Статьи о Викторе Некрасове и его творчестве

Тамара Голованова

Профессор Б. В. Томашевский, Т.П. Голованова, В. П. Некрасов, Ленинград, 1955




Илья Эренбург, Тамара Голованова.
Фотография из архива Валентины Бондаровской
Голованова Тамара Павловна (Тата, 10 мая 1919, Петроград — 4 декабря 2004, Санкт-Петербург) — литературовед, журналист.

В 1938 г. поступила на филфак Ленинградского университета.
После начала войны 9 месяцев работала в госпитале. Блокадница. Участник Великой Отечественной войны.

Летом 1942 г. вместе с матерью, Ираидой Еферьевной, эвакуировалась из блокадного Ленинграда в Свердловск, где продолжила образование на факультете журналистики Свердловского университета.

По окончании университета в 1944 г. вместе с матерью уехала в Киев, где они поселились в комнате в квартире А. Э. Кобзарь по адресу ул. Толстого, 25, кв. 63. Позднее здесь же поселился приехавший в Киев дед Т. П. Голованой, Еферий Васильевич Лихачев, умерший в 1950 г.

В Киеве Т.П. Голованова начала работать журналистом в газете «Правда Украины» (заведующей отделом писем), потом поступила в аспирантуру Института литературы им. Т. Шевченко АН УССР. Ее научным руководителем был директор института, чл.-корр. АН СССР (позднее академик) А. И. Билецкий.
В редакции познакомилась с Виктором Некрасовым и познакомила с Некрасовым Нину Аль.

В мае 1952 г. защитила диссертацию по Лермонтову.

В июне 1952 г. у нее родилась дочь Елена, а в августе она вместе с семьей переехала в Ленинград и поступила на работу в Пушкинский дом (Институт русской литературы).

Дочь — Елена Кирилловна Завьялова, профессор, заведующая кафедрой организационного поведения и управления персоналом Высшей школы менеджмента Санкт-Петербургского государственного университета.



Т. П. Голованова (слева) и А. А. Аль, Киев, университетский Ботанический сад, 1951.
Фотография из архива Г. М. Нахманович

Не пустые понятия — честь, долг, совесть, достоинство...

Послесловие Тамары Головановой к книге Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда» (роман, повесть, рассказы). Составители Н. Аль и Т. Голованова. — Л. : Лениздат, 1991, стр. 501—508

В произведениях Виктора Платоновича Некрасова (1911—1987) мы часто сталкиваемся с понятиями, вынесенными в заглавие. Нравственный мир, ими обозначенный, является нормой, а самые слова — девизом действующих лиц «Маленькой печальной повести», последнего значительного произведения писателя (1984). То же можно сказать и о главных героях его первого произведения — «В окопах Сталинграда» (1946), опалившего души современников жгучей правдой о войне.
Личность автора, его природная, истинная человечность пронизали особым светом как «большую прозу» писателя, так и самые маленькие очерки — портреты людей, с которыми он встречался на своем жизненном пути.
Многие современники еще помнят, как стремительно взошла звезда литературной славы писателя. Архитектор по образованию (и отчасти на практике — по его проекту строилась лестница «Аскольдовой могилы» в Киеве), профессиональный артист одного из передвижных украинских театров до войны, с началом ее он, отказавшись от брони, был мобилизован в армию и вместе с отступающими войсками прошел весь тягостный путь от Ростова до Сталинграда. Будучи дивизионным инженером саперных войск и несколько месяцев командуя батальоном, Некрасов — плечом к плечу со своими солдатами — защищал город на Волге. Именно в окопах Сталинграда он впервые осмыслил историческую и человеческую сущность пережитых поражений и побед. Еще находясь в госпитале после очередного ранения, он начал в 1944 году, по горячей памяти, писать свой роман, который, как известно, в 1946 году был опубликован в журнале «Знамя» и вскоре (в июне 1947 года) отмечен Сталинской премией.
Об этих событиях автор рассказывает весьма кратко — то полушутливо, то с иронией — в очерках «Вишневский», «Твардовский», в рассказе «Как я стал шевалье». А о некоторых обстоятельствах и вообще умалчивает.
В одном из своих интервью швейцарскому телевидению на вопрос, какое значение для него имела Государственная премия, он лаконично отвечает: «Деньги, поток тиражей и гонораров...» Мало кто знает, как обошелся Некрасов с этими деньгами. Значительная их часть, как и сборы, полученные со специально организованных концертов с участием известных литераторов и музыкантов Украины, была отдана на покупку колясок для инвалидов войны, поскольку они стали к тому времени платными. Более того, Некрасов вместе с Вандой Василевской обратился с открытым письмом к Молотову — о необходимости отменить плату за инвалидные коляски. Вскоре последовало соответствующее постановление Совета Министров, опубликованное в газетах.
К наиболее сокровенным вопросам, касающимся творческой истории романа «В окопах Сталинграда», В. Некрасов обратился лишь в начале 80-х годов, когда писал послесловие к своей книге «Сталинград» (Франкфурт-на-Майне, 1981).
Первый круг вопросов относится к истории текста произведения, первоначально (еще в рукописи) носившего название «На краю земли», а затем — «Сталинград». Здесь же определяется его жанровый замысел: «Сорок лет назад началась Великая Отечественная война... Свой юбилей, тридцатипятилетний, отмечает и эта книга. Вернее, роман «Сталинград», появившийся на свет в № 8—9 и 10 журнала «Знамя» за 1946 год. Кое-кому из литературную власть предержащих столь обобщающее название показалось кощунственным, и в последующих отдельных изданиях роман превратился в повесть, а «Сталинград», ставший символом и понятием нарицательным ,— в менее обязывающее «В окопах Сталинграда». Не искушенный еще в тонкостях социалистического реализма, автор с некоторым удивлением, но мужественно перенес первый нанесенный ему удар...»¹
Второй круг вопросов касается «сталинской» темы.
«Само появление повести казалось в те дни невероятным, неправдоподобным. Литературная общественность растерялась. Книга о войне, о Сталинграде, написанная не профессионалом, а рядовым офицером. Ни слова о партии, три строчки о Сталине... не влезало ни в какие ворота. С другой стороны, свои страницы предоставил ей более чем авторитетный журнал «Знамя», и редактор его Вс. Вишневский, живой классик, один из влиятельнейших руководителей Союза писателей, человек, во всем искушенный, знает, что к чему, что можно, что нельзя.
Вот и началось в бесчисленных дискуссиях и статьях—«оно-то, конечно, правдивый рассказ, и самим участником рассказанный, но нет в нем широты охвата... Взгляд из окопа... Дальше своего бруствера автор ничего не видит...» Приблизительно в таких выражениях говорил о повести тогдашний генеральный секретарь Союза писателей Александр Фадеев. Это не мешало, правда, секретариату или президиуму, на заседании которого он выступал, заочно принять автора в этот самый Союз писателей, случай беспрецедентный.
Через год тот же Фадеев, председатель Комитета но Сталинским премииям, вычеркнул фамилию автора из списка кандидатов, отправленного пред светлые очи. Неисповедимы пути Господни — наутро обомлевший автор увидел свое собственное изображение в «Правде» и «Известиях». (Всеволод Вишневский потом, загадочно подмигивая, закрыв предварительно все двери своего кабинета, сказал автору: «Только Сам мог вспомнить, никто другой...» — и развел руками.)
С этого дня книга стала примером, образцом. Все издательстна на перебой начали ее издавать и переиздавать, переводчики переводили ни все возможные языки, критики только хвалить, забыв, что недавно еще обвиняли автора в «пацифизме» и «ремаркизме». Через десять лет но книге поставлен был фильм «Солдаты», со своей, правда, нелегкой судьбой».
Какова же была позиция самого автора в этой суете сует?
«В начале 1947 года, когда «Окопы» мои попали в издательство «Советский писатель» (до присуждения еще премии), вызван я был цензоршей, случай уникальный. Она укоризненно посмотрела на меня и сказала:
— Хорошую книгу вы написали. Но как это так — о Сталинграде и без товарища Сталина? Неловко как-то. Организатор и вдохновители всех наших побед, а вы... Дописали бы вот сценку, в кабинете товарища Сталина. Две-три странички, не больше...
Я прикинулся дурачком. Не писатель, мол, писал о том, что знал, что видел, а сочинять не умею. Не получится просто, поверьте мне.
Так и разошлись. А через десять лет, после XX съезда уже, в своем кабинете директор Воениздата чуть ли не слезно просил выкинуть те две-три строчки, что говорят у меня офицеры про Сталина. Я отказался. И не из любви к Сталину, разумеется.
В те дни ломали, кирками сбивали с постаментов бронзовые, гранитные, мраморные, гипсовые фигуры проштрафившегося вождя, а на плакатах замазывали его профиль, соседствовавший на всех знаменах с ленинским.
(Боюсь, что сейчас, высадись он где-нибудь в тихой бухте в Крыму — я верю в загробную жизнь — и направь свои стопы в Москву, многие его встретили б, как Наполеона, бежавшего с острова Эльбы, цветами. Маршал Устинов первый преклонил бы колени...)»
Прерывая цитату, сообщим, что автор откликнулся рассказом «Мраморная крошка»² — на тему о том, как распродавались по дешевке монументы «отца народов». А позднее, прекрасно владея искусством «сочинять», он напишет книгу «Саперлипопет» (1983), которую завершит сценой своей встречи со Сталиным в его кабинете, в присутствии Хрущева. Сцена изобилует такими «достоверными» подробностями, воспринимается так живо и психологически убедительно, что читатели на первых порах не сомневаются в реальности этого эпизода.
Порядочность и достоинство писателя привели Некрасова, как и Твардовского, когда он писал поэму «За далью — даль», к категорическому осуждению разгула конъюнктурных страстей. «Умейте сопротивляться!»— скажет автор устами одного из героев «Маленькой печальной повести».
Третий круг вопросов касается заветных для писателя патриотических мотивов, так явственно звучащих во всех его произведениях.
События конца 1970-х годов усложняли позицию автора. Вступление наших войск в Афганистан, сама возможность этой войны, политика в Польше, в других странах народной демократии («народы странных демократий»— приводит Некрасов чью-то остроту) вызывают резкое неприятие со стороны писателя — и ностальгическую потребность заново взглянуть на военное прошлое.
«Мы победили! Фашизм — самое страшное на свете — разгромлен... Через месяц черно-красные стяги с орденами и свастиками падут к ногам победителя — великий Сталин будет улыбаться с Мавзолея.
Победителей не судят! Увы! Мы простили Сталину все! Коллективизацию, тридцать седьмые годы, расправу с соратниками, первые дни поражения! И он, конечно же, понял теперь всю силу народа, поверившего в его гений, понял, что нельзя его больше обманывать, что только суровой правдой в глаза можно его объединить, что к потокам крови прошлого, не военного, а довоенного, возврата нет. И мы, интеллигентные мальчики, ставшие солдатами, поверили в этот миф и с чистой душой, открытым сердцем вступили в партию Ленина — Сталина. В мире воцарится мир! Взошло наконец солнце Свободы! Для всех. Для освобожденных народов, для нас, для меня...
Именно в это — что Красная Армия принесла миру мир и свободу!— верил я, когда полупарализованными пальцами выводил на склонах Красного стадиона первую фразу своего романа...
Сейчас она покрыла себя позором. Для афганца она теперь... символ порабощения».
Девять лет отделяют эти строки от времени, когда в нашей стране была восстановлена историческая справедливость и советские войска были выведены из Афганистана. А написано это как будто сегодня.
Честь, Долг, Совесть двигали пером Некрасова, когда он писал свое послесловие. Боль за бесчеловечность родила возмущение. Но обратите внимание: «Так хотелось, чтобы все любили мою Красную Армию, армию-освободительницу. Она заслужила это — своею кровью, потом, ранами, могилами...» Какой устойчивый позитивный фон противостоит эмоциям отрицания, неприятия, гнева!
Особенно ощутимо это, когда речь идет о людях, населяющих произведения В. Некрасова. Автор не скрывает своих симпатий: «Мне нравится Седых...», «Мне начинает нравиться Георгий Акимович...»— говорит Керженцев, с которым себя отождествляет автор. То же и о воюющем застенчивом великане Карнаухове: «...в общем, мне он нравится». Что объединяет названных лиц или других любимых героев автора — Валегу, Ширяева, Чумака? Да то, что они умеют «с удовольствием, с аппетитом», «не жалея себя» работать; и воюют они, как работают, с полной самоотдачей, смекалкой, умением. Вспомним, что и «мушкетеры» в последней «Маленькой печальной повести» писателя «все трое серьезно относились к работе».
Автора влечет к себе молодость, радость жизни, влюбленность если не в кого-то, то во что-то. Веселый, весело — чаще других встречающееся определение у писателя. Очень дорогая для него черта — детскость души. Вспомним, с какой силой написаны в «Окопах» страницы о смерти юного пулеметчика Петрова «с тоненькой шейкой и добрыми голубыми глазами».
Свойство сильной натуры — потребность защитить, пожалеть зеленые побеги жизни в любом ее проявлении. Может быть, потому так трогает в романе рассказ о том, как на передовой осколком ранило рыжую кошку, приютившуюся со своими котятами на КП: «Санинструктор ее перевязывает. Она мяучит, смотрит на всех желтыми испуганными глазами. Забирается в ящик с котятами. Те пищат, лезут друг на друга, тыкаются мордочками в повязку и никак не могут найти сосков». Ведь это надо было заметить в треволнениях и жестокости войны запомнить, пережить...
Отношение человека к природе является предметом постоянного вннимания писателя. Об Ашоте, наделенном некоторыми чертами шпора, и «Маленькой печальной повести» сообщается, что всякого рода пилении природы располагали его «к возвышенному и, главное, серьезному». Именно серьезность размышлений о вечной связи человека с миром «сих малых» и со всей вселенной, с космосом отличает героев, прежде всего — Керженцева «В окопах Сталинграда». Нет ни одной батальной сцены, ни одного лирического отступления, где так или иначе события не ассоциировались бы с картиной мироздания. Прежде всего — это интерес к пейзажу; зарисовки тех или иных состояний природы в романе многочисленны и удивительны по мастерству. Один пример: «Багровое клубящееся небо. Черный, точно выпиленный лобзиком, силуэт горящего города. Черное и красное. Другого нет. Черный город и красное небо. И Волга красная. «Точно кровь»,— мелькает в голове».
Живопись этой картины поражает: так сочны краски, так зрима каждая деталь. Некрасов действительно был талантливым живописцем. В пору своей театральной деятельности он по совместительству работал и художником-декоратором. У родственников и друзей сохранились его замечательные акварели, графические работы, портреты-шаржи. Их немало и в Ленинграде — во всяком случае, хватило бы на довольно интересную выставку.
В картинах природы, написанных писателем, Некрасов — не только художник, но и мыслитель.
«Мы стоим и смотрим, как мигают звезды. Выползают откуда-то затерянные обычно в подвалах сознания мысли о бесконечности, космосе, о каких-то мирах, существовавших и погибших, но до сих пор подмигивающих нам из черного, беспредельного пространства.-Звезды гаснут, зажигаются, а мы ничего не знаем. И никто никогда не узнает, что в эту темную октябрьскую ночь умерла звезда, прожившая миллионы лет, или родилась новая, о которой тоже через миллионы лет узнают...»
Человек, готовясь к тяжелой ночной атаке, испытывает потребность соотнести конкретное, конечное (возможность гибели), с высшим, вечным. А вот еще один потрясающий пример ощущения связи человека с мирозданием, с любой малой жизнью. Керженцев укрывается в воронке от прицельного минометного обстрела: «Во рту полно земли... Кроме земли, я ничего не вижу... ни травы, ни сучка, ничего, только пыль и глина. Хоть бы червяк какой-нибудь появился...»
Циолковский в одной из своих работ («Монизм Вселенной») говорит о том, что небезразлично для будущего, для вечности нравственное содержание человеческой личности, ее деятельности в краткий миг отпущенного человеку существования. Высшее создание Вселенной — «мыслящая материя» — с неизбежностью воплощается в космосе в новые формы жизни — она-то и несет с собой в будущее начала человечности. Вряд ли знал Некрасов эту раннюю, изданную на собственные средства в Калуге работу Циолковского, но мышлению его чрезвычайно близки принципы философской этики ученого.
Атмосфера нравственного здоровья характерна как для мира разнообразных «приятии» писателя, так и для его антипатий. Иронический взгляд, прямое осуждение сопутствуют трусам, бюрократам, стяжателям, приспособленцам на фронте и в мирной жизни: над бездушным карьеристом — или фанатиком приказа — Абросимовым, бессмысленно отправляющим на гибель десятки бойцов, в романе совершается суд чести, и характерно, что это место от издания к изданию усиливается,— на сообщение о том, что подсудимого «разжаловали — и в штрафную», Керженцев добавляет: «Мало». Но автор осторожен в приговорах. В тех случаях, когда речь идет о характерах сложных, сочетающих слабости с достоинством, он стремится сокращать негативные характеристики. Например, в рассказе о Лисагоре, веселом и деятельном офицере, не лишенном, однако, эгоизма, автор в последних изданиях убирает из текста две страницы, содержащие излишние бытовые подробности. Сам он так объясняет это: «О правде. Вся ли она? В основном вся. На девяносто девять процентов. Кое о чем умолчал — один процент». Далее перечисляются замолченные «прегрешения», например, Вани Фищенко (в книге это Чумак, храбрейший разведчик). Был он как-то замечен в лихих, недостойных поступках. Тогда даже поссорились... «Я, — комментирует автор, — писав книгу, об этом умолчал — из любви».
Не все, к сожалению, ощутили такую определяющую особенность внутреннего мира Виктора Платоновича, как его неизменная гуманность. И тогда, когда вышел роман, да и нынче нет-нет и прочтешь о нем нечто удивительное. Вспоминается статья в «Вечернем Киеве» одного рецензента, который усмотрел в героях произведений Некрасова сходство с героями Достоевского — «такие же одинокие и злые...». Огорчительное несоответствие минутных впечатлений истинной сущности человека проявилось в воспоминаниях В. Конецкого о его парижских встречах с Некрасовым незадолго до его смерти (Париж без праздника.— Нева. 1989. № 1). Само заглавие этих воспоминаний противоречит всему, что писал и думал в Париже Виктор Платонович в последние годы своей жизни, несмотря на все трудности эмиграции (например, к 10-летию своего пребывания в этом городе он написал статью «Праздник, который всегда и со мной», 1984). Но главное, что тот, кому посвящены воспоминания, никогда не был в жизни хулиганом, даже самым что ни на есть «изящным», как не был и приспособленцем, на что есть намек в воспоминаниях В. Конецкого. Некрасов был бойцом, умелым и сильным, хотя любил больше всего тихую жизнь на природе или в уютном доме — чтобы была музыка (вроде «Вечернего звона») и чтобы можно было полистать на досуге альбомы, например с любимой живописью «мирискусников». Но такие минуты выдавались нечасто, жизнь его была далека от идиллии, если вспомнить хотя бы главные вехи его гражданской судьбы. Так, будучи одним из 16 заместителей А. Е. Корнейчука по Союзу писателей Украины, Некрасов отказался участвовать в кампании, направленной против «космополитов» в 1949 году. Продолжая отстаивать свою интернациональную позицию, он выступает с рядом статей в «Литературной газете» о необходимости увековечения памяти советских людей, расстрелянных фашистами в 1941 году в Бабьем Яре, борется против решения киевского архитектурного управления «залить», засыпать, сравнять с землей Бабий Яр, а на его месте сделать сад, стадион³. В установлении памятника на омытой кровью земле Бабьего Яра — немалая заслуга В. Некрасова.
Писатель горячо поддерживает в печати прогрессивные фильмы М. Хуциева (например, «Заставу Ильича», или «Мне 20 лет», как он был назван в прокате).
В пору «железного занавеса» В. Некрасов выступает с очень смелыми для своего времени очерками о путешествии по Италии и Франции (Первое знакомство: Из зарубежных впечатлений. М., 1960), вызвав гнев Н. С. Хрущева, неудовольствие киевских властей. Вопреки традиции, автор отказался каяться, когда на очередном собрании киевской интеллигенции в 1964 году его разоблачали как «клеветника». В швейцарский документальный фильм «Интервью с Виктором Некрасовым» включены кадры из чьей-то чудом сохранившейся любительской пленки, запечатлевшие эпизод одного из таких собраний, — с далеко не покаянным выступлением писателя. То же происходило, когда его исключали на Украине из партии, из Союза писателей.
Как осуществлялось чисто «некрасовское» противостояние, можно представить по одной сценке, не без юмора рассказанной автором в статье «Собор нашего времени» (Русское слово. 1982. 1 августа). Речь в ней идет о том, как в начале 60-х годов его вызвали в ЦК КПСС к ведавшему литературными делами тов. Поликарпову. Тот предложил В. Некрасову по-дружески «посоветовать» В. Гроссману не печатать его роман «Жизнь и судьба» и никому этот «антисоветский» роман не показывать. «В связи с этой формулировкой — антисоветский — мы с Поликарповым даже малость поцапались. Он возвысил на меня голос. Я тоже. «Нет,— сказал я,— Гроссман не может написать антисоветский роман, это исключено...» Он стукнул на меня кулаком, я тоже, стукнул и сказал что-то вроде того, что немцев, мол, в Сталинграде не испугался, так его, штатского, за письменным столом и подавно...»
За границей Некрасов продолжал жизнь бойца — активного бойца на поприще искусства. Он много писал для газет, для журналов, для радио, читал лекции о русской литературе. Рассказывая о советской литературе («Нет, она не серая и не унифицированная, какой представляется кое-кому на Западе... амплитуда ее немыслимо широка»), В. Некрасов вспоминает и о тех литераторах, которые отдавали много сил борьбе со всяческими запретами, редакторскими хитростями, изворачиваниями, цирковой эквилибристикой, а то и военной стратегии в погоне за «этой жар-птицей, именуемой Правдой»⁴.
«Маленькая печальная повесть» в значительной части посвящена самой болезненной для автора теме — теме расставания с Родиной.
Предшествующая книга Некрасова — «Саперлипопет, или Если б да кабы, да во рту росли грибы...» — вся построена на вариациях постоянно мучившего его вопроса: что было бы, если бы он не уехал в 1974 году из Советского Союза? Почти как в былине о богатырях, он размышлял у пограничного столба: налево пойдешь — убиту быть, направо пойдешь — богату быть... Последнее, впрочем, мало привлекало писателя. Судьба Ашота, не ставшего французом, но полюбившего Париж, вместила многие черты жизни самого автора. Вот почему нам так интересны его увлечения и отталкивания, круг чтения и путешествий «в разных измерениях»; понятны его ностальгические воспоминания, прямые признания в отчуждении от окружающей его жизни — при всех ее несомненных достоинствах и преимуществах. В эпилоге повести автор ставит — уже от своего имени — главный для него прямой вопрос и дает на него такой же прямой ответ: «Благословляю ли я этот день — 12 сентября 1974 года? Да, благословляю. Мне нужна свобода, и тут я ее обрел. Скучаю ли я по дому, по прошлому? Да, скучаю. И очень». Не случайно одна из статей, написанных Некрасовым примерно в это время, называется «Я пишу здесь, но живу там» (Стрелец, 1985. № 3. С. 38).
В повести автор уточняет: «Выяснилось, что самое важное в жизни — это друзья. Особенно когда их лишаешься. Для кого-нибудь деньги, карьера, слава, для меня — друзья...» Естественно поэтому, что автор считает самым большим преступлением, совершенным на его родине за шестьдесят семь лет (напомним, что эпилог написан в 1984 году), «дьявольски задуманное и осуществленное разобщение людей».
Читатели несомненно обратят внимание на ленинградские мотивы в «Маленькой печальной повести»: ведь ее герои — старожилы Ленинграда, влюбленные в свой прекрасный город. Повествование изобилует поэтичными — и в то же время краеведчески точными — описаниями многих улиц, набережных и памятников, с которыми было так трудно расставаться не только «друзьям-мушкетерам», но, по-видимому, и самому автору. Многие дни и месяцы своей жизни В. Некрасов провел в Ленинграде, где жили его друзья, где находили воплощение любимые творческие замыслы. Ленинградцем был его первый учитель театрального мастерства Иван Платонович Кожич (брат режиссера Театра имени А. С. Пушкина Владимира Платоновича Кожича). Ему посвящен очерк Некрасова «Чужой».
В Ленинграде ставился по роману «В окопах Сталинграда» режиссером А. Г. Ивановым высоко ценимый автором фильм «Солдаты» («Ленфильм», 1958). Некрасов принимал самое непосредственное участие в подготовке этого фильма, начиная с создания сценария и подбора исполнителей для ведущих ролей (В. Сафонова, И. Смоктуновского, Ю. Соловьева и других) и кончая малейшими деталями съемок. Автор не успел рассказать об этом, как собирался, подробно, но частично говорится о тех счастливых для него временах в рассказе «Три встречи» да разве еще в письмах. Одно из них написано 12 сентября 1984 года, в день, когда он узнал о смерти режиссера А. Г. Иванова. «...Я знал, что Александр Гаврилович не молод, болен, слаб, одним словом, готов был к этому известию, и все же... Вспоминаю — лучшая полоса жизни. И это он сумел так «сплотить коллектив» — все друг в друга влюблены, и в книгу, и в фильм, и пили меньше, чем обычно положено у киношников. И волновались, и радовались, и огорчались, и опять радовались. И было ему тогда 60 лет, а мне 45, ребятам же где-то между 20 и 25-ю... Эх, денечки! И человеком он был в высшей степени порядочным. Помню, когда у меня были неприятности и я что-то писал для его объединения (ленфильмовские девочки придумали этот ход — поставить не поставят, но аванс дадут!), он сказал мне, когда я ему сообщил о моих делах: «Меня это не интересует, Виктор Платонович. Подписали договор — выполняйте!» Не всякий бы это тогда сказал».
Послал тогда Некрасов на «Ленфильм» телеграмму соболезнования из Парижа. Как это ни прискорбно, но надо заметить, что никто никогда на эту телеграмму не откликнулся. И долго еще в письмах шли вопросы: читал ли кто телеграмму? Знают ли о ней?..
И наконец, еще об одном рассказе Некрасова — из тех, которые он писал, как и «Маленькую печальную повесть», «с легким, возможно, налетом юмора, но с нежностью и умилением...». Речь идет о рассказе «Как я стал шевалье», казалось бы посвященном всего лишь истории получения автором одного из орденов. Но, придавая расширительное значение слову «шевалье» («Как я стал...»), можем мы спросить вслед за автором: действительно, как? На это отвечают книги писателя, и даже немногие, но лучшие, на наш взгляд, произведения, которые включены в настоящий сборник.

Т. П. Голованова

____________________

¹ Некрасов В. Через сорок лет... (Нечто вместо послесловия). Здесь и далее цитируется по кн.: Виктор Некрасов. В окопах Сталинграда. Лондон, 1988.

² Звезда. 1989. № 11.

³ Некрасов В. Почему это не сделано? // ЛГ. 1959. 10 октября.

⁴ Некрасов В. Жизнь прожить — не поле перейти // Рус. слово. 1982. 23 мая.