить, а найти — сам не знаю. Казнюсь. Повторять просьбы не положено.
10 сентября нынешнего 1981 года Семену Глузману минет 35 лет. Когда его арестовывали, ему было 26 лет, а познакомились мы с ним года за три до этого.
Как-то в Киеве, было это в году в шестьдесят восьмом, получил я письмо от некоей незнакомой дамы. Ссылаясь на наших общих друзей, она попросила обратить внимание на одного милого юношу, с которым познакомилась, когда лежала в больнице. Он пишет, и ему нужен совет. Так вот, не мог бы я...
Я смог. Юноша пришел, принес рассказики. Тоненький, застенчивый, с очень интеллигентным лицом. Рассказики я прочел. Рассказики как рассказики. Об этом я и сказал Славику по дороге из больницы, куда я попросил его меня проводить, проведать лежавшего там моего друга.
С этого началось...
Он стал ко мне приходить. Нет, не в гости и не то чтоб по делу, а так: то принести маме лекарство, то он где-то проходил и увидел, что дают гречневую крупу, и он взял, то еще что-нибудь в этом роде. И как-то все сразу его полюбили. Был он мягок, деликатен, о поэзии не говорил. Потом стал приходить просто так, без дела. Стал принимать участие в вечерних чаепитиях, помогал маму поднимать (она была прикована тогда к постели), подвозить на кресле к столу.
И так постепенно, незаметно превратился он вроде как в члена семьи. Он кончал тогда мединститут, был очень занят, но, пожалуй, не было дня, чтоб не заскочил. Иногда на секунду («не нужно ли чего Зинаиде Николаевне, я как раз в ту самую аптеку иду»), иногда отвести душу или включиться в мытье окон — делал он это очень быстро и ловко.
Славик читал Самиздат. Ну, кто его у нас сейчас не читает? Может быть, даже не только читал, а давал еще кому-то прочесть. Это-то чтение и распространение и фигурировало потом в приговоре, отмерявшем ему семь лет лагерей.
Прочесть приговор никому не пришлось. Его прочитали на суде и на руки не выдали ни адвокату, ни родителям. А родители были так взволнованы (на чтение приговора их все-таки пустили, а так, нет, никого) и не все расслышали, помнят только, что «за чтение и распространение» произведений Солженицына, какой-то речи или статьи Генриха Бёлля и пародии на роман Кочетова. Вот и все. Судья Дышель, знаменитый в Киеве специалист по инакомыслящим, спокойно произнес: «Семь лет исправительно-трудовых лагерей строгого режима и три года ссылки»...
Мы, наивные люди, пытались найти к нему, этому Дышелю, какие-то пути. Жена моего друга и его жена где-то вместе работали. Встретились тайно. Речь шла об ознакомлении с делом Славика. Хотелось его прочесть собственными глазами. Дышелева жена поохала, поахала, сказала, что сам Дышель очень переживает, жаль ему, мол, такого славного, такого интеллигентного мальчика, ночами не спит, но... Короче, дела мы так и не увидели, а Дышель, приняв, очевидно, перед завершением дела двойную дозу снотворного, спокойно (а может, и не спокойно, а волнуясь, трудно все-таки свой долг выполнять) объявил: семь лет!
08.03.1981 г.