Главная Софья Мотовилова Виктор Кондырев Александр Немец Благодарности Контакты


Биография
Адреса
Хроника жизни
Семья
Произведения
Библиография
1941—1945
Сталинград
Бабий Яр
«Турист с тросточкой»
Дом Турбиных
«Радио Свобода»
Письма
Документы
Фотографии
Рисунки
Экранизации
Инсценировки
Аудио
Видеоканал
Воспоминания
Круг друзей ВПН: именной указатель
Похороны ВПН
Могила ВПН
Могилы близких
Память
Стихи о ВПН
Статьи о ВПН
Фильмы о ВПН
ВПН в изобр. искусстве
ВПН с улыбкой
Поддержите сайт


Переписка Виктора Некрасова

«...И все-таки жив остался»

Фронтовые письма

Комментарии В. А. Потресова

Капитан
Виктор Некрасов. 1944.
Эти предлагаемые читателю письма Виктора Платоновича Некрасова относятся к его «военной» переписке с матерью, Зинаидой Николаевной Некрасовой. Первое письмо, датированное самым коротким днем 1943 года, направлено в Киев с дороги после того, как капитан Некрасов провел десять дней в родном городе. Судя по воспоминаниям оставшихся в живых друзей Виктора Платоновича, эти письма представляют единственную сохранившуюся регулярную фронтовую переписку будущего писателя. Именно эти письма и были обнаружены после того, как Некрасов покинул родину, на бывшем его балконе новыми жильцами.

Длилась эта переписка сына с матерью всего полгода — между двумя ранениями. После Сталинграда Виктор Платонович оказался в военном госпитале в Баку, откуда, получив десять дней отпуска, по дороге в свою часть заехал в родной Киев. До этого времени его переписка с матерью была невозмозможна — город находился в руках неприятеля.
Почему-то предполагается, что письма писателя какие-то особенные, непременно отличаются от писем людей других профессий. На самом же деле это обычные письма сына матери о простых вещах: непролазной грязи, ломающихся на избитых дорогах машинах, фронтовых товарищах, непросыхающих портянках, неожиданных встречах...

Давайте же бережно развернем пожелтевшие, рвущиеся на сгибах фронтовые «треугольники» с полустертым, часто карандашным текстом.





...В самых адских котлах перебывал,
И все-таки жив остался...                 

Из писем Виктора Некрасова            


Харьков. 22.12. 43.

Наконец-то, вчера вечером, на 6-е сутки, мы добрались до Харькова. Думали 2—3 дня, а вышло шесть. Ехали в основном благополучно, хотя не без обязательных автомобильных происшествий. До Полтавы, можно сказать, ехали все время хорошо, без всяких инцидентов. В Полтаве же кончился бензин, и спас нас редактор полтавской газеты — Лёнин знакомый, — давший нам 30 литров, которые и дотянули нас до Харькова. После Полтавы стала понемножку портиться машина, и в 30 км от Харькова настолько в ней все поломалось, что мы уже было пешком двинулись дальше. Но все-таки в конце концов починить удалось, и мы с грехом пополам, вздрагивая от страха перед каждой попутной ямкой, добрались до Харькова. Ночевали мы в селах, в хатах, население приветливое и охотно нас кормило, так что хлеб и колбаса почти нетронутые приехали с нами сюда. Мерзли в дороге порядочно — машина открытая, — но в основном только ноги, т.к. мы с головой накрывались брезентом, спасавшим нас от ветра. Кроме того, согреваться можно было и в кабине шофера. В Харькове нас ждало маленькое разочарование — Лида, Лёнина жена, улетела в Москву на 3 дня и вот уже скоро 2 недели как отсутствует. Зато в Лёнькиной комнате мы застали его приятеля — журналиста с женой, временно «приюченных» Лидой в их комнате. Славная пара. Он — моряк, объездивший весь земной шар, она — как будто узбечка, хотя и зовут Шурой. Накормили нас жареной картошкой с салом и горячим кофе, не считая четвертушки водки. С дороги все это было очень приятно, тем более что в квартире холоднее, чем у нас в Киеве. Дров тоже нет. Освещение тоже коптилочное. Приятель к тому же заболел еще плевритом, одним словом, жизнь тоже не ахти какая сладкая. Сейчас Лёнька пошел в редакцию, а я в валенках и «кудайке» рассматриваю журналы по искусству, спасенные Лёнькой из соседней печки. Завтра намечаю поход в баню, а послезавтра, вероятно, двину дальше. Ну, вот пока и все. Крепко вас целую. Надеюсь, что это письмо до февраля до вас все-таки дойдет.

Вика.


Все свои фронтовые корреспонденции домой Некрасов направлял по адресу: Киев, ул. Горького (б. Кузнечная), 38, кв. 7 Зинаиде Николаевне Некрасовой.



Сюда его мать с сестрой, Софьей Николаевной Мотовиловой, перебрались после того, как немцы сожгли их дом № 24 по той же улице.





Чтобы дать читателю представление о том, где же читались эти письма, приведу небольшую выдержку из напечатанной много позднее повести «Городские прогулки»:
«...Свернем за угол на родную мою Кузнечную. Метров сто вниз — и мы у тридцать восьмого номера. Сюда перебрались мать с теткой после того, как немцы сожгли двадцать четвертый. Седьмая квартира... О, что это была за квартира! Шесть лицевых счетов. И шесть счетчиков в квартире. И шесть лампочек. И в кухне тоже шесть, и в уборной шесть. Кто-то из моих друзей, глядя на это лампочное созвездие, дал ему меткое определение — "гроздья гнева". Электропроводка в квартире тоже достойна была внимания. Не только пожарников, но, пожалуй, и художников. Замысловатое переплетение проводов, будь под ними соответствующая надпись («Композиция 101») и окажись оно на какой-нибудь венецианской "Биенале", безусловно, было бы отмечено художественной критикой. Думаю, даже со знаком плюс!
Более ничем тридцать восьмой номер не знаменит, а остановил я тебя, читатель, у этого дома только потому, что именно в нем, на четвертом этаже, в упомянутой седьмой квартире, я впервые обнял и поцеловал мать после двух с половиной лет разлуки. Она стояла в заставленной незнакомой мебелью комнате с черным, закопченным потолком, склонившись над печуркой, и варила суп из концентратов. Было это в декабре 1943 года. В августе 1944-го я вторично и окончательно вернулся в эту комнату, в которой прожили мы еще шесть лет и без всякого сожаления в пятидесятом году расстались».



Сюда его мать с сестрой, Софьей Николаевной Мотовиловой, перебрались после того, как немцы сожгли их дом № 24 по той же улице.

03. 01. 44.

Сегодня мороз. Впервые за все время появилось солнце. И ветер. Первый зимний день. В хате тепло, хотя единственный вид топлива здесь — солома. Хозяин жарит нам картошку — вчера мы получили масло. Я здесь уже четвертый день. Работой или вернее занятиями нас особенно не утомляют. Вчера и позавчера вообще занятий не было. Сижу в хате и читаю. Кончил Дюма. Вчера прочел «Диктатора Петра» и «В тупике». Хотя это и 23-й год, но я поражен, как тогда разрешали печатать такие вещи. А с книгами здесь туговато, надо было больше из Киева взять. Достал у какого-то парнишки «Девяносто третий год» на украинском языке — постараюсь дней на 5 растянуть. Газет с Днепропетровска не читал. Питаемся только доходящими слухами. У вас вокруг Киева дела как будто совсем хороши. И у нас здесь кажется неплохо. Канонада с каждым днем все тише и дальше. Но без газет трудно и скучно. И в полку, и в госпитале, и в Сталинграде, даже в самые трудные минуты, мы аккуратнейшим образом получали даже московские газеты. Интересно, сколько меня здесь продержат. Начфина еще не видал. Он в другом селе и сейчас без денег. За декабрь уже платил здесь, т. что я, вероятно, получу сразу за 2 м-ца. А письма от вас, если только задержусь здесь, начну получать не раньше февраля. Ну, целую.

Вика.


Признаюсь, когда у меня оказались эти письма, возникла мысль проверить их подлинность — очень уж невероятной казалась находка — у криминалистов. Однако многочисленные штампы: «Просмотрено военной цензурой» — представлялись надежным гарантом. Кроме того, почерк Виктора Некрасова признали многие из оставшихся друзей писателя.

10. 01. 44.

Дорогие Мама и Соня!

Вот уже и 10 дней как я здесь. Скука отчаянная. Встаем часов в 8—9, я и мой сожитель — мл. лейтенант — довольно славный, простой и спокойный сызранец. Бежим через три хаты за хлебом, возвращаемся и завтракаем тем, чем хозяйка угостит. На свой завтрак, так же как и на ужин, не ходим — километра за 11/2 надо ходить от нас, а нам лень — ограничиваемся только хождением на обед. После завтрака часа 2 какие-нибудь занятия. В 2 обед. Вот и все обязанности. Остальное время делай что хочешь. Есть книги — читай, нету — скучай. Я занимаюсь пока первым. «93-й год», к сожалению, кончил, жду очереди на «Войну и мир». Надо было все-таки от вас что-нибудь еще из книг взять, а то без чтения здесь совсем сдохнуть можно. В госпитале хоть радио было и газеты ежедневно, и кино, и возможность в город сходить — и то скучали, а здесь — дыра... Прошло Рождество. Хозяйка сделала кури, сварила узвару. Нам выдали сала, консервов, печенье. Чуть-чуть кутнули, но, в общем, скучно. Понемножку и обмундировывают нас. Получил валенки, меховой жилет, рукавицы. На дворе морозец, т. что кстати, хотя, по правде сказать, на воздухе бываем мы редко.
Встретил я здесь двоих друзей из нашей дивизии. Один был одно время в Сталинграде, полк, инженером в соседнем полку — я его, правда, мало знал. Другой — Чичев — к-ром взвода в саперном батальоне. И в Сталинграде и позже он очень часто работал в моем полку со своим взводом. Очень славный малый. Мы с ним в один день, в октябре 42-го года пришли в дивизию. В августе он был ранен и вот уже 2 месяца находится здесь. Он сейчас со мной в одном взводе (мы здесь все разбиты на взводы и роты) — живет неподалеку. По вечерам, от нечего делать, собираемся и как старые ветераны вспоминаем прошлые дни. Вот так и тянется наша жизнь... Видал начфина. Обещал 12-го платить. Сразу же вышлю. Аттестат, к сожалению, выписывать можно только из части.

Целую Вика.



«Счастье писателя, — писал Виктор Некрасов в рассказе «Три встречи», — а я не сомневаюсь, что это настоящее большое счастье, — в том, что он может продолжить прервавшуюся по каким-либо причинам дружбу. Свою дружбу с Валегой я продолжил «В окопах Сталинграда».

О пределе власти писателя над своим героем писалось уже много. Она не безгранична. Она до поры до времени. И пользоваться ею надо очень осторожно. Герой не из воска, чего угодно из него не вылепишь, он по-своему живой, с мускулами, кровью, сердцем. И очень раним. Он не переносит насилия. И если уж не полюбит писателя, то читатель и подавно. Кажется, чего уж проще —- взял и перебросил своего героя, как я, например, позволил себе сделать, из одного времени в другое, из Одессы в Сталинград: сиди на своем месте и делай, что тебе приказывают... Оказывается, нет. На фронте мне куда легче было приказывать Валеге, чем в книге. В книге он мстил за всякое своеволие, и мстил правильно, умно. И спасибо ему за это...

Нет, в искусстве, в литературе одним "так было" не обойдешься. Оно необходимо, оно основа любого реалистического произведения. Но чтобы произведение стало, кроме того, и художественным, нужно еще и другое — "этого не было, но если б было, то было бы именно так". В этом и заключается различие между романом, повестью, рассказом и записками, дневниками или документальной прозой».

В 1943—1944 годах Некрасов художественные произведения еще не писал. Однако представляется мне, что фронтовые письма его были необходимой «документальной основой», на которой строилось то самое, что было «именно так». Поэтому к цитированной фразе позволю себе добавить два слова: «и письмами»...

13. 01. 44.

Дорогие Мама и Соня!

Позавчера перебрался на новую квартиру, к Чичеву и Шевченко, моим старым друзьям по дивизии. Прожил с ними два дня, а сегодня чуть свет отправили их в командировку, вероятно, недели на две, а вместо них нового поселили. Так всегда на войне — только привыкнешь друг к другу, сдружишься и бац — в разные концы. Сегодня, о чудо, получил письмо. Я даже не поверил, оказывается, от лейтенантши, моей попутчицы из Баку до Харькова. Работает в штабе нашей Армии и каким-то образом узнала мой адрес и написала. А от вас — нескоро и ждать. Если здесь не дождусь — с нового места опять месяц-полтора ждать.

Жизнь по-старому. Читаю «Войну и мир» — перечитывал в 39-м году, на даче в Буче, а сейчас читаю с не меньшим, если не с большим интересом. Любопытно, что раньше мне интересны были военные куски, а сейчас— наоборот. Вообще— какой-то удивительно успокаивающий роман. Сегодня обещает быть начфин, т. что смогу выслать деньги. Боюсь, правда, что дадут только за декабрь. Ну, крепко целую.

Вика.


19. 01. 44.

Дорогие Мама и Соня!

Я уже на третьей квартире — перевели нас в другой край села. Хата теплая и относительно чистая. Живем вдвоем, я и мл. л-т (другой уже) из-под Москвы. Совсем простой, но очень милый и услужливый паренек. Кроме нас в хате еще шестеро — хозяйка и пятеро ребятишек. Но живем, в общем, дружно. Когда лень ходить в столовую, хозяйка нас борщом кормит, а когда получаем сало — жарит нам картошку. А вообще жизнь без изменений. Третьего дня сходил наконец в баню — вернее, помылся горячей водой, а вчера еще добавочно помыл голову. Все свободное время (а его достаточно) с упоением зачитываюсь «Войной и миром» или же занимаюсь собственным литературным творчеством. Хорошо, что захватил тетради из дому, т. что, в общем, не скучаю и отсутствие интересного общества меня не тревожит. Несколько дней тому назад выслал вам 900 рублей. Следующая получка будет не раньше февраля. С января начну получать полную ставку 1450 р., т. что смогу кроме вас понемножку расплачиваться и с Лёнькой и с Баку. — Получил сегодня письмо из полка от некоего Иванова, подчиненного Ваньки Фищенко, с которым мы лежали в госпитале. Кое-кто еще остался жив. Сижу вот и пишу всем им письма. Ну, всего хорошего. Крепко целую.

Вика.



К вышедшей на Западе уже повести «В окопах Сталинграда» автор подготовил послесловие, в котором рассказывает о причине, побудившей его приняться за литературное творчество:
«...Война.
Сталинград. Донец. Ранение. Госпиталь в Баку. Второе ранение — в Польше, в Люблине. Киевский окружной госпиталь. Правая рука парализована, пуля задела нерв.
— Вам надо пальцы правой руки приучать к мелким движениям, -— сказал мне как-то лечащий врач по фамилии Шпак. — Есть у вас любимая девушка? Вот и пишите ей письма ежедневно. Только не левой, а правой рукой. Хорошее упражнение.
Любимой девушки у меня не было, и я, примостившись где-то на склонах спускавшегося из госпиталя к Красному стадиону парка, стал писать о Сталинграде — все еще было свежо».
Обратим, однако, внимание на фразу из только что прочитанного письма: «занимаюсь собственным литературным творчеством», или прочтем в следующем, от 27. 01. 44, письме: «По-прежнему читаю и пишу, пишу и читаю». А дальше (письмо от 05. 02. 44) еще интереснее: «Роман мой (! — В.П.) по совершенно понятным причинам остановился и, боюсь, не скоро возобновится. Четвертый том "Войны и мира" тоже не окончен. Вожу с собой в мешке. На чтение времени не хватает».
Из этих отрывков писем вырисовывается, что Некрасов в послесловии к «Окопам» чуть слукавил. По всей видимости, работать над своим основным произведением он начал еще в 44-м году где-то в «большом Чуйковском хозяйстве», возможно, под влиянием «Войны и мира».
В письме от 19. 01. 44 Некрасов упоминает Ваньку Фищенко, Это — командир разведки, вошедший в «Окопы» под фамилией Чумак.

27. 01. 44.

Писать абсолютно не о чем. Дни не отличаются друг от друга ничем. Погода мерзкая, слякоть, оттепель. Приехали наши ребята из командировки, живем теперь втроем. По-прежнему читаю и пишу, пишу и читаю. Это не так уж плохо. «Войну и мир», к сожалению, уже кончаю. Если у вас еще остались тетради — пришлите мне, а то мои скоро кончатся. Со дня на день жду уже от вас писем. Крепко целую.

Вика.


5.02.44.

Вот уже полтора месяца как я от вас уехал и до сих пор ничего не знаю об вас. Когда же наконец я начну получать. В резерве последние дни я со дня на день ждал и ежедневно бегал в штаб узнавать. Но так и не дождался. Обещали пересылать, но все горе в том, что мы теперь не стоим на месте (война идет успешно!), а все время движемся вперед, а это всегда расстраивает регулярность почты. Дороги ужасные, машины грузнут, и мы даже газет сейчас не получаем. Отсюда послал вам уже одну открытку дня 2 тому назад. Работаю я сейчас в большом Чуйковском хозяйстве (Лёнька объяснит вам, что это такое, — я думаю, он уже в Киеве). Превратился в заправскую штабную крысу. Сижу за столом, передо мной различные карты, схемы, папки с делами, одним словом все то, от чего я уже давно отвык. Опять появились в моей жизни карандаши, угольники, резинки и прочие канцелярско-чертежные принадлежности. Работать приходится много — часов с 10 утра до 1 часу-двух ночи. Приходится иногда ходить и по различным заданиям, что особого удовольствия сейчас не доставляет — т. к. грязь невылазная. Вообще не зима, а какое-то недоразумение. Снега давно уже нет — только грязь, противная, вязкая. Сапоги и портянки хронически не высыхают.

Живем мы вместе со Страмцовым, вернее ночуем, т. к. только спать приходится у себя дома. Кормят не плохо. Дополнительно получаем сливочное масло, консервы, печенье. Табак и спички не переводятся. Одним словом, жаловаться пока не на что. С непривычки только, после своего 6-тимесячного ничегонеделания, немного устаю целый день работать. Но ничего — привыкну.

Народ, окружающий меня (всего 7 человек, считая чертежниц и машинисток), — симпатичный.

Со Страмцовым я знаком еще со Сталинграда. Он был тогда ком-ром саперной роты, которая всегда вела работы в моем полку. Часто бывал у меня и я у него. Симпатичный, культурный инженер-горняк, днепропетровец. Это он, собственно говоря, и сосватал меня, увидев в списках «безработных» мою фамилию. Майор Климович — до какой-то степени мое начальство — тоже очень культурный, остроумный и веселый москвич, инженер-архитектор.

Начальник мой тоже не глупый, серьезный, спокойный и выдержанный человек.

Как видите — первое впечатление у меня не плохое. Какое я на них впечатление произвел — не знаю, но думаю, что тоже не очень плохое.

Роман мой, по совершенно понятным причинам, остановился и, боюсь, не скоро возобновится. Четвертый том «Войны и мира» тоже не окончен. Вожу с собой в мешке. На чтение времени не хватает.

Ну, вот и все пока. На письма от меня особенно не рассчитывайте, придется ограничиваться открытками. Мой адрес п.п. 07226.

Ну, всего хорошего.

Крепко вас целую и все-таки жду писем. Что слышно о Сергее Доманском и о других, возможно, обнаружившихся друзьях? Привет Жене и Лидии Васильевне.

Еще раз целую.

Вика.


15.02.431.

Пишу Вам сейчас из своего бывшего полка. Попал сюда совершенно случайно. Поехал в командировку на несколько дней и попал как раз в то село, где стоит сейчас мой бывший полк. Представляете, как я обрадовался! Встретил сначала старшину разведки, единственного оставшегося в живых со всей разведки. Он повел меня к саперам. Из моих бывших осталось только двое — мой бывший связной (нечто вроде денщика) — Титков и еще один боец — Кузьмин. Других всех или ранило или убило. В живых остался и комсомольский наш вождь — Вася Черников, с которым мы дружили еще в Сталинграде. Весь вечер вчера с ним провели. Титков где-то достал немного водки, нажарил уйму картошки, и мы не очень пышно, но все-таки отпраздновали нашу встречу — я, Титков, Вася и новый ком-р взвода. Почти все мои <...>, оставшиеся в полку <...>, пропали, литературу трофейную сожгли, остались только часы, которые уже покоятся в моем боковом карманчике. Мой адрес п.п. 07226.

А все-таки приятно встречать старых друзей. Да и не только друзей. Я обрадовался даже лошадям, которые до сих пор еще живы, даже старым поржавевшим немецким минам, сохранившимся до сих пор как наглядные пособия. Из друзей своих не видал еще только начфина, жившего раньше всегда у меня. Уехал куда-то на пару дней. Думаю сегодня еще пробыть здесь, а завтра уже двину назад, если к тому времени мое начальство не переедет снова. — Опять выпал снег, и подсохшая было немного грязь опять вся размазалась. Ох, как она надоела! Скорей бы настоящая весна! Ну, крепко целую. Когда же наконец начну получать письма.

Вика.



____________________

1 Ошибка. Некрасов не мог писать в Киев в 1943 году — город был оккупирован. Штамп подтверждает — 1944 год.

01.03.44 г.

Урра! Сегодня вернулся после 5-тидневной командировки и нашел на окне сразу 6 писем — из них 3 от тебя, дорогая мамочка. Ты не можешь себе представить, как я им обрадовался! Измятые, старинные конверты «от присяжного поверенного Н.М. Александрова» и на них мой адрес, написанный твоим почерком, почерком, который я уже 214 года не видал и к которому так привык до войны.

И вот он опять появился в моей жизни — размашистый, неразборчивый, но такой близкий и дорогой. Но почему их так мало — этих писем. Неужели отправили из резерва обратно. Пришли письма № 1, № 5 и одно (по-видимому, второе) от Жени Парсадановой с твоей маленькой приписочкой. Последнее от 19.1. Из Баку, оказывается, письма скорей приходят, чем из Киева. Последнее письмо от Жени датировано 4.2.44.

И нужно же в довершение ко всем вашим мытарствам тебе еще руку сломать. По себе знаю, как это противно — чувствовать себя одноруким. Какая-то идиотская беспомощность.

И все время цепляешься ею за все, и спать мешает, и вообще раздражает. Я, правда, под конец привык к своему гипсу и даже перестал замечать его, но сейчас, когда он уже давно снят, я все-таки чувствую большую разницу между правой и левой рукой. Мышцы атрофировались, и рука стала значительно слабей. Удивляюсь, как у тебя так быстро все-таки срослась кость. Я снял гипс через 50 дней после наложения и через 65 дней после ранения. А ты меньше чем через 11/5 месяца после перелома уже воду таскаешь и дрова рубишь. Твои кости оказались моложе моих. Замечательно! Только ради Бога, больше не падай...

Чертова война, как она всем надоела! Не может быть, конечно, никакого сомнения, что раньше или позже я к вам приеду (я почему-то глубоко уверен, что все мы доживем до конца войны и даже дальше), но как бы хотелось, чтоб это поскорей произошло и чтоб я приехал к вам не на 6 дней, а навсегда, чтоб мы могли по-человечески устроиться и жить все вместе, без долгов, рубки дров и хождений за водой и на базары. Это будет, я знаю, но боюсь не 1 мая, а немного позже. Черчилль, сукин сын, даже на этот год не обнадеживает.

И все-таки я счастливый человек! Все-таки мне удалось побывать дома и повидать вас. А не рань меня — этого б никогда не случилось. И все-таки я верю в свою счастливую звезду (как пишет мне...) — все-таки и 21/2 года я провоевал и в самых адских котлах перебывал (позапрошлогоднее Харьковское наступление, затем отступление, Сталинград, Донец в этом году) — и все-таки жив остался и вас повидал. Ну разве это не везение? Вот грустно только, что бабушку в живых не застал. Для нее, может быть, это даже и лучше, чем мучиться в ее возрасте так, как вы мучаетесь, но все-таки такая чудная бабушка у меня была, как ни у кого другого. Я вспоминаю наши уютные вечерние прогулки в Буче, на опушку, в сопровождении коров и собак, красивые закаты, чаепитие на веранде, хождения навстречу к поезду, к овсам. Как это было все-таки хорошо и уютно, несмотря на целый ряд жизненных, бытовых трудностей, которые кажутся теперь такими незначительными, ничтожными. — Теперь вообще живешь только мечтами о будущем или воспоминаниями о прошлом. О настоящем думаешь только в одном плане— скорей бы оно прошло. Какое будет будущее трудно сказать, но прошлое все-таки было хорошее. Во всяком случае, теперь таким оно кажется. Были друзья, был свой дом, интересная учеба (о работе я, правда, этого сказать не могу) — а эти три элемента, пожалуй, самые важные в жизни. Я часто, засыпая, вспоминаю и представляю нашу киевскую квартиру. Какой чудный вид, сколько воздуху, света, какие милые и привычные все предметы — шкафы, книги, ободранные кресла, полочка с бирюльками, большое кресло, в котором бабушка любила сидеть (потом она, правда, полюбила небольшие ампирные кресла)... Даже потолок с привычными трещинами, даже люстру с разбитым одним абажуром и закопченной куколкой, даже оборванные, выцветшие обои и те вспоминаю с любовью...

Жаль, конечно, что всего этого нет теперь, ни книг, ни <...>, ни фотокарточек моих — но все это, в конце концов, ничто по сравнению с тем, что вы пережили, эти ужасные 21/2 года и что мы встретились и встретимся еще раз, уже навсегда.

Очень рад, что обнаружился Зитька и что он и Женя Гриднева и Лёня так внимательно к вам относятся, ты ничего не пишешь о Беллочке и ее детях. Где они? О 3. К-не и Тусе ты, по-видимому, писала в одном из недошедших писем. Подробностей не знаю. Где Тусин муж? Где ее ребенок? Пишет ли Женя что-нибудь Сереже? Впрочем, на все эти вопросы ты, вероятно, уже 20 тысяч раз отвечала, но они до меня не дошли.

Я очень беспокоюсь — получили ли вы мои деньги, которые я выслал вам из резерва в середине января — 900 рублей. С тех пор я еще ничего не получал (хотя мне и полагается за 2 месяца около 3000) — мучаюсь, что ничем не могу вам помочь. Скорей бы уже определился бы на какое-нибудь постоянное место, а то это существование между небом и землей, между штабом и батальоном мне уже, признаться, порядочно надоело. Единственное, что меня еще утешает, это, что вокруг меня сейчас симпатичные и даже интересные люди, с которыми можно и поговорить, и поспорить, и пошутить, но, к сожалению, вскоре придется с ними расстаться и запрячься опять в ярмо. А насколько все-таки интереснее и легче жить, когда возле тебя есть люди, которые тебе не противны и с которыми есть что-то общее. Ну — да ладно. Что-то заныл я. — Скорей бы весна. А то надоела эта грязь и распутица, особенно противная здесь на днепропетровщине. Ну, всего хорошего. Крепко вас обнимаю и целую. Привет всем друзьям. Одновременно пишу и Жене. Еще раз целую.

Ваш Вика.



В этом письме Некрасов упоминает Женю Парсаданову. С Евгенией Александровной Парсадановой, жившей до недавнего времени в Баку, мне удалось связаться. Вот как она рассказывает о своем знакомстве с Виктором Некрасовым: «Познакомились мы так: Виктор Некрасов поступил в эвакогоспиталь № 5030 с ранением верхней трети левого бедра.



Телеграмма Виктора Некрасова Галине Базий из Бакинского госпиталя, сентябрь-ноябрь 1943

Лечащим врачом была я. Вика был очень общительным, помню, ходили вместе на концерт Клавдии Шульженко... Вообще дружили мы втроем: я, Вика, Саша Кондрашов...



Надпись на обороте: «Любимому Викочке на память 12.12.1943, Баку от Жени Пасардановой.»

Когда освободили Киев, я дала Вике десять дней отпуска и, хотя рана его еще не зажила полностью, отпустила к матери, которая оставалась в Киеве — он очень за нее волновался, но, слава Богу, он увидел ее».

05.03.44. № 2

Начинаю нумерацию писем, считая за № 1 посланное дня 2 тому назад, ответное на первые письма, пришедшие от вас.

Итак, получил уже назначение в саперный батальон своей родной дивизии на должность заместителя командира батальона. Посмотрим, что из всего этого получится. Батальон находится в другом селе, идти туда надо километров 35. Перспектива— малособлазнительная— грязь непролазная. Как она надоела, если б вы только знали. Живя в городе, в мирное время, грязь — как-то не замечаешь. Снег, потом ручьи, потом сухо. Вот и все. А тут в деревнях только и знаешь, что ругаешь ее. Подошвы у сапог отрывает. И так весь февраль было и, по-видимому, весь март будет. Скорей бы весна!

Решили сегодня не выходить — двинуть уже завтра с утра. Пишу «решили» во множ. числе, т. к. нас сейчас трое — я, Обрадович и Скородумов. Обрадович в прошлом был командиром взвода того батальона, в который я еду. Часто выполнял работы у меня в полку. Сейчас он работает у корпусного инженера. Пресимпатичнейший молодой человек. Ленинградец, архитектор. На этой почве мы сблизились с ним еще в Сталинграде. Теперь же, во время моих командировок (а они почти всегда были в этот самый корпус) я всегда к нему заезжал. Последний раз я у него 5 дней провел. Сейчас же он оказался вместе со мной, т.к. приехал сюда зуб рвать и живет пока у меня. Кроме всех своих положительных качеств — культурности, мягкости, интеллигентности, он обладает еще одним замечательным качеством — у него чудный слух, и он знает наизусть чуть ли не все оперы. «Евг. Онегина», «Пиковую даму», «Риголетто», «Царскую невесту» может чуть ли не с начала до конца пропеть. Этим мы и занимаемся, бездельничая сейчас, лежа на своих набитых соломой тюфяках. Я ему заказываю оперы и арии, а он исполняет. Я так за время войны соскучился по музыке, что даже его далеко не Шаляпинское исполнение доставляет удовольствие.

Со Скородумовым я познакомился в резерве, а последнее время он был прикомандирован к нашему отделу и тоже разъезжал в командировки с различными поручениями. Он москвич, по образованию геолог. Не глуп, хотя по интеллигентности и уступает Обрадовичу. Мы с ним подружились на почве Толстого, которым увлекались в резерве и культ которого до сих пор у нас свят. Я из резерва притащил с собой сюда 4-й том «Войны и мира», который мы буквально «прорабатываем» в перерывах между операми. Он обожает Толстого и неплохо его знает— весьма редкое теперь явление. Я тоже влюбился теперь в Толстого, и некоторые сцены мы по многу раз перечитываем и вспоминаем. Некоторые места, честное слово, до того замечательны, что дальше некуда. «Объяснение в любви» между Эллен и Пьером, отъезд Ростовых из Москвы, смерть Пети Ростова, первая атака Николая Ростова, да, Господи, всех и не перечтешь.

Как видите, мы довольно культурно проводим время. Поем, спорим о Толстом, об архитектуре, искусстве, международном положении (больше всего, конечно, теперь о Финляндии), ну и, конечно, бьем вшей. Сейчас, правда, эта проблема у меня почти разрешена— сегодня я, например, не обнаружил на себе ни одной вши (помните, как дети в «Петре-диктаторе» ловили вшей на московской тетке), но это после основательной бани, которую мы недавно себе тут устроили, стирки белья и полной дезинфекции. До этого же, откровенно говоря, эти животные довольно прочно на мне обосновались, главным образом поселившись в шинели и брюках. Теперь все уничтожено, и я блаженствую.

Ну, вот и все пока. Был еще один друг, собств. говоря, «друг» это слишком много сказано, Кролль, о котором я вам уже писал — тоже участник всех наших споров, но сейчас он тоже в командировке, и, по-видимому, я его уже не увижу. Страмцов тоже на время уехал, т. что остались мы трое.

Следующее письмо ждите уже из части. Адрес ее, по которому вам надлежит теперь писать — полевая почта 16414. Целую крепко.

Вика.


27.03.44. № 7

У нас затишье. Пользуюсь им и берусь за письма, хотя писать, собственно говоря, не о чем. Так всегда бывает: когда есть о чем писать — нету времени и наоборот — есть время, писать не о чем. Страдные дни прошли. Движения нет. Сидим на месте. Занимаемся. Немец изредка постреливает. Население почти все из села выбралось, живут в катакомбах-каменоломнях, которых здесь очень много. Мы живем в славненьком домике. Нас четверо в двух маленьких комнатах — я, нач. штаба — Щербаков, мой давнишний, еще сталинградский приятель, писарь — микроскопическая Люся и военфельдшер — Феня, фамилии не помню. Комнатки уютные, симпатичные, стекла до сих пор почему-то сохранились. По стенам мы развесили карты и ежедневно отмечаем продвижение наших войск. Из окон наших виден немецкий берег, но немцев на нем что-то не видно — попрятались, должно быть. Питаемся в общем не плохо. Мяса сколько угодно — результат победоносного наступления. Без писем вот скучновато. По-моему, уже все сроки прошли — не мешает уже начинать получать. Представляю, сколько уже написано мне за это время писем, а я только 2 получил. Неужели все остальные пропали. Сообщите, когда получите мои деньги — первые 900 р., высланные в январе, и вторые 4000 р., высланные на днях. Сообщайте в неск. письмах, на случай пропажи одного из них. Крепко целую.

Вика.


14.04.44. Кажется, № 9

Миллион лет вам не писал. Целыми днями в походах. Только переночуем и дальше в погоне за немцем. Взяли Одессу и дальше пошли. Одесса уже позади. Будет свободное время, напишу подробно. Сейчас нет времени. Писем от вас нет. Крепко целую.

Вика.





22.04.44. №13

Поздравьте! Наше соединение наградили орденом Богдана Хмельницкого за Одессу. Это уже третий орден, т. что название нашей части теперь одним дыханием не скажешь — 14 слов!

У нас пока по-прежнему. Между прочим, не получали ли вы чего-нибудь от Януров или Галины Базий? Я не знаю их тепер. адреса и не могу написать. Целую.

Вика.


03. 05. 44. № 15

Опять шагаем. Пятый или шестой день, или вернее ночь, шагаем. Уходим, как смеркается, приходим с рассветом. Днем — спим как убитые, завтракаем, обедаем и опять засыпаем. Поэтому и перерыв в письмах. Сегодня хотя был и довольно большой переход, но я успел уже и поспать, и газеты прочитать, и наконец за письма взяться. Погода чудесная, на небе ни одного облачка, солнце вовсю. Сижу во дворе, на соломе и пишу на коленях. Кругом спят бойцы. Рядом Люся строчит какие-то сведения дивинженеру. Легко позавтракали вареным мясом и молоком. Теперь ждем обеда.

1-е мая, к сожалению, нам не удалось встретить по-настоящему. Всю ночь шли... Но как шли. Такого ужаса в природе я, пожалуй, еще никогда не видал. Ночь, тьма, сумасшедший ветер, сбивающий с ног, и резкий, ни на минуту не прекращающийся, хлещущий прямо в лицо дождь. Промокли до ниточки, продрогли... Всю ночь брели по скользкой, вязкой грязи, ничего не видя вокруг себя. К месту назначения прибыли часов в 9. С трудом нашли себе квартиры. Растыкались по 2—3 человека в комнатах и почти целый день занимались тем, что сушили вещи — сидели в одних мокрых, грязных кальсонах. Хозяйка постирала нам портянки, носки, сварила супу, а потом, когда пришли наши обозы — по случаю праздника немножко выпили первомайской водки, а потом наслаждались настоящим кофе — мокко. Это было самое приятное в этот день. Целую громадную кастрюлю наварили, и я пил и вспоминал наш утренний, киевский кофе, к которому я тогда почему-то так хладнокровно относился. — Вечером опять пошли. Перед самым отъездом из Овидиополя получил очередную пачку писем от Страмцова, правда, очень давнишних. Впрочем, я их читаю с не меньшим удовольствием. В одном из писем ты пишешь, что у тебя такое впечатление, как будто мы ни о чем с тобой не успели поговорить. Ты знаешь — у меня такое же впечатление. А я ведь целую неделю пробыл...

В связи с нашими передвижениями опять перебои в почте. Пока только одно письмо от вас на этот адрес получил.

Ну — готов обед. Кончаю письмо. Да — не встретила ли ты Михаила Григорьевича Болотова, Нанкиного поклонника? Загляни как-нибудь в Рентгенинститут — он, вероятно, там работает.

Интересно, как вы встречали 1 мая. Были ли у вас хоть к этому дню деньги? Как поживают Женя с Лидией Вас-ной. Как ее здоровье? Привет всем. Крепко целую.

Вика.


13.05.44.

Сейчас совсем нет времени писать письма. Много работы. А весна чудесная. Здесь бы на берегу красивой реки, среди цветущих яблонь и вишен отдыхать и мирно купаться, но, к сожалению, на это времени не хватает. От почты мы сейчас оторвались, поэтому письма, возможно, будут идти не регулярно. Крепко целую.

Вика.


15.05.44.

Видишь, мама, как я часто пишу, хотя писать особенно не о чем. Все по-прежнему. Война войной. Вчера вечером принесли очередную пачку писем. К счастью, оказалась свечка. От тебя только одно, и то старое № 27. От Иончика, от Лёньки, от П. Нестеровского, ну и, конечно, из Баку. Письма для нас — это сейчас самая большая радость. Сначала каждый читает свои письма, а потом начинаем читать друг другу. Вот так и живем. Не нравится мне, что фриц заладил опять к вам. И часто? Слышно ли что-нибудь о Янурах? Почему они не появляются и молчат? Ведь я оставил С.А. ваш новый киевский адрес.

Крепко целую. Вика.


21.05.44. Кажется, № 22 (все время сбиваюсь)

Продолжаю заниматься земляным строительством. Живу в палатке на вольном воздухе. Варим себе на костре пищу — различные каши и супы и только слышим, как далеко-далеко грохочут пушки, да самолеты вереницами летят на Запад.

Очень давно что-то не получал от вас писем, да и ни от кого. Значит, опять придет сразу целая пачка.

Писать больше буквально не о чем. Сегодня или завтра наш начфин сделает вам перевод — 2000 рублей. Кроме того, с этого месяца вы должны уже получать деньги по аттестату. Ближайшие 2 месяца кроме аттестата высылать денег не смогу, т. к. хочу расплатиться с займом. Ну, — крепко целую и жду писем.

Вика.




31.05.44. №24

Только что принесли еще 3 письма от 9-11-13 мая. Вчера получил письмо № 39, а до этого было уже № 41. Одновременно получил письмо и от Жени. Волнуется, что ничего нет от Сережи. У вас опять походы. Куда-то опять идем. Долго ли будем ходить и докуда дойдем, конечно, не знаем. Гадаем и строим предположения. Сегодня наконец родились у меня новые сапоги — парусиновые, из немецкой плащ-палатки. Очень красивые и изящные, но это-то меня и беспокоит, учитывая наши походы. Кроме того, буду еще перешивать новые, недавно полученные солдатские сапоги, специально для походов. Погода установилась чудесная. После ночного похода отдыхали сейчас в саду. Жаль только, что выспаться некогда. Крепко целую.

Вика.





04.06.44.

Получил вчера письмо от Лёньки, из которого узнал, что Женя, наконец, устроилась на работу в Ленькину газету. Очень рад за нее. Все-таки хоть какие-то деньги и общение с людьми. Бобка <...> оказывается, тоже в Киеве. Но самое потрясающее — это то, что Нелличка стал заслуженным артистом республики! Вот это называется рванул! Вчера попала мне в руки киевская газета с фотографией приехавшей труппы русской драмы. Среди них Нелличка. Вчера же получил письмо от Борьки Штрума. Он живет с матерью. Бется уехала год тому назад к родителям, поддерживает связь с Валей Ц. Он, оказывается, 4 раза ранен. Сейчас в отпуску. Впрочем, вы все это, вероятно, давно уже знаете. Целую.

Вика.


5.06.44.

Вчера получил два твоих письма. Первое до какой-то степени обрадовало (с благополучным исходом очередного уплотнения), второе очень огорчило. А я-то в каком-то из писем усиленно поддерживал план приема Аллочки. А сейчас я прямо не могу понять, для чего она все это сделала и так неумело. И почему это вам так во всем не везет.

Обо мне, мамочка, не беспокойся. В деньгах я абсолютно не нуждаюсь. На всякий случай имею небольшую сумму, а если нужна будет большая, всегда достану. Обмундирование тоже есть, 2 пары сапог (брезентов, и кожаные), 3 пары белья, шинель, «фуфайка», новые суконные брюки, которые надо, правда, перешить. Короче говоря, голым после войны не приеду. Крепко целую.

Вика.





08.06.44. 26 или 27

Дня три вам не писал и уже чего-то не хватает. Ну — поздравляю со вторым фронтом! Наконец-то! Дождались! Надеюсь, что к моменту прихода этого письма к вам бои будут уже у самого Парижа. Конечно, и у вас так же, как и у нас, это сейчас основная тема всех разговоров, и спрос на карты Франции очень велик. Я оказался все-таки тоже предусмотрительным. Еще на Буге, кажется, я нашел в грязи небольшую карту Франции и в ожидании открытия 2-го фронта подобрал ее. Вот и пригодилась. Есть еще и Норвегия. Авось и там высадят.

Наша жизнь в сказочном лесу, в котором так хорошо пахло акацией и в кот. мы так уютно устроились — палатки, дорожки, самодельные столики и скамейки — окончилась. Мы отъехали от своего расположения на 20 км и превратились в... косарей! Устроились тоже в лесочке, но пониже и помельче и на косогоре. В общем, конечно, тоже не плохо, но кино нам теперь уже не видать, а главное, почта далеко — на старом месте. Впрочем, по-видимому, долго мы здесь не просидим и уедем.

Погода чудесная, солнечная. Жаль только купаться негде. Третьего дня ходили, правда, за 3 км на ставок — помылись и немножко загорали, но это было еще на прежнем месте, а здесь поблизости ничего мокрого нет. В прошлом году, в это самое время мы жили под Купянском на самом берегу озера и целыми днями купались.

Посылаю вам любопытное письмо, кот. получил из Москвы. В период безделья в Апостолово, мы с Обрадовичем, как-то прочитавши в «Правде» статьи акад. Щусева о восстановлении Сталинграда и о предполагаемом устройстве парка культ, и отдыха на Мамаевом кургане (место, на кот. мы провоевали 5 месяцев в Сталинграде) — написали статью в «Правду». Ответ вам и пересылаю. И газетную статью тоже пересылаю.

По-видимому, наше письмо возымело все-таки какое-то действие. Посылаю вам и свою фотокарточку, снятую для удостоверения. Письма получаю более или менее регулярно. За все время получил уже около 70 штук. Недавно получил письмо еще от одного своего госпитального друга — замечательного милого мальчика Саши Кондрашова. Он тоже где-то тут, совсем рядом. Может, и встретимся. В ручке кончаются чернила. Пора и мне кончать.

Жду писем.

Если поедем, будет большой перерыв — у меня, конечно, а не у вас. Я вам буду со всех станций посылать.

Крепко целую.


Самое интересное, что сохранился — в том самом ящике на балконе некрасовского дома! — ответ на статью Виктора Платоновича в газету «Правда»:
«Уважаемый товарищ НЕКРАСОВ!
Редакция газеты "Правда" переслала мне Ваше интересное письмо. С мыслями, высказанными Вами, я полностью согласен. Величественная и трагическая эпопея боев за Мамаев курган требует от архитектора, работающего над его планировкой, очень большого художественного такта и вдумчивости.
Включение в архитектурную композицию подлинных фрагментов окопов, огневых точек, блиндажей, ходов сообщений и т.д., сочетание их с монументальными произведениями архитектуры и скульптуры и мне представляется наиболее верным принципом решения этой ответственейшей художественной задачи.
Академия Архитектуры Союза ССР разрабатывает сейчас генеральный план Сталинграда. Следующим этапом явится работа над отдельными ансамблями города, в том числе и над заповедником Мамаева кургана. Статья академика Щусева А.В. является выражением его личных взглядов на планировку города и не является программой для Академии.
Благодарю Вас за Ваше желание помочь делу воссоздания города-героя. Высказывание непосредственного участника боев на Мамаевом кургане для нас является очень ценным.

                                                                                      С товарищеским приветом
                                                                                      Академик К.С.Алабян

                                                                                      27 апреля 1944 г. г. Москва».

Как все мы позже убедились, при создании «Волгоградского мемориального комплекса» не было, увы, вдумчивости, а в особенности «большого художественного такта». А Некрасову всегда была чужда неискренность.

16.06.44. Кажется, 27

Приехали в Коростень, через несколько минут едем дальше. По-видимому, будем менять Украину на Белоруссию. Едем хорошо — быстро и безостановочно. Погода испоганилась. Сегодня все небо обложило и течет по-осеннему.

И всего я в каких-нибудь 150 км от вас. Пока до Казарина не доехали, где-то в глубине теплилась еще надежда, что поедем вправо, а не влево, хотя все прекрасно понимали, что в Киеве нам делать нечего.

Ну пока. Всего хорошего.

Поехали на...

29.06.44. Сбился! Будем считать 35

Вчера вечером на 16-й день перерыва, пришли первые письма — два от тебя от 30.5 и 5. 6 (48 и 50) и одно от Лёньки. Надеюсь, что это начало целого потока писем, накопившихся за этот промежуток времени. И газеты московские стали получать, даже на второй день после их выпуска. Сразу стало как-то веселей. Зато метеорологически стало куда скучней. Второй день льет дождь. Вчера была гроза, а сегодня зарядил серенький, нудный, с перерывами хронический дождик. Сидим вчетвером в палатке, курим, пишем письма, читаем. От живописной речки нашей ушли поближе к начальству. Живем в лесу. Нету уже горизонта, синеющих вдали лесов, камышей и заходящего так красиво солнца. Правда, почта, радио и кино под боком, но все-таки там было лучше. Живем мы по-прежнему вчетвером — я, Люся, Митясов (новый после Кучмы нач. штаба) и наш ординарец Валега. Живем дружно, душа в душу и, я даже сказал бы, весело, хотя особых развлечений и нет. Боюсь только, что на место моего славного, всегда веселого, неунывающего Митясова пришлют нового офицера, т. к. он временно занимает эту должность. Он, т. сказать, выдвиженец — в бат-н пришел в Сталинграде солдатом и вот дорос до нач-ка штаба. Несколько дней тому назад мы все снимались общей офицерской группой и потом поодиночке или попарно, по желанию. Дня через 2-3 будут готовы карточки, и я вам вышлю.

Ты все боишься, что я вернусь домой в трусах. Могу тебя успокоить — все выданное обмундирование остается за нами, и в крайнем случае первый послевоенный год я похожу как-нибудь и в военном. Кроме того, не все же время нам сидеть в лесу, настанет опять и наш черед гнать фрицев, а у них уже твердо укоренившийся обычай бросать все свое барахло, чтобы было легче бежать. Я уже за время войны стал не таким уж щепетильным, и меня нисколько не коробит немецкий плащ на моих плечах или авторучка в кармане.

Ты не пишешь (или — возможно, не дошло еще письмо) — получили ли вы мой аттестат. И как вы сейчас живете? Сейчас, правда, лето — легче. Не надо дров, и коптилки не так донимают. Застеклили ли вы окна? Как дела с уборной? Неужели до сих пор на 3-й двор бегаете? Как взаимоотношения с соседями? Утихла ли уплотнительная кампания? Ты спрашиваешь о Иончике. Да я толком и сам о нем ничего не знаю. Письма от него приходят редко и все рассудительно-философского порядка. О жизни своей почти не пишет. Лёнька писал мне, что он стал заслуженным, но сам он об этом ничего не пишет. Ну, все. Целую.

Вика.





Капитан Виктор Некрасов (первый ряд, второй справа) и Николай Митясов (первый ряд, первый справа) среди однополчан-сталиградцев, 1944 г.

05.07.44.

Чудное, солнечное утро. Только что вернулся с Митясовым с последних известий (взяли Полоцк), позавтракали пшенной кашей с томатным соком, отметили на карте продвижение фронта (вот здорово пошли в Белоруссии!) и сейчас не знаю как-то, чем заняться. Домики наши мы уже почти все кончили. Симпатичные получились, вроде сказочных избушек бабы-яги. Вот только жить в них, по-видимому, особенно не придется. Отдых наш, кажется, приходит к концу. Вчера, благодаря тому, что часть наших людей работала на реке — замечательно искупался.

Вот все наши события. Вот уже больше месяца как мы так мирно живем. Письма что-то опять прекратились. По одному, по два письма на бат-н приходит. Ну, целую.

Вика.



Сегодня должны быть готовы наши карточки.

09.07.44.

Несколько дней не писал, т. к. мы были в походе. Движемся на Запад. Отмахали километров 80, но до фронта так и не дошли еще. Даже канонады еще не слышно. Живем опять в лесу, на берегу большого и необычно прозрачного озера. Вчера после ночного перехода— целый день купались, мылись и стирались. К сожалению, только берег глинистый, не то что на Стору, где берег был обрывистый и глубокий. Последние два дня мы там увлекались прыганьем с трамплина в воду. Здесь же другое развлечение — черника... Все ходят с синими зубами и языками. Тут ее видимо-невидимо. Правда, благодаря нашим стараниям, с каждым часом ее становится все меньше и меньше.

Поход наш (шли мы три ночи, а днем отдыхали) прошел хорошо и неутомительно, хотя дорога все время песчаная. Местность довольно живописная. Странное впечатление производят хутора. Тут фактически даже и нет сел, а так по всему пространству, которое охватывает глаз, разбросаны отдельные домики, этак по 300—500 м друг от друга. И так всю дорогу на десятки километров. В каждом селе и на перепутьях стоят кресты — большие, метра по 4, и к каждому зачем-то прикреплены молоток и щипцы, да еще несколько фартуков повешено (?). На кладбищах тоже кресты все не меньше чем раза в два больше человеческого роста.

В остальном все мало отличается от нашего. Правда, население ходит здесь в лаптях и говорит с легким польским акцентом. Вот и вся разница.

Посылаю вам еще одну карточку. Групповую. Фотограф дал нам по одной штуке, поэтому пока и не высылаю. На этой я и Митясов — наш нач-к штаба. Я бы не назвал карточку особенно удачной и не берусь объяснить происхождения такого жалобно-иронического выражения у меня — тем не менее, поскольку она все-таки появилась на свет Божий — посылаю. Люся страшно огорчена, что рубашка получилась в морщинах и карманы завернулись, но тут тоже ничего не поделаешь — это органический дефект гимнастерки.

Письма, конечно, опять перестали получать и, боюсь, не скоро начнем.

Получили ли наконец аттестат? Крепко целую.

Вика.









11.07.44.

Получили ли фотокарточку, посланную в прошлом письме?

Получил вчера сразу вдруг 59-е письмо от 1.07. Это рекордное по быстроте письмо. Да и мои, как вижу, стали куда быстрее доходить. Теперь буду ждать промежуточных писем. Аттестат мой вы, по-видимому, уже получили — почтовое подтверждение в нашу часть уже пришло. Вчера же получил и от Жени письмо. И как это всегда бывает, оба эти письма я получил как раз тогда, когда у меня даже времени не было их прочитать — надо было срочно выезжать на передовую, за 30 км для организации наших саперных работ. Бат-н остался пока еще в лесу, на берегу озера, а я с одним из наших подразделений копаемся уже в земле километрах в 3-х от фронта. Немец днем спокоен, ночью стреляет, авиации, слава Богу, мало... Сейчас, днем, работать нельзя, лежим в сосновом лесу, варим картошку с томатным соком и грустим по речкам и озерам, которыми не так уж скоро придется нам наслаждаться...

Как Сонина служба? Почему на ней не выдают карточек? А есть ли теперь в Киеве ВУАНовская библиотека или ее растащили немцы? Целую.

Вика.


23.07.44.

Представляю, как вы волнуетесь, не получая от меня писем. Но, ей-богу, я с первого дня наступления все собираюсь, и буквально нет свободной минутки. Немец бежит так, что мы его и не видим. Мы делаем по 35 км в день и никак догнать не можем. Сейчас, если не тронемся дальше, напишу подробное письмо. А это на всякий случай. Крепко целую.

Вика.







В. П. Некрасов (после второго ранения). Польша, июнь 1944 г.



Раненый Виктор Некрасов в госпитале, Люблин, август 1944 г.



Виктор Некрасов (слева) после ранения в госпитале, Люблин, август 1944 г.





2014—2024 © Международный интернет-проект «Сайт памяти Виктора Некрасова»
При полном или частичном использовании материалов ссылка на
www.nekrassov-viktor.com обязательна.
© Viсtor Kondyrev Фотоматериалы для проекта любезно переданы В. Л. Кондыревым.
Flag Counter