Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове
Леонид Вышеславский
Вышеславский Леонид Николаевич (18 марта 1914, Николаев — 26 декабря 2002, Киев) — поэт, литературовед, переводчик. Лауреат премии им. П. Тычины (1974, за двухтомник стихов «Основа» и сборник «Стихотворения»). Лауреат Государственной премии им. Т.Г. Шевченко (1984, за сборник стихов «Близкая звезда»).
С 1922 года учился в Харькове — сначала в электротехническом институте, затем на биологическом факультете университета.
В 1938 году окончил филологический факультет Киевского университета.
В 1933 году в московском журнале «Молодая гвардия» были опубликованы первые стихи Вышеславского.
Первая книга стихов «Здравствуй, солнце» вышла в Киеве в 1936 году.
Во время Великой Отечественной войны Леонид Вышеславский был корреспондентом военной газеты «Защитник Родины», затем — газеты «За нашу победу» на одном из украинских фронтов.
Леониду Вышеславскому принадлежат переводы стихотворений Тараса Шевченко, Ивана Франко, Леси Украинки, Павло Тычины, Максима Рыльского, Михаила Доленго.
За все время творческой деятельности издал более 60 книг стихотворений, прозы и переводов.
Произведения Вышеславского переводились на украинский, польский, немецким, французский и другие языки.
Русский поэт Григорий Петников, соратник Велимира Хлебникова, завещал Леониду Вышеславскому звание «Председателя Земного Шара».
Награжден орденами Отечественной войны I и II ст., Красной Звезды, Дружбы народов, «Знак Почета».
Виктор Некрасов и Ван-Гог
Из книги Леонида Вышеславского «Фантастические события на планете Вышеславия». — К. : Главная специализированная редакция литературы языками национальных меньшинств Украины, 1996, стр. 117—120
Перебираю архив. Нахожу письма и записи не столь уж далекого времени, но они воспринимаются как документы совершенно другой эпохи. Читаю и удивляюсь: да неужели мы так жили?! Прошло двадцать, от силы — тридцать лет, а кажется — миновали века...
В начале шестидесятых годов киевский прозаик Леонид Волынский принес в редакцию журнала «Радуга» свою повесть «Дом на солнцепеке». О жизни Ван-Гога. Я в необычной для себя роли редактора, еще не ведая, что меня подстерегает за каждым углом, решил эту повесть напечатать, но встретил упорное сопротивление некоторых членов редколлегии, которым имя даже такого художника, как Ван-Гог, казалось крамольным.
Леонид Волынский, кроме своей повести, принес в журнал рукопись перевода знаменитого романа Хемингуэя «По ком звонит колокол». Но тут уж от меня мало что зависело. В романе по-новому, противореча официальным толкованиям, освещалась гражданская война в Испании, и на его публикацию был наложен негласный запрет. Как раз в это время я получаю письмо из малеевского дома творчества от члена редколлегии нашей «Радуги» Виктора Платоновича Некрасова:
«15. февр 60.
Леня!
С огорченном узнал, что вы разошлись с Волынским. Напугал Серпилин? Так ведь он всего боится мудак. Ван-Гог один из крупнейших художников-
реалистов, о котором у нас до сих пор
ничего не писали. И все из трусости, боясь низкопоклонства. Неужели же и ты свое «царствование» начнешь с трусости. Позвони Волынскому и восстанови отношения. Вещь
надо печатать!..
О Хемингуэе. Думаю, сейчас самое премя его печатать... Никаких официальных запретов свыше на его «Колокол» не было. Учти, подумай, взвесь. Этим можно создать журналу всесоюзную славу. В будущем году перегоним по тиражу «Юность» — увидишь. Все!
Жму руку В. Некрасов».
Так болел душой за журнал Виктор Платонович или, как мы его называли дружески, Вика. Он даже пошел на «хитрость», подчеркнув в письме определение Ван-Гога как одного из художников-реалистов, чтобы нам было легче протолкнуть повесть о великом живописце. Повесть была напечатана, а на Хемингуэя так и не удалось добиться разрешения. Вспоминать сейчас те годы очень тягостно. К каким только аргументам, то искренне, то лукавя прибегали мы, чтобы отстоять что-то дорогое для себя, осадить слишком опасливых. Травля Некрасова велась организованно, продуманно. Чего только ему не вменялось в вину! Его обвинили в том, что он критиковал скульптурную работу Вучетича в Волгограде. Поднял руку на лауреата из лауреатов, маститого, обласканного властями скульптора! Уже этого было достаточно, чтобы пригрозить исключением из партии. Я счел своим долгом обратиться с письмом в тогдашний партком Союза писателей Украины: «Убежден, что любой человек, а тем более коммунист, имеет право критиковать ту или иную скульптуру, тот или иной мемориал, если они ему почему-либо не нравятся. Ставить в связи с этим вопрос о пребывании в партии — «нелепость». Слова «тем более коммунист» я писал совершенно искренне, хотя и знал, на какую педаль надо нажимать, точно так же, как Некрасов с «реалистом» Ван-Гогом. Так все и ловчили, загнанные в идеологическую клетку...
Новую волну негодования в верхах вызвали очерки Некрасова о загранице. Вот где посыпались все камни на его голову! Помню, с каким ожесточением встретили в партиздате мой положительный отзыв об этих очерках.
Был период, когда, казалось, травля несколько приутихла, пошла на убыль. Бюро парторганизации журнала «Радуга» собралось, чтобы в присутствии Некрасова снять с него выговор, полученный за давние «злодеяния». Но это был кем-то заранее намеченный коварный ход. Вдруг нежданно-негаданно выяснилось, что Некрасов не уплатил партвзносы за пять месяцев, а стало быть, согласно Уставу... Все повернулось на 180°. Где уж тут снимать выговор, когда встал вопрос о пребывании Некрасова в партии. И вот снова — из моего письма в партком: «Неуплата членских взносов за пять месяцев, конечно, большое прегрешение, карающееся Уставом. И все же я думаю, что этот вопрос следует нам пересмотреть. Тов. Некрасов — активный участник Великой Отечественной войны, сорокалетие которой будет скоро отмечать весь мир, автор всемирно известной книги о Сталинградской битве, и такого человека надо сохранить для партии, ограничившись строгим партийным взысканием».
Не тут-то было! Травлю довели до логического конца: перестали печатать, исключили из партии, устроили многочасовой обыск в квартире, словом, заставили расстаться с родиной...
* * *
Почему-то все чаще
грущу я о Вике Некрасове,
нежелательном для партийных тузов.
Может быть,
пролетая межзвездными трассами,
он откликнуться б мог
на мой дружеский зов.
Может быть,
на подаренной мне Вышеславии
нам счастливая встреча еще суждена,
там, как встарь,
мы бы горькую чарку во здравие
наших верных друзей осушили сполна.
Мы бы вспомнили склоны Печерска,
кварталы Батыевой,
и увидели б вновь
незажившую рану из ран,
как его, сталинградца,
пинком вышибали из Киева
на чужбину,
и плакал над Волгой
Мамаев курган.
Я скорблю о друзьях.
Я их больше не встречу на родине,
никогда не увижу
на древних днепровских холмах,
а быть может, лишь там,
где-то там,
на пустом астероиде,
где и время и память
размолоты вечностью в прах.