Стихи о Викторе Некрасове
Ян Вассерман
Виктор Некрасов и Ян Вассерман, Камчатка, 1964
Вассерман Ян Карлович (1 января 1932, Киев — 11 июня 1991, Кишинёв) — врач, поэт, альпинист.
Родился в Киеве на Подоле. После окончания Киевского медицинского института, с 1957 года, жил в Ялте, где стал близким другом Виктора Некрасова.
С 1965 года на протяжении многих лет был инструктором по альпинизму на Камчатке, судовым врачом в Дальневосточном судоходстве, что стало основной темой его творчества. Жил во Владивостоке, работал врачом рыболовецкой базы «50 лет Великому Октябрю», выпустил два стихотворных сборника — «Моря не мелеют» (1980) и «Мыс надежды» (1983).
C 1983 года жил в Кишинёве.
Последний поэтический сборник Я. К. Вассермана — «Тяжёлое звёздное небо» — был издан в Кишинёве в 1990 году.
Переписка начала 1980-х годов с Станиславом Куняевым была опубликована посмертно.
Жена — прозаик Валентина Батяева, автор изданных в Кишинёве книг «Тихие воды» (1990) и «Белый соболь удачи» (2003).
Ян Вассерман, неопознанная, Виктор Некрасов, Ялтинский порт, середина 1960-х гг.
Слева Ян Вассерман, второй справа Виктор Некрасов, Камчатка, 1964
Слева Ян Вассерман, второй справа Виктор Некрасов, остров Беринга, 1964
Памяти друга моего,
Виктора Некрасова
Тебе могилки не нашла страна
Из-за того, прости подробность быта,
Что ныне вся кремлевская стена
Твоими бенкендорфами забита.
Не верю я в Сент – как там? –Де-Буа
В полянку той обители печальной,
Что, говорили, стала для тебя
Могилкою. Не братской – коммунальной.
Ты просто вышел из кафе в тоске
По той, что не хватает вечно, чарке,
Как с нами было в Ялте и в Москве,
У Киевского метро и на Камчатке.
В любые времена любых эпох
Мы ночью были мастерами сыска,
Ведь есть вокзал, и есть аэропорт
И тайники в машине у таксиста,
И я, зажав последние рубли,
Бегу, и вот отчетливо я вижу,
Что мы с тобой искомое нашли
Одномоментно. В Ялте и в Париже.
Ты пьешь свои последние сто грамм
При свете уходящего заката,
Граненый, плохо вымытый стакан
Стащив на Вожирар из автомата.
И, спрятавшись в прибрежные кусты,
Свои сто пятьдесят я выпью тоже,
За то, что нет людей, честней, чем ты,
И нету веселее и моложе…
|
|
ВПН (с фотоаппаратом), Ян Вассерман (сидит),
Камчатка, о. Беринга, 1964
|
Стоит в центре Ян Вассерман, ВПН (справа),
Камчатка, о. Беринга, 1964
|
Баллада о сапогах
Я приехал на Камчатку в кедах. Ян Вассерман — в резиновых сапогах. Обоих нас подняли на смех. «Это все, что у вас есть?» Все...
В Корфе, промочив насквозь свои кеды, я зашел в промтоварный магазин и купил сапоги. Прекрасные кирзовые сапоги за одиннадцать рублей. Ян иронически на меня поглядывал. В своих резиновых чоботах он бесстрашно шел впереди, пробивал нам дорогу сквозь сугробы. Я завидовал ему.
Резиновые сапоги! Честь и слава тому, кто вас придумал! Что делали бы мы без вас среди болот и топей, в дождь и слякоть, как хороши вы на охоте, как нужны рыбакам в путину! Честь вам и слава!
Но потом мы попали в пыльные Ключи и в тайгу. Здесь уж я начал поглядывать иронически. Впрочем, не всегда. Когда мы устраивали в лесу привал, надо было укладываться от Яна не меньше чем на пятьдесят метров, да и то не с подветренной стороны — у Яна была только одна пара носков, к тому же шерстяных, а температура воздуха колебалась где-то около двадцати градусов.
Две недели топал Ян в своих сапогах по дорогам Камчатки, по бревенчатым лежневкам, по листьям и хвое тайги, «Ну, как там, Ян, не жарко?» — «Да нет, ничего, жить можно...» Но какое блаженство было на его лице, когда мы куда-нибудь приходили — он мгновенно разувался и босиком мчался в поисках крана, графина, ручья... Потом лежал, закинув ноги на спинку кровати или поваленное бурей дерево. Блаженствовал. Счастливейшей его минутой на Камчатке была, по-моему, минута, когда выяснилось, что мы летим в Петропавловск. Он надел мои кеды, а сапоги выбросил в окно: «Чтоб не видел я вас никогда!»
Я возмущался — сапоги в окно? Такие чудные, такие резиновые, такие еще совсем не стоптанные. Грех!
— Ну и бери их себе на память!
— Мне они не нужны,— спокойно сказал я,— но кому-нибудь они определенно пригодятся.
— Ну и делай с ними, что хочешь...
Я предложил их дежурной по гостинице — милой старушке, укутанной в платок. Она отказалась. Я решил, что постеснялась, и поставил возле ее столика. Она вторично отказалась — не нужны они ей.
— Ну, сыну, внуку...
— Нет, нет, — засуетилась она. — Берите их с собой. Не нужны они мне.
— Так я ж даром.
— И даром не нужны... Не привыкла я.
Я предлагал их по очереди продавщице в продмаге, ее заведующему, двум покупателям в том же продмаге — здоровенному парню и старику, очень похожему на охотника, затем на почте, куда мы зашли за переводом, — никто не взял.
Я начал раздражаться.
— Превосходные же сапоги. Почти не ношенные. Отдаю даром. Мне их деть некуда. Возьмите...
Никто не брал. Зачем они им?
Один рязанский парень говорил мне потом: «Появись ты у нас на Рязанщине с ними — с руками бы оторвали» А тут презрительная улыбка и пожимание плечами.
Последнюю попытку я сделал на Козыревском аэродроме.
Кажется, никогда в жизни у меня не было такой униженной, просительной интонации, как в этом кратком разговоре с шофером грузовика, который доставил нас на аэродром.
Лихой этот парень, со сдвинутой на одно ухо кепчонкой, с нескрываемым удивлением посмотрел на меня.
— А на ча они мне?
— Ну, просто так, в подарок. За то, что быстро довез.
— За это сто грамм полагается, а он мне сапоги. Шесть пар таких у меня дома валяется...
— Ну. на пол-литра обменяешь.
Тут уж он просто с презрением на меня посмотрел.
— Это что, у вас там на материке так делают? — Он нажал на стартер.— Вот и берите с собой, опохмелитесь там.
Когда он тронулся, я бросил сапоги в кузов и тут же дал ходу — авось не заметит.
Несостоявшаяся встреча
Второй день маемся у подножия Ключевской сопки.
Всю жизнь думал, что сопка — это нечто маленькое, не заслуживающее внимания, плюющееся грязью (сибиряки всякий даже холмик называют сопкой), — и вдруг оказалось, что сопка — это самый что ни на есть настоящий вулкан, изрыгающий по всем правилам огонь и лаву и по размерам не уступающий Казбеку.
Классических очертаний, точь-в-точь из учебника географин, Ключевская спокойно-торжественно высилась над покорно распластавшимися у ее ног Ключами. Слегка курился кратер — маленькое беленькое облачко на фоне бледного неба. Так простояла она целый день, потом ей вдруг надоело, и она закрылась тучами. Как раз когда мы решили подняться в воздух и посмотреть, как она выглядит в компании своих соратников. Вот и томимся второй день в ожидании, когда она смилостивится.
Живем у вулканологов в столовой. Спим в спальных мешках, днем бездельничаем. Новые наши друзья ущли на четыре дня в экспедицию. Роман от нечего делать ходит со своим магнитофоном, кого-то записывает. Единственная женщина нашей «экспедиции», жена Романа Лариса, как и положено женщине, занята стиркой и мытьем головы, мы же с Яном валяемся на траве.
Ян — чудесный парень. Он санитарный врач, альпинист, скалолаз к поэт. Кроме того, верный друг и редкой доброты человек. Какой он врач — я не знаю. Заведует чем-то по санитарной части в Ялте. Об альпинистских качествах его знаю от друзей — говорят, неплохие. А вот друг он отличный.
Сейчас, растянувшись на траве, он пишет стихи. Каждую свободную минуту он пишет стихи — в самолете, на привале, в столовой между первым и вторым, даже в приемной у секретаря райкома. Я читаю брошюру нашего хозяина, Александра Евгеньевича Святловского, директора вулканологической станции. Называется она «Вулканы и электростанции».
Век живи, век учись. Опять же всю жизнь думал, что вулканы — это что-то страшное, стихийное, засыпающее пеплом Помпею, а оказывается, и их приручить можно. Кое-где даже приручили. В Новой Зеландии, например, на вулканическом газе и паре вот уже семь лет (с 1958 года) работает геотермическая электростанция мощностью 69 тысяч киловатт. Это примерно двадцать процентов всей вырабатываемой на островах электроэнергии. Сейчас в Новой Зеландии найдено месторождение вулканического пара, достаточное для постройки электростанции мощностью 250 тысяч киловатт. В будущем мощность ее предполагается довести до 400 тысяч киловатт (Днепрогэс — 650 тысяч киловатт), что полностью покроет потребность страны в электроэнергии.
Все-таки здорово! Стоит станция, никаких тебе труб, никакого дыма, никаких подъездных путей для подвозки топлива — все из-под земли, бесплатно.
Впервые, оказывается, подземные «паровые котлы» использованы были в Италии лет шестьдесят тому назад. Ни угля, ни нефти, пи полноводных рек в Италии нет, а вулканов много. Сейчас по использованию их энергии Италия на первом месте. Отапливается вулканами и маленькая Исландия. Рейкьявик — столица ее — полностью теплофицирован вот уже двадцать лет. В городе нет печей и труб — тепло дают вулканы. Любой ребенок знает вкус отечественных бананов — их выращивают в теплицах. Бананы в преддверии Арктики — чудеса!
Ну, а Камчатка? Так же, как Италия и Новая Зеландия, она бедна энергетическими ресурсами. Зато вулканов не меньше, чем в Исландии. Там — тридцать, на Камчатке — двадцать восемь действующих. А на Курилах — тридцать девять. Почему бы и камчатскому пацану не пожевать бы собственных бананов, не сходить в баньку с подземной горячей водой? Пока, может, и рано об этом говорить, но на Южной Камчатке, в Паужетке, строится уже экспериментальная геотермическая станция, не очень большая — пять—десять тысяч киловатт,— но в конце концоз важен первый шаг. А он уже сделан.
А давно ли в этих краях не менее экзотическим фруктом была картошка? Помню, как мы, когда я жил во Владивостоке (это было, правда, давно, двадцать пять лет тому назад), тосковали по картошке. Рис, рис, рис, иногда как высший деликатес — сушеная картошка. А теперь — пожалуйста, в любом продуктовом магазине Петропавловска сколько угодно картошки, с доставкой даже на дом. И не привозная, а своя, местная, камчатская. Даже на материк вывозят.
Тут, правда, вулканы ни при чем, все это дело рук человеческих, по до вулканов доберутся — такая дешевая энергия не может пропадать. Тем более что водную энергию на Камчатке использовать нельзя. В реках ее и озерах размножаются ценнейшие породы тихоокеанского лосося. Плотины и водохранилища нарушат режим рек, и рыба погибнет. Короче, без вулканов никак не обойтись...
...Меня клонит ко сну. Прикрыв лицо книгой, засыпаю. Хорошо. Ни ветра тебе, ни комаров, солнышко припекает. Век бы так валялся!.. Будит Ян. Он написал свои стихи, и ему хочется разговаривать.
— Слушай, а почему бы нам все-таки не заглянуть в кратер. А?
— Заглядывай.
— Нет, серьезно. За день управимся. Обидно все-таки добраться до вулканов и даже не заглянуть внутрь.
— А я с самолета загляну.
— АН-2 выше четырех тысяч метров не подымается, а кратер...
— Так я в профиль на него погляжу.
Ян — альпинист, и ему хочется карабкаться в гору. Когда-то в юности я тоже этим увлекался, ходил с рюкзаком по всяким Военно-Осетинским и Военно-Сухумским дорогам, подымался на Эльбрус и даже красивый значок за это получил, но сейчас я постарел, разленился и вполне разделяю Ромкину сентенцию: «Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет».
— И вообще, дорогой мой Ян, я видал фильм «Встречи с дьяволом» французского режиссера Тазиева, и с меня вполне достаточно. До сих пор мурашки по коже пробегают...
Ян меня презирает, я это чувствую. Перед отъездом поклялись: подняться на вулкан и выкупаться в Тихом океане. Ни то, ни другое не выполнено. Мне стыдно, но, ей-богу же, чего это я за здорово живешь полезу в эти ледяные неуютные волны?
Наутро тучи рассеялись. С аэродрома позвонили: «Готовьтесь. Высылаем машину». Это все Николай Николаевич. Тот самый Николаи Николаевич, что устроил нам поездку к дяде Ване. Удивительный человек!
Когда мы прибыли в Ключи, выяснилось, что гостиница (две комнаты и коридор, впритык уставленные кроватями) заполнена вдоль и поперек, а из местного начальства никого нет. Закутанная в платок девица из поссовета сказала:
— Позвоните на «Вулкан» Святловскому. А еще лучше — Николаю Николаевичу. Они вам помогут.
— А кто это Николай Николаевич?
— Большой здесь человек. Хозяин. Все может.
Роман снял трубку. Начал, как всегда, веско и убедительно, на низких нотах. Потом вдруг весело и несколько удивленно:
— Ну, спасибо, спасибо большое! Ждем, значит. — Он положил трубку п пожал плечами.— Странное все-таки начальство... Сказал, минут через двадцать придет в гостиницу. Видал такое? Большой человек называется...
Через полчаса мы уже сидели с «большим человеком» в пыльном дворике нашей гостиницы. Он действительно оказался большим, чуть-чуть начинающим полнеть, как это случается с перевалившими за сорок мужчинами, с приятной интеллигентной наружностью и удивительно веселыми, ироническими, совсем не начальническими глазами.
— Ну так что, ребята? Захотелось Камчатку посмотреть? Надоела цивилизация? МХАТы, манежи, «Арагви» с люля-кебабами? Что ж, в добрый час. Чем могу служить?
Стараясь не очень зарываться, мы высказали свои пожелания, закончив их робкой просьбой о вертолете.
Николай Николаевич почесал затылок.
— Вот уж чего вам не советую, ну его... Давайте-ка лучше без него как-нибудь обойдемся.
Мы сразу же приуныли — очень уж хотелось на вулканы сверху поглядеть.
— Давайте лучше так. Завтра поезжайте к дяде Ване. Рыбка, уха, со стариком поговорите... А в понедельник с утра заглянете ко мне,— тут он слегка подмигнул.— проверим вашу, так сказать, лояльность и, будс летная погода, отправим вас на добром, верном АН-2. Всем спокойнее будет. Идет?
Ну, что тут было сказать? Пригласить в ресторан? Постеснялись, да и вообще была суббета и, судя по всему, Николай Николаевич собирался па охоту.
— Зверья здесь видимо-невидимо. Следующий раз приедете — без трофеев в Москву не отпущу...
Маленький четырехкрылый АН-2, уютно стрекоча мотором, большими витками подымается вверх. Слегка потряхивает. Под нами Ключи. Они становятся все меньше и меньше, а река Камчатка — все больше я больше: сплетение рукавов, протоков, озер... Какая она большая, запутанная, ветвистая и какая красивая! Заливные луга и тайга — кое-где выженная, сухая, в основном же темно- и светло-зеленая, густая, не везде и пройдешь. Вон там где-то, среди тихих озер, в зарослях цветущего жасмина живет наш дядя Ваня...
Еще выше. Приближаемся к Ключевском. Под низом уже не танга, а сухая, безжизненная земля. Серая, бурая, с маленькими кратерами-нарывами. Их очень много, этих фурункулов, один раз прорвавшихся н засохших. Еще выше... Кругом облака — не сплошной массой, а рваные белые клочки ваты. Исчезает дымка первых полутора тысяч метров — очертания вулканов становятся четче, воздух прозрачнее.
Поднялись на четыре тысячи метров. Начинаем огибать Ключевскую. Оставляем вправо ближайшую ее соседку сопку Плоскую. Впереди Камень, за ним Безымянная, еще дальше Зимина, Толбачик, Удина. К сожалению, Безымянную плохо видно — мешают облака, а это самый интересный из вулканов, Несколько лет тому назад он взорвался, и кратер его развалился. В музее вулканологической станции я видел множество цветных фотографий этого взрыва. Жутко и в то же время красиво... Клубы дыма, расплавленная лава, огненные, раскаленные бомбы, вырывающиеся из кратера. Светопреставление... Сейчас внизу тихо, спокойно. Застывшие реки лавовых потоков — бугристые, складчатые, мертвые... Вулканы спят. Только Ключевская чуть курится. Напоминает: «Не забывайте, люди, я тоже могу...»
А что знают люди о вулканах? Оказывается, вовсе не так уж много. До сих пор ученые спорят, откуда берется тепло. До центра земли так и не добрались. Что там? Расплавленная масса или ядро, состоящее из железа и силикатных пород, приобретших под влиянием большого давления свойства металлов? Так откуда же тепло? Когда-то думали — и я так всю жизнь думал,— что извержение вулканов — это вырвавшееся наружу через глубокие трещины в отвердевшей оболочке огненно-жидкое ядро земли. Теперь же ученые считают, что главной причиной образования внутреннего тепла земли является радиоактивный распад элементов урана, тория и калия-40. А земля по-прежнему вздыхает, трясется в конвульсиях, плюется огнем и раскаленными бомбами... Две из них, черные, как уголь, пористые, похожие на окаменевшие губки, мирно лежат у меня сейчас на подоконнике рядом с дырявым, как решето, очень похожим на современную абстрактную скульптуру камнем, выброшенным волной на остров Беринга, и еще одной жертвой вулкана — куском мозаичного пола из Помпеи...
Медленно проплывают мимо нас вулканы. Мрачные, угрюмые, сейчас безжизненные. Летчики делают крутые виражи, развороты, повороты, чтоб нам удобнее было снимать. Мы мечемся от борта к борту, залезаем в летчицкую кабину и все щелкаем, щелкаем своими «ФЭДами», «зоркими», «экзактамих...
В кратер заглянуть так и не удалось — не под силу нашему самолетику. Ян на меня не смотрит. Обижен... С горя пишет стихи. О несостоявшейся встрече с дьяволом...
Ну и бог с ним, с дьяволом! — думаю я.
Через две недели прощаюсь с Камчаткой.
Последнее впечатление — после проводов, объятий, поцелуев, рукопожатий — густое, клубящееся море облаков и, точно одинокие острова на нем, черные конусы вулканов. Это уже другие, это стражи Петропавловска — Вилюй, Авача, Корякский...
Незаметно, чтоб в самолете никто не увидел, машу им рукой. До следующего раза!
Дарственная надпись
Виктора Некрасова на книге
«В окопах Сталинграда»
на нидерландском языке
для Яна Вассермана
|
|
Обложка книги «В окопах Сталинграда» |
Титульный лист |
На переднем форзаце
текст рукой Виктора Некрасова:
«Разговор в
Наркоминделе в
1918 г.
— Нужно передать ноту
в голландское посольство.
Швейцар — Куда?
— В Голландское посольство.
Швейцар (из бывших) — Так
вот, молодой человек
голландский ест сыр
и х**, а посольство
нидерландское... |
(из архива).»
Титульный лист с дарственной надписью
Виктора Некрасова для Яна Вассермана,
латинскими буквами, 4.VII.1964
Дарственная надпись
Виктора Некрасова на книге «Вторая ночь»
для Яна Вассермана
|
|
Обложка книги «Вторая ночь» |
Аннотация |
Титульный книги «Вторая ночь» с дарственной надписью
Виктора Некрасова для Яна Вассермана, 9 мая 1965 г.
Разворот книги «Вторая ночь» с дарственной надписью
Виктора Некрасова для Яна Вассермана,
которая по неизвестной причине не была ему вручена,
а имя адресата было шутливо исправлено рукой ВПН, 9 августа 1965 г.
Открытка,
посланная Виктором Некрасовым
Яну Вассерману
20 июля 1964 г.
Из архива Алексея Славича-Притулы
20/VII 64
Не могу сказать, дорогой Ян, чтобы ты очень баловал меня сведениями о себе… Что ты, где ты, чем занимаешься? А я в Паланге, в Литве, в санатории, с мамой. Ялтинская набережная — пустыня, уверяю тебя. Как о мечте вспоминаю Дом творчества, даже с Моцлом. Вокруг красота, чистота, зелень, а скучаю. И не работается. И море по колено. О выпить не может быть и речи — мы вдвоем с мамой. Пробудем до 7/VIII. Черкни сюда.
Где Стасик
1? Пусть тоже напишет.
Мать кланяется. Я целую Вика
Приписка на лицевой стороне карточки:
Есть у меня для тебя разные фото, да нет подходящего конверта. Пришли его — отправлю.
__________________________
1 Славич Станислав Кононович (1925—2013) — крымский прозаик и публицист, друг ВПН.