Произведения Виктора Некрасова
Время (возраст?) надежд
Статья
«Русская мысль», 16.12.1976 (№ 3130), С. 6
Я внимательно читаю газету «Правда». Ежедневно. Привычка с детства, что поделаешь. И в каждом номере что-нибудь нахожу. Большей частью набившее оскомину, иногда забавное, глупое, иногда грустное. Вот и сейчас, прочитав «Закон об охране памятников истории и культуры», вернее доклад о проекте его министра культуры СССР тов. П. Н. Демичева на сессии Верховного Совета, я загрустил. Почему? Наконец-то есть закон, и не будут, как в хрущевские времена, количество охраняемых памятников сокращать на 50%. А было и такое. И ухищрялись тогда архитекторы всяческими хитростями и обманом обойти эти милые, равносильные закону указания, и обходили, и многое спасли, честь им и хвала. Теперь закон, нарушать нельзя, накажут. И все-таки мне стало грустно.
Нет, не после прочтения некоего пассажа в речи Демичева, который кое-что напомнил и который я сейчас приведу, нет, грустно мне стало от другого, от реакции на его слова.
Вот что он сказал, с гордостью сообщив, что в СССР сооружено около 150 бюстов дважды героев: «В этой связи, — сказал он, — нельзя без волнения вспомнить, товарищи депутаты, как весь советский народ с огромным удовлетворением и сердечным теплом встретил открытие в мае этого года бюста Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда Леонида Ильича Брежнева на его родине — в городе Днепродзержинске. Есть глубокий смысл в этом событии. В трудовом городе, в рабочей семье вырос и воспитался человек, прошедший со своим великим народом славный путь борьбы и побед, человек, которого Родина-мать удостоила своих двух высших наград за ратные подвиги и самоотверженный труд на благо партии, на благо народа, народов всего мира.
И мы можем гордиться, что этот близкий и дорогой»..., ну и т. д.
Да, слыхали мы уже такое. И довольно часто. И не мешало это потом палить и рушить десятки, сотни тысяч монументов и, как тогда говорили, скульптурных портретов, другого близкого и дорогого. Постигнет ли та же судьба и днепродзержинский бюст не так уж важно, авось пронесет, и огорчаться тому, что Демичев в своих высказываниях не так уж оригинален, тоже вряд ли стоит — такой уж у него пост — но когда на той же сессии, с той же высокой трибуны выступает художник, творец, к нему прислушиваешься.
С той же трибуны, на той же сессии выступила народная артистка Грузинской ССР — к тому же хорошая артистка — Софико Чиаурели. Кто видел фильм Сергея Параджанова «Цвет граната», думаю, запомнил ее. Ее лицо, движения, грацию в тех нескольких ролях, которые она там исполнила, в том числе самого Саят-Нова, которому фильм был посвящен, и талантливо, очень по-своему поставлен режиссером.
О чем же решила поведать собравшимся депутатам, какие мысли и чувства волновали эту хорошую актрису, когда она, очевидно волнуясь, поднималась на трибуну?
А вот какие. Вспомнив, что в центре Тбилиси возвышается скульптура матери, символизирующая высшую доброту и справедливость, она попросила разрешения «от имени матерей и сестер наших, от всех женщин Грузии выразить огромную благодарность родной Коммунистической партии! Разрешите и нам влить наши чувства в тот огромный океан благоговения, благодарности и любви, которые питают все честные люди нашей планеты к Вам, дорогой Леонид Ильич! Мы благодарны Вам за нашу мирную жизнь, за Вашу отцовскую заботу, благодарны за улыбки наших детей!»
За улыбки наших детей... Вот оно что... Есть, оказывается, у Софико дети. И старшему из них 18 лет, и поступил он в Академию Художеств. И она, вполне естественно, тревожится за его судьбу. «Какие богатства духа, разума, унаследованные нами от предков, не растеряв, а приумножив, призваны мы передать нашим детям, а они своим?».
Такой вопрос задает сама себе Софико Чиаурели в статье, опубликованной в «Правде» через две недели после ее речи, 12 ноября под названием «Возраст надежд». И тут же дает ответ: «Мне в этом смысле повезло с родителями: в нашей семье принято быть нещадно требовательным друг к другу в творческом плане». И в другом месте: «Что же нас воспитало? Знаю совершенно определенно: сам способ жизни наших родителей. Их поступки, мера требовательности друг к другу и к себе».
Богатство духа, разума, унаследованные от предков... Повезло с родителями... Их поступки... Мера требовательности... Как это все прекрасно! Ну, а если поговорить начистоту, дорогая Софико Михайловна? Богатство какого духа и разума толкнуло Народного артиста СССР Михаила Эдишеровича Чиаурели, лауреата пяти Сталинских премий, поставить три эпохальных фильма — «Клятву», «Падение Берлина» и «Незабываемый 1919-й» о которых даже «Кино-словарь» 1970 года постыдился упомянуть в статье «Советское киноискусство»?
Мера требовательности... Что же., интересно, требовал от Вас отец, когда ставил «Клятву» (Вам было тогда 9 лет — не класть локти на стол?), «Падение Берлина» (13 лет — «Покажи дневник. Почему по географии двойка?), «Незабываемый девятнадцатый» (15 лет — «Чтоб я этого парня больше не видел!»).
Надеюсь, что именно об этом шла речь, а не о Правде, Истине, Служении, которые, очевидно, подразумеваются в Вашей статье. Нет, думаю, требовали от Вас чего-то еще, если на сороковом году жизни Вы, кое-что уже увидавши вокруг себя, просите все же разрешения у Генерального Секретаря КПСС влить Ваши чувства в океан благоговения и любви к нему и благодарите его за улыбки Ваших детей... Чему ж они улыбаются, Ваши дети? Счастливой жизни? Чьей? Вашей? Вашего отца, их дедушки? А как насчет Сергея Параджанова? Когда-то, совсем недавно, когда Вы снимались в его фильме. Вы, очевидно, его любили, гордились им? А теперь, когда он, один из крупнейших советских режиссеров, сидит? Были ли Вы на его суде в Киеве? Посылаете ли теперь передачи? И что Вы отвечаете Вашему сыну, когда он спрашивает о дяде Сереже?
Мы с Вами не знакомы, Софико Михайловна. И вряд ли когда-нибудь увидимся. Но каким-нибудь способом мои вопросы до Вас, надеюсь, дойдут. Вы хорошая актриса и, надеюсь, хорошая мать. Если Вы любите Вашего сына, признающего, как Вы пишете, только абсолютные величины — будьте с ним честны и откровенны. Это трудно, я знаю, но поверьте мне, он сейчас краснеет за Ваши слова. Пожалейте же его. Пока не поздно.
И послушайте моего совета, — не пишите статей в «Правду», не поднимайтесь на трибуну. Играйте! В своем любимом театре им. К. Марджанишвили... Вы заканчиваете свою (надеюсь, последнюю в Вашей жизни) статью словами: «Мне хотелось бы, однажды, увидеть и передать мир в какой-нибудь роли на сцене или экране глазами ребенка. Во всей чистоте, незамутненности или — как сказал поэт — влажности восприятия жизни».
Посмотрите же раньше в глаза своему сыну. Восемнадцать лет — возраст надежд. Пусть же они его не обманут. И Вы тоже. Скажите, наконец, правду. Хотя бы ему...
Для чего я это все написал? Вряд ли немолодая уже женщина, избравшая определенный и достаточно ясный, сколько бы ни писала она о какой-то незамутненности и влажности, путь жизни, изменит его, пусть даже ознакомившись с моими горькими строками. Я и не мечтаю об этом. Мир праху ее — скажем так. Горько, грустно другое — это и побудило меня взяться за перо — ничего у меня на родине не изменилось. Те же сессии, те же депутаты, тот же, опять возникающий культ, и те же, те же, те же самые слова... Слова, за которыми, в общем-то ничего нет. Пустота...
А парню все-таки восемнадцать. О чем он думает? Вот что меня интересует...