Главная Софья Мотовилова Виктор Кондырев Александр Немец Благодарности Контакты


Биография
Адреса
Хроника жизни
Семья
Произведения
Библиография
1941—1945
Сталинград
Бабий Яр
«Турист с тросточкой»
Дом Турбиных
«Радио Свобода»
Письма
Документы
Фотографии
Рисунки
Экранизации
Инсценировки
Аудио
Видеоканал
Воспоминания
Круг друзей ВПН: именной указатель
Похороны ВПН
Могила ВПН
Могилы близких
Память
Стихи о ВПН
Статьи о ВПН
Фильмы о ВПН
ВПН в изобр. искусстве
ВПН с улыбкой
Поддержите сайт


Фронтовые друзья Виктора Некрасова

Юрий Беньяш



Юрий Владимирович Беньяш, Киев, предвоенные годы.
Фотография из архива Виктора Некрасова


Беньяш Юрий Владимирович (1922, Киев — ноябрь 1942, Сталинград, похоронен в большой братскрй могиле мемориального комплекса «Героям Сталинградской битвы») — капитан, командир 1-го батальона, 1047 СП. Племянник писателя Василия Гроссмана.

Отрывок из рассказа Виктора Некрасова
«Случай на Мамаевом кургане» (1965)

<...>
После очень основательного выписывания пропуска — крупным каллиграфическим почерком переписывается буквально весь текст моего паспорта — я попадаю к замдиректора, обходительному немолодому человеку, который, против ожидания, сразу понял, какими чувствами я обуреваем. Вызвав кого-то из своих помощников, он так ему и сказал:
— Ознакомь товарища с процессом, не очень утомляя его, а потом покажи, как пройти в подвальное помещение — у товарища с ним связаны личные героические воспоминания. — Он понимающе улыбнулся мне.
Помощник — молодой парень в спецовке — выполнил указание в точности: процессом не утомил, из вежливости поинтересовался, как мы здесь воевали, и на прощанье предложил фонарик.
— Там у нас, мягко выражаясь, захламлено малость. Если хотите, могу проводить...
— Что вы, зачем? — воспротивился я. — В те годы там паркет тоже не каждый день начищали...
Он улыбнулся. Мы распрощались, и, вооружившись фонариком, я стал спускаться по темной лестнице. Тогда эта лестница тоже существовала, но ею не пользовались, в КП куда проще было попасть через подвальное окно и люк в полу.
Люк этот я не сразу обнаружил. Помещение, в котором он находился, действительно было малость захламлено, и мне пришлось порядком-таки повозиться, пока я не расчистил вход в подвал. Крышка тоже не сразу открылась, но с помощью железной рейки я ее победил. По скрипучей, по-моему, сохранившейся еще с того времени деревянной лестнице я осторожно спустился вниз.
Теперь надо было пройти нечто вроде длинного коридора, вдоль которого тянулись трубы, и в конце его должна была быть железная дверь, а за ней тот самый подвал, где был КП первого батальона.
КП находился здесь довольно долго — с августа сорок второго, когда немцы захватили водонапорные баки на вершине кургана, до конца ноября: с переходом в наступление нашу дивизию передислоцировали правее, к высотке Безымянной. В свое время я сюда довольно часто наведывался — батальоном командовал отчаянно смелый, лихой капитан Беньяш. Это был удивительно красивый, кудрявый, веселый парень, гроза немцев и окрестных санинструкторш. Это у него на КП, в этом самом подвале, устраивались концерты, и мы, штабные поверяющие, под любым предлогом приходили «поверять» именно этот батальон. В конце октября или начале ноября Беньяш погиб. Погиб по-глупому, от случайной мины, во дворе мясокомбината, где он назначил свидание одной из своих поклонниц. Мы долго оплакивали его. Похоронили на высоком волжском берегу, а когда в Сталинграде кончилась война, на могиле поставили памятник. Сделали его наши полковые саперы по моему эскизу. Это был первый памятник в Сталинграде. Он хорошо был виден с Волги. Сейчас его нет: он был деревянный.
Итак, я спустился по лестнице и двинулся по длинному коридору с трубами. Как ни странно, но здесь был сравнительно больший порядок, чем там, наверху, вернее, меньший беспорядок. В одном месте у стены стояло десятка два ящиков, очень похожих на патронные. В свое время они назывались цинками. Я раскрыл один из них и, к великому своему изумлению, обнаружил, что он полон патронов. Поразительнее всего было то, что у них был совершенно свежий вид, точно их только что принесли. Даже масло не просохло. Подумать только, за все эти годы никто не удосужился сюда спуститься. Я мысленно представил себе, как торопились хозяева этого подвала, покидая насиженное место, и практичный старшина, взглянув на ящики, махнул рукой: «А ну их, таскаться еще... На новом месте дадут новые». Так и пролежали они здесь двадцать три года...
Подходя к железной двери — она тоже сохранилась такой, какой была, — я почувствовал легкое волнение, будто был я здесь совсем недавно, только вчера, и что сейчас, как и вчера, мы с Беньяшем или его начальником штаба отправимся на передовую проверять огневые точки, а может, никуда и не пойдем, а будем пить чай и крутить патефон — у Беньяша полно было пластинок.
Я толкнул дверь...
В жизни каждого человека есть периоды, в памяти не задерживающиеся, есть периоды провалов, но бывают дни, которые запоминаешь с первой до последней минуты, запоминаешь каждую деталь, каждую мелочь, каждое произнесенное слово, каждую мелькнувшую у тебя мысль. К этим дням я сейчас и подошел. Всю мою жизнь, до последнего дня, они будут стоять перед моими глазами ясные и четкие, как на экране, хотя я никогда так и не узнаю, когда же это произошло — вчера или двадцать три года назад...
В тот самый момент, когда я толкнул дверь, над головой у меня грохнуло что-то очень тяжелое, и с потолка посыпалась штукатурка. Похоже было, что где-то вверху разорвался снаряд порядка 152 миллиметров. От непривычки я вздрогнул, очевидно, или попятился.
— Э-э, капитан, да ты у нас, видать, нервенный...
Сказано это было без всякого желания обидеть, с юморком, и я сразу узнал голос. Полулежа и подперев одной рукой голову — любимая его поза, — на меня с нар глядел из-под упавших на лоб черных завитков кудрей веселыми, живыми глазами капитан Беньяш.
— Давай-давай заходи, не стесняйся. Мы сегодня тебя по-царски встретим. Кое-чем разживились.
Вверху опять что-то разорвалось, но, кроме меня, никто не обратил на это внимания...
Первое невольное ощущение у меня было, что я присутствую на киносъемке фильма об Отечественной войне. Но ни операторов, ни режиссеров, ни юпитеров не было. Подвал освещен был большой керосиновой лампой, очень уютной, с зеленым абажуром. Свет от нее падал на шахматную доску, стоявшую на нарах между комбатом и его замполитом, статным, всегда подтянутым грузином, фамилию которого я никак не мог припомнить. В углу при свете коптящей артиллерийской гильзы сидел и что-то читал молоденький, очень рябой связист с подвешенной к голове трубкой. В другом возился старшина — перебирал белье. Двое или трое бойцов, укрывшись шинелями, спали на полу, подстелив под себя войлок. Лампа с абажуром стояла на столике возле комбата. Столик этот я хорошо помнил — изящный, легкий, на гнутых ножках в виде львиных лап. Над ним висело большое зеркало в золотой раме с амурчиками и венками. В зеркало была воткнута фотография какой-то девицы в кудряшках. Вряд ли это была жена Беньяша — по-моему, он был холост.
Я мог бы со всеми подробностями описать сейчас всю обстановку подвала, вплоть до даты — 5 октября — на табеле-календаре, висевшем между зеркалом и вырезанным из журнала портретом Сталина в маршальском мундире. Но я не хочу отвлекаться от основного. Скажу только, что именно портрет Сталина привлек мое внимание, и Беньяш, заметив это, мимоходом уронил, вставая со своих нар:
— Ничего, ничего, не осудит... Выпьем?
Беньяш никого на свете не боялся, даже своего замполита. Уверен, что он и перед самим Сталиным стоял бы, как позволял себе стоять перед командиром полка или дивизии, — не вытянувшись в струнку, а свободно, расслабив одну ногу, с высоко поднятой головой и чуть-чуть согнутыми в локтях и сжатыми в кулаки руками. Ни разу ни от кого он не получил за это замечания, даже от Чуйкова, а тот не отличался любовью к вольностям.
Враскачку, как моряк на берегу, Беньяш прошел через весь подвал, порылся в углу и вернулся с бутылкой коньяка. Коньяк был французский, «Мартель», со множеством медалей и гербов на этикетке.
— Для знатоков держу. — Он срезал ножом колпачок и одним ударом выбил пробку. — И лимончик дам. Нарежь-ка, Сидоренко. И сахар натолки. Мы с тобой сейчас, инженер, по всем правилам все сделаем. Вилочки, ножички, скатерть постелим... — Он иронически взглянул на замполита. — А ты чего лыбишься? Вам, брат, нельзя, не положено, примером для бойцов должны быть... — И подмигнул мне. — Садись, инженер. Что ты сегодня как в воду опущенный? Не узнаю... Нагорело, что ли?
Вид у меня был, очевидно, очень растерянный. Я подсел к столику и только сейчас увидел в зеркале, что на мне гимнастерка, расстегнутая телогрейка, а лицом я похож на свою фотокарточку из офицерского удостоверения — ни усов, ни морщин, ни мешков под глазами. Потом я несколько раз ловил себя на том, что поглядываю все время в зеркало — в последнее время, особенно в парикмахерских, это не доставляло мне удовольствия, сейчас же было даже приятно. Я как-то даже осмелел.
Что ощущал я в эти первые минуты? К концу дня я как-то привык к своему противоестественному положению (именно «как-то», другого слова не нахожу), но в первую минуту у меня было желание рвануться назад, вскарабкаться по скрипучей лестнице и найти того парня в спецовке — кстати, фонарик я до сих пор сжимал в руках.
— А ну покажи, покажи. — Беньяш протянул руку за фонариком. — Где достал? Ты смотри, китайский...
— Китайский... — сказал я, и это было первое, что я произнес.
— Мелитон, смотри, китайский фонарик. Своих, фрицевских, не хватает!
Замполит подошел, взял его в руки, и оба они долго возились с ним, пуская луч в разные стороны и восторгаясь его силой. Потом его рассматривали старшина и связист. Я невольно пожалел, что оставил в каюте свой маленький транзистор «Сокол».
— Ну ладно, — сказал Беньяш. — Хватит баловаться. Пора за работу. Это все разведчики мои. — Беньяш кивнул в сторону спавших в углу бойцов. — Сделали ночью небольшую вылазку и раскулачили офицерский блиндажик. Небось никогда не пил такого, а?
Такой или приблизительно такой я пил в Италии, но это было пять лет тому назад или, наоборот, лет пятнадцать спустя.
— Коньяк приличный, — сказал я, и мы выпили еще по одной.
Беньяш сжалился над замполитом и дал ему тоже попробовать. Затем старшине и связисту. Все хвалили коньяк, закусывали лимоном, и некоторое время мы говорили о различных напитках, сравнивая их качество и силу воздействия.
Черт его знает, о чем же говорить. Треплюсь о ерунде, а хочется о другом. Ведь я так много знаю. И чем все это кончится, и как долго продлится, и что будет потом. Но как заговоришь? И главное, как уберечь Беньяша от того, что его ждет? Как его предупредить, как удержать?
Позвонили из штаба. Спросили про обстановку.
— Да ничего, тихо, — сказал в трубку Беньяш. — Пока не лезут. Ночью собираюсь... Кстати, у меня тут инженер. Погоди, не бросай трубку. — Он повернулся ко мне. — Слушай, у тебя мины есть какие-нибудь там? Мне в одном месте надо было бы поставить, разрыв получился.
Я растерялся — есть у меня мины или нет?
— Ладно! — крикнул в трубку Беньяш. — Разыщи сапера, выясни насчет картошки, и пускай он сюда позвонит.
Так началась моя вторичная служба в армии.
<...>

Отрывок
из маленького портрета Виктора Некрасова
«Вас. Гроссман» (1969)

<...>
Василий Гроссман
В Сталинграде не часто, но появлялись всё же журналисты и писатели. Об одном из них, широкому читателю мало известном, я написал небольшой рассказ «Новичок». Но это был, так сказать, случай экстраординарный, обычно же «люди пера» появлялись ненадолго и не всегда спускались ниже штаба армии.
Василий Семёнович Гроссман бывал не только в дивизии, но и в полках, на передовой.
Был он и в нашем полку. Когда точно — не помню, во всяком случае, после начала нашего наступления, так как ко времени его посещения мы уже читали и «Глазами Чехова», и «Направление главного удара».
К нам он попал не только потому, что мы сидели вплотную к знаменитым «бакам» на Мамаевом кургане, самом западном участке Сталинградского фронта, но ещё и потому, что его племянник, киевлянин Беньяш, стройный, чёрно-курчавый, отчаянно-весёлый и весело-отчаянный парень, любимец всего полка, был командиром нашего первого батальона. Но встретиться с ним Гроссману не удалось — Беньяш погиб ещё до начала наступления, погиб по-глупому, то ли от шальной пули, то ли от случайного осколка в тот редкий час, когда на фронте была тишина.
<...>

Отрывок
из воспоминаний Ильи Марьясина
«Мои далекие молодые годы»

2. Мои одноклассники

Недавно довелось перечитать некоторые старые рассказы Виктора Некрасова и среди них «Случай на Мамаевом Кургане», опубликованный в 1966 г. в «Новом Мире». В нем автор рассказывает о своем повторном посещении Сталинграда в 1965 г. Впервые он побывал на месте самой ожесточенной битвы за Сталинград на Мамаевом Кургане в 1942 г. Во время первого посещения Некрасов познакомился с Юрием Беньяшем — командиром минометного батальона, защищавшего Мамаев Курган. Писатель был тогда военным инженером дивизии и по долгу службы неоднократно инспектировал командный пункт (КП) батальона капитана Беньяша. Юра был моим одноклассником по Киевской средней школе № 83. Мы, его соученики, конечно, знали о судьбе нашего товарища и до публикации. По прошествии многих лет сейчас мне захотелось поделиться воспоминаниями об этом необыкновенном парне, а также вспомнить некоторых других своих товарищей по этой школе. Казалось бы, далекая история юношеских школьных учащихся одного из классов рядовой средней школы может быть интересной только самим участникам тех событий. Однако история класса, судьбы моих одноклассников, по существу, являются историей маленькой, но далеко не ординарной, ячейки большой еврейской диаспоры, Мой личный долг перед теми, кого «уж нет» и перед теми, «кто далече» рассказать о том, что сохранилось в памяти. В центре Киева, где располагалась и наша 83 средняя русская школа, перед войной проживали многие еврейские, преимущественно интеллигентные, семьи. Для тех, кто знаком с Киевом, школа находилась на Лютеранской улице и стояла на обрыве Круглоуниверситетского спуска к Бессарабскому рынку. Число учеников — евреев в несколько раз превышало число всех остальных учащихся. В моем 8 классе, куда я впервые поступил, евреев было 21 из общего числа 28. В качестве курьеза можно упомянуть нашу соученицу милую девушку с украинской фамилией Зингоренко, но ее имя было Рива. Кстати говоря, из восьми, получивших отличные аттестаты, шестеро были евреями. Такой «перекос» образовался, в том числе, в результате проходившей в 1934 году реформы средней школы. На Украине усиленно насаждались украинские школы. В них евреи были нежелательными элементами. В предвоенные годы, о которых идет речь, мы никаких проявлений антисемитизма не чувствовали, о чем свидетельствует количество золотых аттестатов у еврейских ребят. Юра Беньяш был, безусловно, яркой личностью и человеком героической судьбы. Помимо В. Некрасова, о нем пишет в своей неопубликованной книге «Георгий Беньяш — отважный сын еврейского народа» Вольф Бухбайндер, живущий ныне в Америке.
Он был близким другом Юры в детские годы. Каким же мне запомнился Юра? Воспитывался он в семье деда — известного в Киеве профессора — микробиолога, жившего в «Доме врачей» недалеко от театра им. И. Франко. Отец и мать жили в разводе, и этой темы Юра никогда не касался. Отец Юры женился на молодой девушке, не посчитавшись с неприятием ее родителями. Поэтому он вместе с женой был вынужден уехать из Киева в Москву, оставив маленького Юру на попечение дедушке и бабушке.
У дедушки Моисея Григорьевича и бабушки Марии Савельевны было еще двое детей. Один из них «дядя Вася» стал близким родственником знаменитого писателя Василия Гроссмана. Постоянная разлука с родителями была Юре далеко не безразлична. Однако эту больную тему он никогда в школе не обсуждал. Семья деда жила в полном достатке, в отличие от большинства из нас, и во внуке дед не чаял души. С ранних лет Юра воспитывался гувернанткой Тиной — немкой из Латвии. Она воспитывала также и отца Юры. Была в доме абсолютно родным человеком. Не будучи еврейкой, она, не колеблясь, пошла вместе со стариками в Бабий Яр и погибла вместе с ними. Кстати говоря, они категорически отказывались от эвакуации из Киева, потому что не могли допустить, что немцы будут уничтожать евреев. «Они же не варвары». Это они знали доподлинно, так как долгие годы жили и учились в Берлине. Немецкий язык был для Юры практически родным. Ученье было для него не слишком интересным занятием, и учителям стоило немалых сил заставлять его выполнять задания и вообще учиться. Четверки были его наивысшими оценками. Слыл он хулиганистым парнем, и имя его было окружено некоторым ореолом романтики и героизма. За что и пользовался повышенным вниманием девочек, тем более что был удивительно красивым парнем. Высокий стройный темноглазый с шапкой густых темно-русых волос. Особенно отличали его длинные густые бархатистые ресницы. Читатели могут в этом убедиться по сохранившемуся несовершенному фото.




Юрий Беньяш, школьник


Он был прекрасным и добрым товарищем, всегда готовым на помощь. Писал наивные восторженные стихи, в которых говорил о своей ненависти к фашизму. Одно такое стихотворение послал в «Пионерскую Правду». Ответили, что тема очень важная, но ему еще нужно поработать над стихом. “Присылай» еще». Сидел он один на первой парте, рядом с учительским столом. Учителя и в первую очередь классный руководитель — незабвенная Мария Евгеньевна Пальчевская, любившая Юру как сына (своих детей не было), не хотели во время уроков выпускать его из поля зрения. Однако это не очень помогало, и Юра ухитрялся устраивать всякие фокусы и на первой парте. Вот один из них. Наш историк Сергей Павлович Зеленецкий — закоренелый холостяк и не очень опрятный человек, был предметом особого внимания Юры. СП не обращал внимания ни на свою одежду, ни на состояние обуви. Иногда приходил в ботинках с рваными носами. Как Юра мог пропустить это мимо! Он просовывал тонкую соломинку в дырку в ботинке и крутил ее. Учитель отодвигался вместе со стулом и столом назад, а Юра незаметно вместе с партой продвигался вперед. Юра мог, ни слова не говоря, стоя рядом с СП, вытащить из верхнего кармана его пиджака расческу и причесаться, Учителя прощали ему эти незлобивые шутки. После окончания школы Юре было уже 18 лет. Он пытался поступить в Киевское танковое училище. Но не был принят. Причина заключалась в том, что его мать была репрессирована. Поэтому он ушел в Армию рядовым.
Те из нас, кто родился в 1923 году, успели поступить на первые курсы институтов и закончили их до войны. Те же, кто родился в 1922 г., призывались в Армию накануне войны. Очень многие погибли в первые месяцы 1941 г. Среди них Яша Левин, Лева Тартаковский, Год Мирский, Ганя Энгель, Миша Бабич. Почти половина мужской части класса. Обстоятельства их гибели мне неизвестны. Помню одно из писем Гани Энгеля родным. Он служил в береговой артиллерии на полуострове Ханко. Гордился техникой, которую обслуживал. Писал, что с ее помощью можно делать все, кроме того, чтобы «варить суп». Он погиб через несколько дней после начала войны во время эвакуации гарнизона при посадке на корабли под сильнейшей бомбежкой.
Все упомянутые мальчики были евреями, и это лучшее доказательство нашего участия в Войне. Теперь предоставим слово Виктору Некрасову («Случай на Мамаевом Кургане»): «КП первого батальона (На Мамаевом Кургане) находился здесь довольно давно — с августа сорок второго... В свое время я сюда довольно часто наведывался. Батальоном командовал отчаянно смелый, лихой капитан Беньяш. Это был удивительно красивый, кудрявый, веселый парень, гроза немцев и окрестных санинструкторш. Это у него на КП, в этом самом подвале, устраивались концерты, и мы штабные проверяющие, под любым предлогом приходили «проверять» именно этот батальон. В конце октября или начале ноября Беньяш погиб. Погиб по-глупому, от случайной мины во дворе мясокомбината, где он назначил свидание одной из своих поклонниц. Мы долго оплакивали его. Похоронили на высоком волжском берегу, а когда в Сталинграде кончилась война, на могиле поставили памятник по моему эскизу. Это был первый памятник в Сталинграде. Он хорошо был виден с Волги. Сейчас его нет: он был деревянный».




Предложенный ВПН «Проект памятника на могиле командиров 1047 сп 284 сд,
погибших в боях за Мамаев курган. IX.1942 — II.1943.
Полковой инженер 1047 сп ст. лейтенант Некрасов»


И далее «Беньяш никого на свете не боялся, даже своего замполита. Уверен, что он и перед самим Сталиным стоял бы, как позволял себе стоять перед командиром полка или дивизии, не вытянувшись в струнку, а свободно, расслабив одну ногу, с высоко поднятой головой и чуть-чуть согнутыми в локтях и сжатыми в кулаки руками. Ни разу ни от кого он не получал за это замечания, даже от Чуйкова, а тот отнюдь не отличался любовью к вольностям».
Некрасов упоминает портрет кудрявой девушки, висевший в Юрином блиндаже, хотя, как он предполагает, Беньяш не был женат. В 1942 году Юре было всего 20 лет, а он уже был командиром батальона,- фактически на должности майора или подполковника. Можно быть уверенным, что он заслужил это своим ратным трудом и незаурядной храбростью. Удивительно, откуда у парня, воспитавшегося в полном достатке в сугубо интеллигентной еврейской семье, взялись такие качества профессионального воина. Будучи в служебной командировке в Сталинграде, я тоже посетил Мемориал славы на Мамаевом Кургане. С волнением искал имя Юры Беньяша среди множества других фамилий. Нашел ее высеченной на мраморе среди многих тысяч других — погибших воинов. Мне захотелось крикнуть всем людям вокруг: «Я учился с этим парнем!». Светлая ему память. Ходили слухи, что он был представлен к званию Героя, но он не получил его, возможно, из-за того, что кого-то не устраивала его национальность. Таких случаев было немало...

2014—2024 © Международный интернет-проект «Сайт памяти Виктора Некрасова»
При полном или частичном использовании материалов ссылка на
www.nekrassov-viktor.com обязательна.
© Viсtor Kondyrev Фотоматериалы для проекта любезно переданы В. Л. Кондыревым.
Flag Counter