Главная Софья Мотовилова Виктор Кондырев Александр Немец Благодарности Контакты


Биография
Адреса
Хроника жизни
Семья
Произведения
Библиография
1941—1945
Сталинград
Бабий Яр
«Турист с тросточкой»
Дом Турбиных
«Радио Свобода»
Письма
Документы
Фотографии
Рисунки
Экранизации
Инсценировки
Аудио
Видеоканал
Воспоминания
Круг друзей ВПН: именной указатель
Похороны ВПН
Могила ВПН
Могилы близких
Память
Стихи о ВПН
Статьи о ВПН
Фильмы о ВПН
ВПН в изобр. искусстве
ВПН с улыбкой
Поддержите сайт


Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове

Владимир Потресов

Владимир Александрович Потресов (24 марта 1946, Москва) — писатель, журналист.

В 1964 году поступил в Московский институт электронного машиностроения, окончил его в 1969 году.
С 1969 по 1977 год работал на предприятиях ВПК, с 1977 по 1982 — в Государственной библиотеке СССР им. В.И.Ленина (зав. сектором в отделе автоматизации библиотеки).
В 1975 году защитил диссертацию на тему: «Разработка модельного комплекса для исследованияи и оптимизации больших информационных систем», к.т.н. (кибернетика). Писать начал в 1982 году, первая повесть «Судоверфь на Арбате», М., МГ, 1986.
С 1982 года – корреспондент отдела литературы журнала «Огонек». Регулярные публикации в периодической печати. Работал в «Литературной газете», газете «Век», других периодических изданиях.

Автор книг:
  • «Надеюсь ехать водою из Петербурга в Москву…», М., Правда, 1989, Библиотека «Огонек», № 24;
  • «Тайна Вороньего Камня», два издания (СПб., 1994, М., 2007);
  • «Дилогия о неприкаянных», Великие Луки, 2014 (Первый роман «День неприкаянных» отдельно издан в М., 2002);
  • «Рассказы Старого Арбата», М., 2002 и 2013;
  • «Арбат нашего детства», М., 2006 (Лауреат премии Ассоциации книгоиздателей «Лучшая книга года»);
  • «Боблово и его обитатели», М., 2008 и др.

  • Автор, составитель и издатель ряда сборников: «Художник, судьба и Великий перелом», М., 1998, 2000; Сто десятая, М., 2009 (Премия им. Д.С. Лихачева, 2009); Яблоновский С. Избранное в 3-х томах, М., 2010 (Национальная премия «Лучшие книги и издательства-2010») и ряд других.
    Кроме того, с 1990 по 2010 год составил, подготовил к изданию в разных издательствах, снабдил предисловием шесть сборников В.П. Некрасова.
    В настоящее время — редактор отдела журнала «Наше Наследие».

    Вот если бы да кабы...

    «В самых адских котлах побывал...». Сборник повестей и рассказов, воспоминаний и писем. — М.: Молодая гвардия, 1991, с. 5-14. Предисловие.

    Вот если бы да кабы...»
    Жизнь расставляет все по своим местам, нас ждут взлеты и падения, успехи и неудачи, болезни и любови. И порой в минуту горького отчаяния, а иногда и наоборот — с затаенной гордостью восклицаем: «А вот если бы...» А что — если бы? Ну, родился в другом городе, другой стране, с другим социальным строем, отец был бы генералом или сенатором, или проще: если бы не рассказал анекдот, не обидел начальника, вовремя поднял руку при голосовании...
    Да мало ли их — этих «ЕСЛИ БЫ...».
    Одни люди, и таких, к счастью или, к сожалению, большинство, живут как бы по заданной программе: рождение, ясли, детский сад, школа, иногда институт, работа, где-то там, посередине, семья, внуки, пенсия, почетные проводы... А другие — словом, другим был Виктор Платонович Некрасов.
    Как обычный человек становится писателем? Некрасов уверял, что благодаря ранению, когда ему пришлось разрабатывать кисть правой руки.
    Но это, так сказать, событие случайное, неподвластное человеку. Но были и действия, соверши или не соверши которые Виктор Платонович не закончил бы свою жизнь на парижском кладбище, а светил бы нам с нашего застойного литературного Олимпа и о почестями обосновался где-нибудь на Новодевичьем.
    Вот говорю «если бы», а на самом деле не могу себе представить Некрасова с его свободомыслием, несдержанностью, иронией, в рубашках без галстуков на том самом Олимпе. Мог ли кто-нибудь из находящихся там так рассказать о себе:
    «Автор этих строк лет до сорока пяти считался «молодым», потом перешел в «среднее поколение». А как перескочить в «старшее»? Что для этого надо? Начать писать мемуары? Взяться за «Историю моего современника» или за «Былое и думы»? (Кстати, начаты они были сорокалетним Герценом.) Ну а если кишка тонка? Могу ответить точно. Я знаю. Надо начать писать, воспоминания о своих встречах со знаменитыми людьми. Это говорит о солидности».
    Я был бы счастлив даже без искушения перейти в «старшие», рассказать о встречах с Некрасовым, но — не пришлось. Зато мне повезло общаться с его многочисленными друзьями в Москве, Киеве, Ленинграде, Баку и многих других местах. С большинством у меня сложились хорошие, даже теплые отношения.
    А началось вот с чего.
    Как-то в редакции раздался звонок — длинный, междугородный:
    — Отдел литературы «Огонька»? Я из Киева. Вы интересуетесь творчеством Некрасова?
    А незадолго перед этим в «Огоньке» были напечатаны воспоминания о Викторе Платоновиче писателя Конецкого, появившиеся в первую годовщину смерти Некрасова. Киевлянка Наталия Владимировна Анистратенко прочитала их и позвонила в редакцию.
    — Так вот, если интересует, — приезжайте. У меня письма Некрасова, его родных, фотографии, вырезки — целый портфель.
    ...Новый район. Станция метро названа именем Корнейчука — одного из тех, которые активно развернули травлю Некрасова во времена, которые нынче принято именовать застойными. Обычная квартира в обычном блочном или панельном — до сих пор их путаю — многоэтажном доме.
    Наталия Владимировна откуда-то из дальнего угла антресоли извлекает старый пузатый портфель. Письма, фотографии, старые газеты. На фото действительно он — с чубом, спадающим на лоб, усами.
    А у меня множество вопросов к Наталии Владимировне, и самый главный:
    — Как же вы все это сохранили? Ведь кое-кто из друзей даже уничтожил всю переписку... Страшно было?
    — Страшно? Конечно... Но сами посудите — по радио твердят: враг; в газетах пишут — враг... Но не могла я уничтожить эти письма. И вот дождалась — изменились времена.
    Узнал я, что родители Наталии Владимировны получили квартиру на Крещатике, как раз ту, в которой жил Виктор Платонович до своего отъезда из страны. И вечером того же дня я оказался в помпезном киевском Пассаже, в просторной двухкомнатной квартире, где и хранился пузатый портфель с письмами. Генриетта Алексеевна — она все так же живет в этом доме — показывает, где нашли письма Некрасова:
    — Здесь на балконе стоял ящик. Когда въехали сюда — хотели выбросить, открыли, а там письма, письма, фотографии. Раз оставили, думаю, значит, никому не нужно. А Наташа, дочь моя, говорит — не позволю выкинуть письма: может, за ними кто-нибудь вернется.,. Если бы...
    В 1974 году «Турист с тросточкой» (так литературная администрация именовала автора одной из самых ярких и правдивых книг о войне после появления в «Известиях» анонимного фельетона о Некрасове, оскорбительного и несправедливого) вынужден был навсегда покинуть родной город.

    12 сентября 1974 года самолет Киев — Цюрих навсегда увез из нашей страны Виктора Платоновича Некрасова. Пока его не лишили гражданства, квартиру на Крещатике занимали друзья писателя. А затем в узкий проезд въехал грузовик. В кузов летели старая мебель, домашнее имущество, журналы прошлых лет и... рукописи. Соседи рассказывали мне, что были и первые экземпляры — стало быть, нигде не печатавшиеся. Некоторые, кто посмелее, даже подбирали кое-какие листы. Даже обещали мне показать — но не нашли.

    Счастье, что в квартиру писателя въехали люди, которые не побоялись сохранить и передать нам письма — те, часть из которых мы приводим в этой книге, огромное спасибо им за это.


    А может быть, все в жизни предрешено? Последние годы жизни в Париже перекликаются с воспоминаниями Виктора Некрасова: «На фотографии, датированной 1914 годом, группа детей и взрослых. Это русская школа в Париже. Среди детей узнаю только своего старшего брата Колю в белой рубашечке с галстуком и широким поясом — он-то и учился в этой школе, — своего «друга» Тотошку и самого себя. Мне три года. Рядом со мной моя нянька — бретонка Сесиль. Среди взрослых — моя бабушка и мать в какой-то странной, закрывающей уши прическе тех лет. Мужчины все с бородками и в пенсне. Среди них, тоже с бородкой и в пенсне, в соломенной шляпе, именовавшейся тогда «канотье», — Анатолий Васильевич Луначарский. Его сын — это и есть мой друг Тотошка — тоже здесь, кругломордый пузырь-блондин на коленях у своей няньки.

    Жили мы тогда в Париже в одном доме с Луначарским. Мать работала в больнице, превратившейся с началом войны в госпиталь».

    Родился Виктор Некрасов не в Париже, а в Киеве 14 июня 1911 года «в самом центре древнего Киевского княжества. И, если не на месте самого терема Владимира Красное Солнышко, то, во всяком случае, совсем рядом — так описывает место своего появления на свет Некрасов, — а языком современной географии, на Владимирской улице».

    Детство, отрочество и юность Некрасов определяет, в общем, (как аполитичный период, хотя к чтению газет — в основном киевской «Пролетарской правды» приучен с раннего детства. В годы гражданской войны «болел» эа Деникина, Колчака, Врангеля, Пусть не осудит отрока за эти симпатии ортодоксальный читатель — следует иметь в виду, что старший брат Некрасова Николай был «за просто так» засечен шомполами красными — видимо, лицо не понравилось...

    В 1924 году тринадцатилетний Вика (так звали Некрасова в в семье) отморозил себе уши на Крещатике под траурные гудки (заводов — умер Ленин. К великому недоумению родителей, повесил в столовой громадный портрет вождя, а конверты (подражая матери, любил писать письма) старательно обводил черной тушью.

    Как и его ближайшие друзья, Некрасов к комсомольцам и пионерам относился иронически, не был ни тем, ни другим. С политзанятий, всяких там диаматов и истматов по возможности смывались. Что творилось на селе — а были тридцатые годы, коллективизация, — знали больше понаслышке, хотя иной раз и видели подводы с трупами.

    Об увлечениях молодости, архитектуре, театре вспоминает в этом сборнике институтский товарищ Виктора Некрасова Ананий Рохлин. Будущему писателю хотелось быть в те годы то Корбюзье, то Станиславским, на худой конец Михаилом Чеховым. Тогда же и немного писал — «смесь Гамсуна с Хемингуэем», скажет потом Некрасов. Собравшись на Трехсвятительской в холостяцкой квартире Сережи Доманского, зажегши для таинственности свечу на круглом черном столе, читали друг другу свои первые опусы. А на дворе гремели челюскинцы, папанинцы, ледоколы «Красин» и «Малыгин», перелеты Чкалова — победа за победой...

    Некрасов кончил институт, стал архитектором. Потом театральную студию. Работал в театре, с которым, по его словам, «исколесил все дыры Киевской, Житомирской, Винницкой областей». Ставили, пишет, «стыдно вспомнить», даже «Анну Каренину». Последним для Некрасова театром был Ростовский, что на Дону. Оттуда и ушел в армию.

    Из письма В. Некрасова домой 1 марта 1944 года:
    «И всё-таки я верю в свою счастливую звезду — все-таки 21/2 года я провоевал и в самых адских котлах побывал (позапрошлогоднее Харьковское наступление, затем отступление, Сталинград, Донец в этом году) — и все-таки жив остался и вас повидал...»

    Нет нужды пересказывать военную одиссею Некрасова — это превосходно сделал писатель в повести «В окопах Сталинграда», военных рассказах, часть которых опубликована в этой книге, фронтовых письмах.

    И все же позволю себе отрывок из послесловия автора к зарубежному изданию «Окопов», который у нас при жизни писателя по понятным читателю причинам не мог быть опубликован:

    «Страшная мясорубка, унесшая столько жизней, начавшаяся с «вероломного нападения», десятидневного сталинского то ли запоя, то ли депрессии, трагического отступления и немыслимых потерь, закончилась красным флагом над рейхстагом. Для всего моего поколения годы эти оказались переломными, экзаменом. Одинаково для полуграмотного Валеги с далекого Алтая и интеллигентного горожанина, без особого успеха подвизавшегося на подмостках и писавшего никому не нужные рассказики.

    Тридцатилетний, но все еще мальчишка, мирно дремавший па военных занятиях в институте, получил в свое распоряжение восемьдесят «годных необученных» гавриков и должен был обучить их военному искусству. Пройдя пешком от Ростова до Волги, запасной наш саперный батальон обосновался в захудалой деревушке Пичуга на крутом берегу и стал долбить колхозными лопатами насквозь промерзший грунт. Никто из нас, командиров, в глаза не видал живой мины, детонатора, взрывателя, бикфордова шнура. О толе (тринитротолуоле) знали только, что он похож на мыло, а динамит — на желе. Оружия не было. Стрелять не умели. За всю зиму каждый солдат на стрельбище сделал по одному выстрелу — патронов и на фронте-то было в обрез.

    К весне 42-го года рядовой состав был отправлен в Крым, где и сложил свои кости, а комсостав — полковыми инженерами в действующую армию, в район Донца. Оружия по-прежнему не было. Из станицы Серафимович наш стрелковый (!) полк выступил с палками вместо винтовок на плечах. Полковая артиллерия — бревна на колесах от подвод. Во всем полку только две учебные винтовки — их торжественно несли два ассистента по бокам знамени — святыни полка. Мы бодро, «С места песню!» рубанули шаг, бабы зарыдали: «Родимые вы наши, с палками-то на немцев!» Кто мог придумать этот цирк — до сих пор ломаю голову.

    На передовую угодили прямо к началу «Плана Барбаросса». Оружие получили за сутки до того, как «вступили в дело». Солдаты — мосинские винтовки образца 1891 года, офицеры — пистолеты ТТ. И то, и другое держали в руках первый раз в жизни. Попытались тренироваться на воронах, запретили — передовая рядом.

    «Вступление, в дело» вылилось в повальное бегство. Утром «Юнкерсы-88» засыпали бомбами, на бреющем пронеслись «мессера», и полезли на нас танки. Мы лежали в кустах, «рубежа», который должны были держать, и тихо заполняли штаны. Я скомандовал: «По одному, перебежками, к той роще!» — и сам за бойцами засверкал пятками. Знаменитый Нурми мог мне позавидовать.

    Так началась «моя» война». Один-единственный эпизод из фронтовой жизни Некрасова.

    А сколько в нем драматизма, горькой иронии. И веришь писателю. Кто прочитал «В окопах Сталинграда», наверняка не раз ловил себя на мысли, что за мелкими делами, суетными буднями, «задворками» войны угадывается гораздо больше истины, чем за бравурно-маршевыми описаниями великих сражений. И даже в этом маленьком эпизоде ощущаешь, как близко было до смерти...

    И еще одна цитата:
    «...нечто подобное произошло со мной в Люблине. Напоив, не забыв о себе, танкистов пивом, размахивая пистолетом, с победными криками бросился вперед на Краковское предместье, за что и был награжден снайперской пулей».

    Так закончилась война для Некрасова.
    Вскоре появилась рукопись романа «Сталинград», которая после некоторых эволюции превратилась в повесть «В окопах Сталинграда». Появление этого произведения в печати казалось в те дни попросту неправдоподобным, Литературная общественность растерялась. Книга написана простым офицером, не писателем, ни слова о партии, три строчки о Сталине...

    В бесконечных статьях и дискуссиях звучало: «Конечно, рассказ правдивый, написан самим участником событий, но нет в нем широты, охвата... Взгляд из окопа... Дальше своего бруствера автор ничего не видит...» Приблизительно так говорил о повести в те годы секретарь Союза писателей Александр Фадеев.

    Через год тот же Фадеев, он же председатель Комитета по Сталинским премиям, вычеркнул в последнюю минуту фамилия автора из списка кандидатов, отправленного «пред светлые очи».

    Наутро, однако, Некрасов обнаружил свою фамилию в списке награжденных. С этого дня книга стала примером, образцом. Все издательства стали ее наперебой издавать и переиздавать, переводчики — переводить, критики — хвалить, а кто старое помянет...

    Что же все-таки произошло, почему «Окопы» все-таки были напечатаны?

    Рассказывает автор:
    «В день, когда мне стукнуло тридцать пять, рукопись была уже в наборе. Исправлений почти никаких, была дописана только концовка — «для композиционной закругленности». До этого заветная моя папка побывала у Твардовского (он-то и порекомендовал ее журналу), а к нему попала из рук Владимира Борисовича Александрова, известного критика и чудака, прожужжавшего всем уши: «Простой офицер, слыхом не слыхал, что такое социалистический реализм... Прочтите обязательно!»

    Да — слыхом не слыхал! Читал и боготворил Ремарка, конечно же, Хемингуэя — все им тогда увлекались, до этого Кнута Гамсуна, в самые юные годы о войне — «Севастопольские рассказы». Вот и все. Никаких «Разгромов», «Разломов» и Николаев Островских. Разве что Бабель и Ильф с Петровым».

    Собственно, как и Василий Гроссман, Некрасов всегда считал себя писателем-дилетантом, хотя, как шутил автор «Жизни и судьбы», мы также волнуемся по поводу гонораров.

    Если бы Некрасов не стал писателем, он стал бы актером, и, вероятно, талантливым, если б не актером — архитектором и, видимо, не десятой руки. Человек либо талантлив, либо — нет.

    Вскоре появилась повесть «В родном городе», военные рассказы, драматургические произведения. И все это критика по определенной инерции хвалила, а издательства соревновались за право «первой ночи». И все же мне представляется, что Виктор Некрасов, несколько озадаченный столь триумфальным дебютом в литературе, который, естественно, подстегнул его к трудам, все же растерялся, и, видимо, переживая свой «непрофессионализм», втайне интересовался методом. По крайней мере повести «В родном городе», «Кира Георгиевна» и, к счастью, лишь незначительная часть военных рассказов написаны в «соцреалистическом вкусе» того времени. К слову, через много лет в Париже Некрасов и сам признал свои промахи в произведениях этого периода:

    «Научился всем сложным приемам циркового искусства, без знания которого — эквилибристики, жонглирования, балансирования, хождения по проволоке — и дня не прожить на арене советской литературы. Пригодилось и знание военного искусства — стратегия и тактика, ближний и дальний прицелы, умение сдавать сопки пониже, чтоб завладеть господствующими высотами...

    Советская литература, самая передовая в мире, всегда находится в состоянии мобилизационной готовности. Всегда готовая к бою. За без малого тридцатилетнее мое пребывание в рядах славного нашего Союза писателей я не припомню дня, чтоб мы с чем-нибудь да не боролись: буржуазным национализмом, великодержавным шовинизмом, космополитизмом, низкопоклонством, бесконфликтностью, воспеванием седого прошлого, отрывом от современной тематики, с недооценкой рабочего класса, ну и, конечно же, с алкоголизмом...

    Оружие советского литератора всегда готово к бою, отточено и никогда не ржавеет, пороховницы полны и сухи, и все же он, писатель, всегда в долгу у взыскательного нашего читателя — об этом говорится на каждом пленуме, каждом съезде — недостаточно еще глубоко проник, порой поверхностен, что-то упустил из виду».

    Ну мог ли писатель с такими взглядами ужиться в одной «спилке»* с литературной бюрократией? Конечно, нет.

    Но когда же наступил тот тонкий момент, когда от непоколебимой хвалебности критика перешла к травле Некрасова?

    Вспомним «оттепель» конца пятидесятых — начала шестидесятых годов. Вспомним новые имена на поэтическом, так сказать, небосклоне, «Современник», Политехнический, «открытие» запрещенных недавно писателей и поэтов.

    А главное — разоблачение культа личности, веру в славные перемены, фантастические успехи советской науки в космосе...

    И все это связано с именем Никиты Сергеевича Хрущева.

    Честь бы и хвала нашему премьеру, не делай он совершенно явных и непростительных ошибок, доверяй он больше людям сведущим в тех областях, в которых сам был не силен.

    Выпустив джинна из бутылки, Хрущев усиленно пытался запахнуть его обратно, а для этого, мягко используя методы своего предшественника, принялся обучать всех и вся: металлургов — варить сталь, учителей — учить детей, колхозников — что, как и когда сеять, художников — как писать картины, писателей — как сочинять романы...

    Вот тут-то ему и подвернулся Некрасов с наивной убежденностью, что может писать то, что считает правильным и правдивым.

    В том самом некрасовском портфеле удалось мне обнаружить пожелтевший номер «Правды Украины» от 2 июля 1959 года. А там — речь товарища Н. С. Хрущева на Пленуме ЦК КПСС 29 июня 1959 года. Одна колонка отчеркнута жирным красным карандашом, а внизу — тем же карандашом — рукой Некрасова: «Х р у щ е в  о  п и с а т.».

    «Есть у нас отдельные люди среди писателей, — сообщал оратор, — которые твердят: какое может быть партийное руководство литературой? Мы говорим таким: ты что, голубчик, не признаешь партийного руководства? Но что такое партийное руководство? Ведь это воля миллионов людей, воля миллионов умов, коллективный разум миллионов людей. А иной литератор высидит где-нибудь на дачке свое, иной раз хиленькое произведение, и хочет, чтобы оно было признано как выражение дум нашего времени, всего народа; Разве это не есть самый настоящий культ собственной личности, которая, видите ли, не хочет терпеть руководства партии, выражающей волю миллионов. И хочет такой человек со своим выдуманным произведением встать над партией, над народом: Мало ли бывает разных людей! Это, конечно, отклонение от нормы; явление, так сказать, психологического порядка, и такие отклонения у отдельных индивидуумов, очевидно, будут и при коммунизме».

    ___________________

    * Спилка — союз (укр.).

    Представляю, как на каком-нибудь очередном Пленуме, где «изучалась» историческая (тогда все было историческим) речь премьера, Некрасов ухмылялся в свои усы, иронизируя не только над выдающейся логикой, но и над стилем изложения.

    Конечно, когда маховик новой власти устает от разоблачений предшественников и замедляет движение, необходимо искать виновных, будь то. классовые враги, идейные или еще какие-нибудь. И надо не просто так говорить, а приводить примеры.

    Вот тут-то и появился Некрасов со своими замечательными путевыми зарисовками-очерками «Первое знакомство», «По обе стороны океана», «Месяц во Франции», в которых он не вывел образ идейного врага, окопавшегося за «железным занавесом», врага, который мешает нам построить через двадцать лет светлое будущее.

    Вот тут и появился в «Известиях» фельетон «Турист с тросточкой» — ведь Некрасов видел вокруг себя за рубежом не. врагов, а нормальных доброжелательных людей, которые даже, не утеряли в мире чистогана способности улыбаться.

    В этой книге опубликованы воспоминания учителя из города Остер Черниговской области М. Холодного о том, как была развернута травля Некрасова. Об уровне выступавших на собраниях и дискуссиях гневных литераторов говорит хотя бы то, что Некрасова они награждают «оскорбительным» ярлыком «абстракционист».

    Тут я должен пояснить: никакого отношения Некрасов к, абстрактному искусству не имел, однако с легкой руки Хрущева слово это стало нарицательным и употреблялось по отношению ко всем деятелям искусств, которые позволяли себе иметь собственные взгляды на творчество. .

    Круг сужался. По подсчету Холодного, лишь за одни 1963 год, имя Некрасова с различными нелестными эпитетами упоминалось в «Литературной Украине» девять раз — популярность неслыханная!

    А самое скверное — Некрасова постепенно перестали печатать. Последняя изданная в нашей стране до изгнания писателя книга — «B жизни и письмах» вышла в 1971 году.


    «Тридцать лет в партии — самой жестокой, самой трусливой сильной, беспринципной и растленной в мире, — писал Виктор Некрасов. — Поверил в нее, вступил и к концу пребывания в ней возненавидел».

    Да и партия возненавидела Некрасова — ведь он позволил себе иметь собственное мнение, а не колебался вместе с генеральной линией.
    В 1972 году в Ленинский райком Киева поступило заявление от Некрасова:
    «19 сентября сего года на заседании парткома Союза писателей Украины мне было нанесено тягчайшее оскорбление. Я был исключен из партии. На основания абсолютно бездоказательных клеветнических обвинений в совершении поступков, которых не совершал и совершить не мог...»


    А еще через два года, 12 сентября 1974-го, Некрасов покинул родину. Тогда существовал такой способ избавляться от инакомыслящих. За рубежом были изданы «Маленькая печальная повесть», «Записки зеваки», «По ту сторону стены», «Саперлипопет».

    Повесть о этим странным для нашего читателя названием опубликована в этой книге. Второе название повести — «Если б да кабы, да во рту росли грибы...». — Это грустное, по-некрасовски ироничное произведение. Здесь, мне представляется, автор раскрывается полностью. Да и пишет он эту книгу на закате своих дней, когда геройствовать — и хоть этим! — кривить душой считает для себя зазорным:

    «Вот и я живу в этом, не так уж изменившемся за прошедшие годы, городке. Хотел сказать, живу и не тужу. Нет, тужу. И очень тужу. Стоит ли расшифровывать, но ком и о чем? По-моему, и так ясно.

    Вот если бы да кабы...»
    Находясь в изгнании, Некрасов писал книги для своих соотечественников. И наконец они находят своего настоящего читателя.

    Сентябрь, 1990
    2014—2024 © Международный интернет-проект «Сайт памяти Виктора Некрасова»
    При полном или частичном использовании материалов ссылка на
    www.nekrassov-viktor.com обязательна.
    © Viсtor Kondyrev Фотоматериалы для проекта любезно переданы В. Л. Кондыревым.
    Flag Counter