Круг друзей и знакомых Виктора Некрасова — Москва
Юрий Трифонов
Трифонов Юрий Валентинович (28 августа 1925, Москва — 28 марта 1981, Москва) — писатель. Лауреат Сталинской премии третьей степени (1951).
Родился в семье профессионального революционера, который участвовал в вооруженном восстании в Ростове (прошел ссылку и каторгу), в организации в 1917 году Красной Гвардии в Петрограде, в гражданской войне, в 1918 году спасал золотой запас республики, работал в Военной коллегии Верховного суда. Отец был для будущего писателя подлинным образцом революционера и человека. Для двенадцатилетнего мальчика стал трагедией арест отца, в невиновности которого он был уверен и в 1937 году, когда это случилось, и позже. В 1938 году была арестована и мать. «Сын врага народа» после средней школы не мог поступить ни в один вуз, поэтому ему пришлось работать на авиационном заводе слесарем, диспетчером цеха, редактором заводской многотиражки.
Получив необходимый рабочий стаж, Трифонов поступает в Литературный институт им. М. Горького, который окончил в 1949 году. Известность приобрел после выхода в свет романа «Студенты» (1950).
Весной 1952 году уезхал в командировку в Каракумы, на трассу Главного Туркменского канала. На долгие годы писательская судьба Ю. Трифонова оказалась связанной с Туркменией. В 1959 году появился цикл рассказов и очерков «Под солнцем», в котором впервые обозначаются черты собственно трифоновского стиля. В 1962 году написал роман «Утоление жажды».
Реабилитация отца (1955) дала возможность в 1965 году написать документальную повесть «Отблеск костра» на основе сохранившегося архива отца. В 1966—1969 гг. написал ряд рассказов — «Вера и Зойка», «В грибную осень» и др. В 1969 году вышла первая повесть из цикла «городских» «Обмен», за нею следуют (1970—1976) «Предварительные итоги», «Долгое прощание», «Другая жизнь», «Дом на набережной». В 1973 году был издан роман о народовольцах — «Нетерпение».
В последние годы были написаны: роман «Старик» и цикл рассказов «Опрокинутый дом».
Фрагменты из «Книги воспоминаний»
Константина Ваншенкина
Ведь я знал его
О Викторе Некрасове
«...В последующие дни съезд, как и было предусмотрено заранее, проходил в Колонном зале. Какой-то бесконечный съезд: длинные обзорные доклады, отчеты, вспыхивающие ошибки в прениях, бурлящие фойе и буфет, часто меняющаяся стенгазета съезда, возле которой тоже толпы, остроты, обиды, знакомства, встречи, объятия.
Пришелся на это время и мой день рождения — двадцать девять лет. Я заранее пригласил Некрасова, Рыленкова и не знакомых с ними двух моих испытанных институтских друзей — Винокурова и Трифонова.
Ехать уговорились вместе, прямо отсюда. Да что там ехать — одна остановка на метро от «Площади Революции».
Однако, ближе к вечеру, подошел Виктор и сказал, что хотел бы послушать выступление Б. Агапова, который собирается долбать его новую вещь и называет его прозу планктоном. Об этом Некрасова предупредил какой-то доброжелатель.
В принципе такая оценка не была новостью. Некрасова, как это не раз бывало в литературе, чаще всего критиковали за его сильные стороны. Он впитывал жизнь во всех ее подробностях, был ее ценителем, что ли. Он все подмечал, видел, слышал и бесхитростно хотел поделиться этим с читателем.
После первой книги наиболее удачны у него вещи очеркового плана, как б очерки — об Италии, о Дальнем Востоке. За них его называли печатно «туристом с тросточкой» и как-то еще в этом же роде.
Демократичность его описаний квалифицировалась как бытовизм.
Там, где он начинал писать художественно, выдумывать психологию, он сразу терял. Но живые, жизненные детали оставались, западали. Помню, много было сломано копий вокруг мимоходного взгляда вернувшегося с войны героя, увидевшего на полочке в ванной не одну зубную щетку, а две.
В дальнейшем, в Париже, он утратил эту свою безошибочную точность детали в настроении. Да и не хватало запаса художественной памяти, столь свойственного Ивану Бунину.
А тогда, в фойе Колонного зала, я ответил ему весьма кисло:
— Ну что ж, конечно. Подождем...
Остальные мои гости, я чувствовал, уже испытывали нетерпение, настроились. По объявляли одного оратора за другим, а обещанного Агапова все не было.
Наконец не выдержал и Некрасов:
— Было бы чего ждать! Поехали!..
Особняк стоял посреди двора. Нужно было подняться по опасносбитым ступеням, пройти через неухоженную коммунальную кухню, темный коридор и отворить дверь в наши две смежные комнатенки (9 и 7 кв. м.), но уютные, из другого мира — с книжными полками, горкой, тахтой, письменным столом. Занимая всю первую комнатку, стоял раздвинутый и соответственно накрытый, уже готовый стол, вызвавший ликование гостей, особенно Некрасова.
Инна скромно улыбалась.
Таким образом, я впервые познакомил своих гостей между собой, и, нужно сказать, они очень понравились друг другу-
Сидели поздно, шумно, с удовольствием, но утром как штык были к началу заседания. Тогда это в охотку шло.
Назавтра я спросил:
— Ну, что Агапов? Тебе рассказали?
Он посмотрел с недоумением:
Наверно, не выступал. Не знаю.
Наконец съезд, к которому мы уже привыкли, окончился, и в Кремле состоялся торжественный прием...»
«...И на этот раз Некрасов прибыл с другом, с фронтовым другом, живущим постоянно где-то на Севере и направляющимся отдыхать в зимний Крым. Это был крупный молчаливый человек, уже несколько оглушенный их встречей.
Замечательное это у Некрасова было качество — верность фронтовому товариществу, не формально, а всей душой, всеми печенками.
Война, однополчане, воспоминания в мельчайших подробностях — это в нем сидело. Его тянуло к тогдашним солдатам и к сегодняшним работягам, он испытывал к ним жгучий интерес, растворялся в них, был такой же, как они.
Он мог бы сказать тоже:
Пусть нас где-нибудь в пивнушке
Вспомнит после третьей кружки
С рукавом пустым солдат.
Я потом часто думал: как он там безо всего этого? Конечно, там, в бистро или в кафе, тоже есть, наверное, простые симпатичные ребята, но ведь все другое, и психология тоже.
Мы тут же вышли на улицу, позвонили из автомата, сели в такси,— их было тогда полно, на каждом шагу,— и поехали.
Трифонов жил на Масловке у своего тестя, старого художника, в специально построенном доме, где помещались и квартиры, и художественные мастерские. Этот дом описан им в позднем рассказе о посещении Шагала. В 1951 году Юра получил за повесть «Студенты» Сталинскую премию и вскоре женился на солистке Большого театра Нине Нелиной. Она, видимо, предполагала, что он и дальше пойдет щелкать премии одну за другой, как тогда не раз бывало. Но у него дело застопорилось, заколодило, да и другие появились неприятности, он стал сбиваться с тона, но держался, упорствовал.
От того, последующего, настоящего Трифонова, которого знают, его отделяло почти целых пятнадцать лет.
А пока что жить было негде, Нинины старики уступили им квартиру, а сами устроились в мастерской. Маленькой Олечке было, думаю, года три-четыре. Она до сих пор, или, вернее с тех пор, называет меня: «дядя Костя».
Наш приезд вызвал оживление: еще бы, знаменитый Некрасов! Нина с матерью накрывали на стол, друг, похоже, уснул в уголке, и кресле, а мы вели беседу об искусстве.
Один наш поэт в телевизионной передаче о Трифонове охарактеризовал его так: «Молчун, думающий валун».
Совершенно неверно — кроме, разумеется, второго слова. Юра был очень остроумен, бывал весел, даже смешлив. А если бы вы видели, как он слегка тяжеловато, но изящно отпивал чечетку!
Разговор сразу повернулся к живописи. Старик блаженствовал: Некрасов прекрасно знал импрессионистов и постимпрессионистов. Трифонов тоже во всем этом неплохо разбирался, он был образован достаточно глубоко и разносторонне. А я вспомнил лекции Тарабукина и тоже вставил словечко о французской живописи, назвав имена Лоррена и Лобрена, чем несколько удивил Некрасова и заставил старика воскликнуть:
— Да, да, конечно! Были такие...
Мы все находились в разной степени готовности к общению, но это сглаживалось естественностью Некрасова.
Зашла соседка, дочь известного поэта и художника, села к столу, заслушалась Виктора, не скрывая своего восторга. Олечку уже уложили в соседней комнате. И вдруг непосредственная Нина издала вопль. Нужно сказать, что в столице было тогда время разнообразного изобилия. Но, как у нас бывает, какой-нибудь дефицит обязательно обнаруживался. Теперь это были апельсины.
Так вот, в стороне, на столике, стояла ваза с апельсинами — для Олечки, наверное, по одному в день. Некрасовский молчаливый друг, желая более активно участвовать в теплой встрече, вынул перочинный нож и один за другим вскрыл все апельсины, взрезал фигурно, в виде раскрывающихся бутонов. Его действия были замечены хозяйкой слишком поздно. А он недоумевал — что же, собственно, произошло?
Потом мы долго прощались. Виктор обнимался со стариком, а соседка безуспешно пыталась выудить у Некрасова его телефон.
Завезли однополчанина к его родственникам, куда-то на Пресню, ночевать поехали ко мне. По дороге Некрасов скапал, что нужно заехать в магазин, я отвечал, что все уже закрыто. Тогда он велел шоферу повернуть к Киевскому вокзалу.
На ступеньках стояло несколько забулдыг, внутрь пускали только по железнодорожным билетам. Некрасов крикнул:
— Я лауреат Сталинской премии! — и его, как ни странно, пропустили. Вскоре он появился с тремя бутылками пива.
— Последние,— объяснил он, сев в машину, помолчал и спросил: — Ты слышал?
— Да,— признался я.
Он стал тыкать себя кулаком в лоб:
— Какой позор!..
Я постелил ему на раскладном кресле. Отопление у нас было печное, в тот день я не протопил, и он проснулся утром стуча зубами... Впрочем, это описано у меня в «Набросках к роману»...»
Юрий Трифонов и Виктор Некрасов, Париж, май 1980 г.
Некролог Ю. Трифонова
Журнал «Континент» (Париж), 1981, № 28, стр. 98
«Радио Свобода»,
передача «Культура и политика» —
«Памяти Юрия Трифонова».
Ведущий Владимир Матусевич.
В передаче участвуют Виктор Некрасов
и Анатолий Гладилин. 3 апреля 1981 г.