Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове
Евдокия Ольшанская
Ольшанская Евдокия Мироновна (настоящее имя — Дися Мееровна Зайденварг; 22 мая 1929, Киев — 19 октября 2003, Киев) — поэт, эссеист, литературовед. Лауреат Государственной литературной премии Украины имени Н. Ушакова (2003). Член Национального союза писателей Украины (1999).
В 1952 году окончила филологический факультет Киевского педагогического института.
Преподавала в школе, работала в библиотеке.
Создатель и руководитель клуба поэзии «Родник», заведующая отделом поэзии в журнале «Ренессанс».
Более сорока лет собирала ахматовские материалы: книги и портреты, стихотворные посвящения, свидетельства современников, научные работы. Исследовала биографические и творческие связи Анны Ахматовой с Украиной, проводила литературные вечера и читала лекции, публиковала статьи и выступала на международных конференциях.
В 2003 году сбылась мечта о музее: на основе собрания Е.М. Ольшанской, включающего несколько тысяч единиц хранения, был открыт мемориальный кабинет Анны Ахматовой в Центральном государственном архиве-музее литературы и искусства Украины.
Стараниями Евдокии Мироновны в 1989 году, к столетию Ахматовой, в Киеве появилась улица Анны Ахматовой, библиотека ее имени, а на доме № 7 по улице Марии Заньковецкой установили мемориальную доску.
Печаталась как поэт с 1946 года в газете «Сталинское племя».
Автор книг стихов: «Диалог» (1970), «Сиреневый час» (1991, предисловие А. А. Тарковского), «Причастность» (1994), «Мелодии осени» (1997), «Свет издалека» (1999), «Венок Анне Ахматовой» (1999), «Мгновения» (2002).
Выпустила книгу стихов, воспоминаний и писем: «Поэзии родные имена» (1995, предисловие А. Радковского).
Печаталась в журналах и альманахах: «Ренессанс», «Новый журнал», «Крещатик», «Встреча», «Сталкер».
Составила сборники: «Серебряный век» (1994), «Родник» (1997).
Переводила стихи украинских поэтов.
Стихи Ольшанской переведены на английский, немецкий, украинский, чеченский языки.
Встречи в Пассаже
«Радуга» (Киев), 2005, №№ 5—6, стр. 146—150
Чувство масштабности этого человека, проживавшего в моем любимом Киеве, пришло ко мне еще в юности, после его книги «В окопах Сталинграда». Это была самая честная книга о войне, которую я прочитала. Она заставила навсегда перечеркнуть в моей душе произведения даже любимых писателей, приукрасивших войну. Стало ясно, что для Виктора Некрасова главное в жизни — правда. Об этом свидетельствовали и его послевоенные повести, не очень радушно встреченные критикой — «В родном городе» и «Кира Георгиевна», обвинявшиеся в пессимизме.
Иногда я видела его на улице — невысокого, худощавого, чем-то в моем представлении похожего на француза, а однажды встретила в корпункте «Литературной газеты» у В. Киселева, и он нас даже познакомил, но Некрасов, конечно, меня не запомнил.
Потом он издал книгу «Первое знакомство» о своих зарубежных поездках (Франция, Италия). Я была очень увлечена этой книгой и словно бродила пешком вместе с ее автором по городам, в которых мне не бывать.
Но критика иначе отнеслась к этой и последующим его работам. В печати Виктора Некрасова обвиняли в отсутствии патриотизма.
И еще было и навсегда запомнилось 29 сентября 1966 года — 25-летняя годовщина Бабьего Яра... Никто не сзывал людей в это горестное место. И все же сюда собрались тысячи людей, чтобы положить хоть скромный букетик цветов на землю, смешанную с прахом их близких. В то время власти не допускали даже упоминаний в печати о Бабьем Яре, и на импровизированный митинг не пришел никто из партийного руководства. Но были два писателя, представлявшие собой совесть русского и украинского народов — Виктор Некрасов и Иван Дзюба.
Виктор Платонович говорил очень достойно. Он первый сказал о том, что на месте гибели тысяч людей нет даже могильного камня. Он сумел найти самые нужные слова, которые дошли до плачущих людей, собравшихся в этом страшном месте.
Иван Дзюба говорил о том, что Бабий Яр — трагедия всего человечества. Но она произошла на украинской земле, поэтому прежде всего украинец не имеет права забывать о ней так же, как и еврей...
После митинга в Бабьем Яру и началась настоящая травля Виктора Некрасова по всем инстанциям.
Обо всем этом знала киевская интеллигенция и сочувствовала ему. А я написала простые, но искренние стихи в защиту Виктора Некрасова. Они «ходили по рукам», и это имело два последствия: мою книгу стихов, которая вот-вот должна была выйти, рассыпали. И еще мне передали друзья, что В. П. Некрасов хочет со мной познакомиться.
И вот 21 августа 1967 года я, без предварительного звонка, вхожу в подъезд его дома и чувствую, что сердце мое вот-вот выскочит. У двери на третьем этаже даже помедлила, соображая, не лучше ли вернуться, но все же нажата на звонок. Дверь открыл сам Виктор Платонович, он был в футболке и спортивных брюках. Посмотрел на меня внимательно, я назвала себя.
Перед моим приходом они с матерью пили чай. Некрасов познакомил нас, и Зинаида Николаевна пригласила меня к столу. Они так естественно держались, что я вскоре почти успокоилась. Виктор Платонович сказал, что мое лицо ему знакомо, и спросил, не встречались ли мы? Я подтвердила: да, года два с лишним тому назад на Большой Подвальной, в корпункте «Литературки»...
Зинаида Николаевна после чая стала мыть и протирать посуду. Одна рука у нее не поднималась (последствия инсульта), и я хотела подменить ее, но Некрасов сказал, что мама старается сама выполнять эту работу.
Виктор Платонович поблагодарил меня за посвященные ему стихи, сказал, что тронут ими (потом я убедилась, что он любил это слово и часто употреблял). Спросил, давно ли пишу стихи, выходили ли у меня книги, сказал, что хотел бы что-нибудь из моих стихов прочитать. Я обещала в следующий раз принести свои публикации.
Потом я не выдержала и похвасталась, что в 1963 году Анна Ахматова прислала мне письмо, в котором хорошо отзывалась о моих стихах. Когда же сказала, что уже девять лет собираю и изучаю материалы о ней, Некрасов проявил к этому особый интерес. Рассказал, что как раз в марте 1966 года они с мамой отдыхали в Комарово, когда пришло известие о кончине Ахматовой. Некрасов собрался ехать в Никольский собор на отпевание, и Зинаида Николаевна настояла, что поедет с ним. Она с юности очень любила стихи Анны Ахматовой. Приехали к собору. У входа стояла такая толпа, что даже снега не было видно. Виктор Платонович растерялся: как они смогут пробраться сквозь эту толпу
(«Видите, какая мама после болезни?»). Но толпа перед ними стала расступаться и пропускать их... Рассказывая об этом, Некрасов произнес слова, которые я запомнила на всю жизнь: «И тогда я понял, что очень много людей — это не всегда толпа»...
Затем он поднялся и пошел в свой кабинет, откуда вернулся с большой шкатулкой. В ней лежали памятные фотографии. Достал альбом-гармошку из фотографий, сделанных на похоронах Анны Ахматовой. (Я знала об этих снимках, но слыхала, что они очень редкие, т. к. почти все пленки милиция «засветила».) Мы вместе посмотрели их, причем я называла имена людей, знакомых мне. Некрасов внимательно слушал и вдруг стал настоятельно уговаривать меня взять этот альбом. Но я устояла и категорически отказалась. Тогда он выбрал очень красивую фотографию Анны Ахматовой и протянул мне. На этот раз я не смогла отказаться от подарка: в то время было известно очень мало снимков Ахматовой.
Потом Виктор Платонович принес свою новую, недавно вышедшую книгу «Путешествие в разных измерениях», которой у меня не было. Надписал: «Дорогой Евдокии Мироновне на память о нашей встрече. 21/VIII-67».
Я сердечно поблагодарила его и призналась, что принесла с собой другую его книгу, очень мною любимую — «Первое знакомство». Она хороша не только тем, что путешествия в Италию и во Францию описаны очень живо и интересно, но и тем, что Виктор Платонович снабдил ее большим количеством своих рисунков и сделанных им фотографий с непосредственными и слегка ироничными надписями.
Некрасов обрадовался: оказалось, он тоже очень любил эту книгу, хоть она и доставила ему немало неприятностей. Он подписал ее так:
«Евдокия Мироновна, рад, что могу надписать эту книгу, где больше всего мне нравится автор, как художник. Виктор Некрасов. 21/VIII-67 г.».
Выйдя на улицу, я все же еще не совсем справилась с волнением... Сразу достала фотографию Анны Ахматовой, чтобы как следует рассмотреть. На обратной стороне увидела надпись: «Вике для сравнения с профилем в гробу». Поняла, что и эту фотографию не имела права брать у Виктора Платоновича: надо как-нибудь ее вернуть. Но выполнила свое решение не сразу.
Во второй раз я пришла к Виктору Некрасову 14 января 1968 года, чтобы показать ему что-нибудь из своих стихов. Для этого я взяла номер «Радуги», недавно напечатавшей мою подборку.
Виктор Платонович сказал, что вообще-то равнодушен к современной поэзии, но ему понравилось мое стихотворение «Калейдоскоп»: он тоже часто размышляет о том, что мир вокруг нас постоянно меняется, и мы не в состоянии хоть на мгновение задержать то, что любим.
Я спросила, любит ли он кого-нибудь из современных поэтов. Он помолчал, потом ответил:
— Только двух: Давида Самойлова и Рюрика Немировского.
Я растерялась: стихи Самойлова и я любила, а о Рюрике Немировском не слыхала... И вдруг меня осенило: так это же Ролик Немировский, одноклассник моей старшей сестры, к которому все в классе относились несколько снисходительно, как к человеку «не от мира сего». Я его знала с детства, потом, став постарше, иногда встречала на симфонических концертах, где он со мной всегда заговаривал. Но стихов его я не знала. Спросила у Виктора Платоновича, печатается ли Немировский, услышала в ответ, что у него очень яркая метафорическая поэзия, но он опоздал с ней выступить: после Андрея Вознесенского его стихи выглядели бы, как плагиат.
Некрасов поинтересовался, чем я сейчас занимаюсь. За время, прошедшее с нашей первой встречи, я перешла работать в библиотеку, где создала клуб поэзии. На его вечера собиралось до ста человек, преимущественно студентов (неподалеку располагались три студенческих общежития). Некрасов одобрил мое увлечение, сказав, что для молодежи особенно важен круг единомышленников. По моей просьбе он написал несколько теплых строк для членов клуба и даже пообещал когда-нибудь приехать на его занятие.
Некрасов опять хорошо говорил об Анне Ахматовой, спрашивал, какие новые материалы о ней мне стали известны. Я рассказала о «Ташкентском альбоме» Елены Браганцевой, в который Анна Андреевна переписала от руки «Поэму без героя».
Я все время мучилась тем, что не могла вернуть Некрасову фотографию Анны Ахматовой, надписанную ему, но тогда переснимать фотографии было сложно. Наконец-то мне удалось переснять не только эту фотографию, но и еще одну, где Анна Андреевна сидела за письменным столом на своей даче в Комарове Отправила по почте обе фотографии Виктору Платоновичу.
Его ответ был помечен 27 января 1969 года.
Он писал:
«Дорогая Евдокия Мироновна! Давно-давно собирался Вам ответить и поблагодарить за фото (очень меня это тронуло!), да всякие дела, главным образом мамин перелом ноги (все срослось, но еще не ходит), не подпускали меня к письменному столу. Сейчас искупаю свои застарелые эпистолярные грехи и спешу (!) от всей души поблагодарить Вас за милый и ценный подарок, а заодно, опять же с запозданием, пожелать Вам, как и всем нам, чтоб наступивший год был получше ушедшего.
Всего Вам хорошего!
В. Некрасов».
Во время нашей второй встречи Виктор Платонович спросил, знает ли он кого-нибудь из моих друзей. Я назвала Николая Ивановича Дубова и Миколу Даниловича Руденко, с которым мы в те годы дружили. Он сказал, что это и его друзья, и потом через Николая Ивановича передавал мне привет, что было очень приятно.
В апреле 1970 года у меня наконец вышел первый сборник стихов «Диалог». Хоть я и знала об отношении Некрасова к современной поэзии, все же один из первых экземпляров книжки послала ему. На ней сделала надпись: «Для меня Киев — это город, где живет Виктор Некрасов».
Вскоре в ответ пришла открытка: «
Дорогая Евдокия! Благодарю Вас за книжку стихов — тронут! Поздравляю Вас с ее выходом и желаю дальнейших успехов.
Жму руку.
В. Некрасов».
Я все время помнила, что он любит стихи Рюрика Немировского, и очень хотела познакомиться с ними. Расспрашивала всех поэтов постарше меня. Наконец один из них прочитал мне две очень сильные строки:
Птицы все улетели, Остались летучие мыши...
С самим поэтом мне так и не удалось встретиться, хотя однажды неожиданно я побывала в его квартире: его жена, композитор Юдифь Рожевская, познакомилась с моими стихами и захотела написать на них романс.
Узнав о моем увлечении Анной Ахматовой, она сказала, что ее муж в юности жил в Ташкенте во время эвакуации и нам нужно непременно встретиться с ним, но сейчас он в отъезде.
Но вскоре Юдифь Рожевская умерла, а я не решилась беспокоить Рюрика Немировского в его горе.
Однако, как оказалось, он слышал обо мне от Виктора Некрасова и много позднее сделал мне бесценный подарок: передал 10 фотографий с похорон Анны Ахматовой, входивших в тот памятный альбом-гармошку, который я не решилась взять у Виктора Некрасова.
В последний раз я побывала у Некрасова, если не ошибаюсь, в 1973 году вместе со своей знакомой, дружившей с ним. Была беседа о поэтах-нонконформистах. Заговорили о Даниэле и Синявском. Я прочитала наизусть стихотворение Юлия Даниэля, написанное несколько лет тому назад в заключении. Виктора Платоновича оно явно взволновало. Расхрабрившись, я прочитала и стихотворение недавно исключенного из Союза писателей Бориса Чичибабина о похоронах Александра Твардовского. Виктор Платонович сказал, что уже слышал некоторые его стихи и они ему очень нравятся. (Так к двум любимым поэтам он «прибавил» еще двоих.)
Узнав об обыске у Некрасова, длившемся 42 часа, я хотела пойти к нему, но Н. И. Дубов сказал, что Виктор Платонович всех просил не звонить и не приходить.
А вскоре Виктор Некрасов, фронтовик, защитник Сталинграда, прекрасный писатель, был выдворен за пределы Советского Союза. Даже упоминать о нем было опасно.
Когда мне после этого случалось проходить по Пассажу, я чувствовала боль, горечь и стыд. Стыдно было, что не пренебрегла просьбой Виктора Платоновича и не пришла проститься.
Стихотворение Евдокии Ольшанской «В. П. Некрасову»
Письмо В. П. Некрасова к Е. М. Ольшанской (27.I.69)