Петр Заманский

Заманский Петр Григорьевич (13 марта 1921 — ?) — поэт, журналист.

Ветеран Великой Отечественной войны, прошедший ее дорогами до Берлина.

В прошлом заведующий отделом украинской газеты «Культура i життя», собственный корреспондент газеты «Советская культура».

В 1978 году выехал на Запад, жил в Западном Берлине.

Интервью с Петром Заманским

Писатель и гражданин
(Виктору Некрасову — 70 лет)

«Русская мысль», 2 июля 1981 (№ 3367), С. 4

Мы не были лично знакомы. Встречи наши носили случайный характер. Если верно утверждение, что познать человека можно только, съев с ним вместе пуд, — наше шапочное знакомство не могло способствовать такому взаимному «узнаванию».

И все же эти мимолетные встречи помогли мне составить представление о чертах его характера: он был кристально честен, прям и правдив в общении с людьми, открыто выражал свое мнение, — мнение, идущего вразрез с негласными официальными установками, по многим «шекотливым» вопросам — будь то в общей беседе, в публичном выступлении с писательской трибуны или в печати (как и в своем литературном творчестве).

О некоторых наших встречах я и хочу рассказать.

Весной 1953 года я зашел в литературно-художественный журнал «Советская Украина», издававшийся на русском языке. Принес ответственному секретарю очерк об Иве Фарже, посетившем в этом же году как член Всемирного Совета Мира Советский Союз (Фарж, незадолго до своей гибели в автомобильной катастрофе, участвовал в пресс-конференции, организованной Центральным домом журналиста).

Леонида Серпилина на месте не оказалось. Зa его столом сидел худощавый, с несколько аскетическими чертами лица, мужчина. Черный с проседью чуб нависал на лоб, воротник белоснежной рубашки был выпущен поверх пиджака. Что-то было в его внешнем облике от Александр Грина. Узнав, что привело меня в журнал, он выразил желание познакомиться с очерком, коротко отрекомендовался: «Виктор Некрасов. Член редколлегии».

Это не было простой любезностью. Он не перелистывал рукопись, пробегая по строчкам глазами, а читал сосредоточенно, иногда останавливался на какой-то фразе и аккуратно ставил карандашом на полях еле заметную точку: что-то, по-видимому, вызывало у него возражение. Закончив читать, он спросил: «Серпилин обещал дать и номер? Окончательный засыл послезавтра. Времени-то в обрез. Если не возражаете, мы сейчас и отредактируем кое-что».

Он так и сказал — мы, хотя редактировал сам, предварительно объясняя (как бы согласовывая с автором) необходимую правку. И тут я увидел (нет, «увидел» — не то слово: на моих глазах многие фразы как бы приобрели объемность, казалось, что их можно испытать на вкус, абзац становился короче, не уничтожая смысла, а проясняя его) тонкого и умного редактора.

Он правил, а я невольно припоминал, как горячо мы, журналисты дальневосточной армейской газеты «Суворовский натиск», обсуждали одно из первых произведений о прошедшей войне — повесть Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда».

Я был безмерно рад первому знакомству. Впрочем, оно не окончилось на правке очерка. Дверь распахнулась, и в комнагу буквально влетел корреспондент из «Вечернего Киева» («местная брехаловка», как называли газету представители солидных изданий). Он выпалил с места в карьер: «Виктор Платонович, как хороша, что я вас застал, — и протянул гранки. — Мы тут подготовили статью. Критикуем новую повесть о донецких шахтерах. Одни трудности восстановительного периода. Автору, видите ли, все не по нутру: и продуктов в магазинах маловато, и отбойные молотки устаревшего образца, и работать приходится по выходным дням. Автор-то — хе-хе — во время войны, наверное, в Ташкенте околачивался, a сейчас выложь ему все на тарелочке с голубой каемочкой. — И, не сделав паузы, шустрый газетчик выложил существо просьбы: «Нам очень важно ваше мнение как лауреата Сталинской премии. Интервью с вами мы вот где вставим, — и он показал место в гранке.
— Редактор просил вас похлеще...».
Я не знал имени автора новой повести, — оно не было упомянуто в разговоре, — но видел, как, читая, Некрасов изменился в лице. Потом брезгливо окинув взглядом газетчика, отбросил гранки.
— Грязь... Что касается Ташкента, так этот писатель, насколько знаю, дошел до Берлина. Да вас и не интересует его биография, его новая книга. Его фамилия, имя-отечество сегодня не в моде... Убирайтесь-ка вы вон!..

Мне все стало ясно. Отголоски так называемой кампании борьбы с космополитизмом, утихшие после пресловутого дела врачей-отравителей, зазвучали на страницах прессы с новой силой. Перечеркивались писательские и актерские псевдонимы. Людей о6ливали грязью, порочили их творчество только за то, что их настоящий фамилии были не Иванов и не Иваненко. Что стоит очернить или оболгать, если отвергнуто право защиты (гуманитарии — не математики и не физики: тут, если надо, всегда можно доказать, что дважды два — пять).

Виктор Некрасов такую математику принимать отказывался.

Еще одна встреча с Некрасовым произошла у меня у Бабьего Яра на митинге, которые возникают стихийно в день памяти жертв, расстрелянных здесь.

И то, что Некрасов пришел сюда, куда другие литераторы не ходят, и то, что он не ушел, когда начался митинг, а в толпе шныряли милиционеры и те, гражданские, с отопыренными пиджаками, и то, что он попытался вместе с другими поднять с мокрого асфальта уроненный кем-то венок — все это как-то подымало и отделяло Некрасова от серой писательской массы человечков в футляре.

Некрасов не выступал на митинге. Но через несколько дней я увидел eго подпись под небольшой заметкой в «Литературной газете». В ней он коротко и ясно заявил о том, что затяжка с сооружением памятника в Бабьем Яру не просто проявление неуважения к жертвам фашизма, а преступление перед их памятью.

Вот и все, о чем мне хотелось поведать. Пословица гласит: скажи мне, кто твои друзья, и я скажу, кто ты.

Некрасова знали многие, и он знал многих. Но не всех спешил зачислить в список друзей. А друзья у него были. С некоторыми из них дружил и я: Гелий Снегирев, Сева Ведин, Геннадий Шпаликов. Они мне многое рассказывали о Викторе Платоновиче Некрасове. Из их рассказов вырисовывался человек таким, каким я и представлял его себе после немногих встреч.

Я не критик, поэтому ничего не сказал здесь о произведениях писателя. Да литературно-художественная критика и не обошла стороной его творчество. Хочу сказать одно: думаю, что все им написанное как по ту сторону стены, так и по эту, роднит высокая гражданственность и высокое мастерство. Он был и остается честным, прямым, правдивым и бескомпромиссным в решении главных для него, писателя, тем. Таким, я уверен, он останется и в тех произведениях, которые будут им написаны.